Читать книгу Вопреки всему - Валерий Владимирович Тимофеев - Страница 5

Табачище, разудалый хохот и не менее слабые выражения, бутылочка «Салхино», пущенная по кругу, – далекий шестьдесят первый год, третий этаж «зиковской» общаги на Эльмаше. Кутерьма сборов первого десанта на далекие и пока неведомые Саяны. Нас трое: Игорь Дю-Вернуа, «Дюша», хохмач и умница; Витька Широков, «Пиня», самый старый, ему аж двадцать шесть, позади Казанский авиационный с красным дипломом, спортсмен и дюже серьезный по жизни; ну и я, «Тимоха», молодой раздолбай, склонный к авантюрам, о котором родная бабуля всегда говаривала, что, мол, у тебя, Валерко, с детства шило в заднице.

Дюша

Регочущая компания здоровяков, крякая и сквернословя, уминает наши «абалаки», набитые «констервой», крупами, носками, запасными штанами, патронами и рыболовными снастями, стараясь распределить веса рюкзаков с учетом наших собственных. Наконец все затихло. Вся толпа по русскому обычаю рассаживается кто где: на полу, на подоконниках и кроватях. Минута молчания – и дружный топот молодой оравы, рвущейся на ж/д вокзал, завершает первый акт этого действа. «Дюша», обрушившийся при посадке под грузом огромного рюкзака, вызвал недоуменные возгласы друзей, прокомментировавших данное событие чрезвычайно образно, экстраполируя его во времени и пространстве.

Свисток, гудок, и общий вагон пассажирского поезда Свердловск – Абакан, пропахший кислым «амбре» носков, высунутых в проход, неистребимым сочетанием запахов пеленок и молочной колбасы, красноголовой водочки и крепкого табака, раскачиваясь и поскрипывая, понес нас навстречу неизведанному. Минусино-Усинский тракт, серпантин неухоженный дороги, десятичасовое путешествие в отнюдь не «мерседесовском» автобусе – и перед нами столица Тувы, Кызыл, город, где сливаются Большой и Малый Енисей, посреди которого торчит столб «Центр Азии», клубы пыли и множество очаровательных метисок. Местный аэропорт, как разворошенный муравейник, занят самим собой, принимая и отправляя грузы, аборигенов и лиц «бандитской национальности» во все закоулки этого горного края, куда, как в песне, «только самолетом можно долететь». Вперемешку с какими-то бочками, узлами и ящиками, сидя друг на друге, прибываем воздушным путем, испытав дикую тряску и американские горки воздушных ям, в райцентр Тоора-Хем, самое сердце Тувы, расположенный на берегу Бий-Хема, то бишь Большого Енисея. Зарядил гнусный моросящий дождь, и наша палатка, притулившаяся на краю так называемого аэродрома, стала как бы красным уголком для влипших в непогоду «летунов» и местных технарей. Ужасающие, завораживающие и кретинские истории, рассказанные под брезентовым пологом старожилами этих краев, доводят нашу нервную систему до состояния закипания.

Распивая очередную рюмочку «чая» и закусывая баночной тушенкой, местный начальник аэропорта, ехидно осведомившись о запасах оной, дает дельный совет: там, за речкой, «козлов» – умотаться, так че же сидеть задаром, надо смотаться туда и добыть свежего мяса для всей честной компании. Сказано – сделано, и вот я на том берегу, переплыв на утлой лодчонке и снесенный метров на пятьдесят вниз по течению, сжимая в руках ТОЗ-17, начинаю храбро карабкаться по захламленной валежником лощинке вверх.

Лезу в гору я

Передохнув перед вершиной, делаю рывок и утыкаюсь нос к носу в обалдевшую морду молодого медведя, повторявшего мой подвиг, только по другую сторону горы. Обоюдное видение выпученных глаз и вывалившихся языков продолжалось доли секунды, а затем дружная парочка, синхронно хрюкнув, отчаянно рванула вниз по уже отработанному каждым маршруту. Прогремев по желобу лощинки, нигде и ничем не зацепившись, перемахиваю Енисей под оживленный комментарий теплой компании, ожидавшей от меня ну как минимум седло косули. Приняв с перепугу сто грамм, размахивая руками и бия себя в грудь, начинаю рассказ о своем геройстве, который был бесцеремонно прерван старшим аборигеном словами: «А вот вчерась у Федьки мишка опять буренку спер», что вызвало настоящий ступор у всей городской компании.

Зато следующий день начался здорово, – дали погоду, и самолет до поселка Хамсара был загружен только пустыми бочками под хариуса. Притулившись среди рюкзаков и вкусно пахнущих рыбой емкостей, наблюдаем, как второй раз заходит на посадку наш АН-2. По центральной улице, она же и аэродром, носится маленький человечек в фирменной фуражке «Аэрофлота» с огромным дрыном в руках, разгоняя ничего не смыслящих в чудесах цивилизации, вальяжно жующих что-то буренок. Наконец полоса свободна, и, громыхая и подпрыгивая, мы тормозим посередь села. Наше появление на центральном проспекте никого в восторг не привело, и, руководствуясь рекомендациями «летунов», мы бредем к избушке деда Ипата.

Дед Ипат

Колоритный дедуля разбойного вида, одноглазый, с лицом, обезображенным шрамом через всю левую часть, и скрюченной левой рукой, молча предлагает нам свои апартаменты, перед этим деликатно сообщив своей половине, что, мол, надо же, бог принес нам опять каких-то чудиков. А чудики, вцепившись в дедулю со своими вопросами, довели оного до состояния прострации. Не привыкший к такой психологической атаке, он вывалил нам этакий объем информации, что, запутавшись в ней, пришлось самим принимать решение – пробираться в верховья Хамсары или Соруга, поближе к подножиям пика Топографов.

Утром, перетряхивая рюкзаки, обнаруживаем в Дюшином аккуратно запеленутые в портянки две шестикилограммовые гантели – дружеский сувенир от оставшихся в Свердловске милых уродов. Потопление же сих железок было обставлено со всей торжественностью.

Чуть позже два кудлатых мужика, цеплявших на мощный транец длинной, с приподнятым и обшитым толстой жестью носом моторки второй двигатель «Москва», нехотя согласились забросить нас вверх на сотню километров за бутылку питейного спирта производства Минусинского спиртзавода. Первые впечатления от прохождения шивер5 и мелких порогов были неизгладимы. Забрызганные водой по уши, слегка очумевшие от пережитого, высаживаемся поздно вечером на берег, где, впервые попробовав жареного тайменя и хариуса на рожне, были проинструктированы нашими бывалыми браконьерами обо всем пути нашего дальнейшего следования. Вглядываясь в расплывчатые ориентиры пиратски добытых летных карт, сверяя свой путь по компасу, вступаем в страну терра инкогнита.

А страна эта чудесна! Горные кряжи, уходящие за горизонт и покрытые снежниками и ледниками, постепенно сужаясь, приводят нас в долину, наполненную ароматом дивных трав и кишащую разнообразной живностью. Топая след в след по едва заметной в травах тропинке, вдруг ощущаю некое беспокойство, неприятное ощущение от того, что ты находишься под контролем внешнего наблюдателя. Круглый серый мячик, мелькнувший параллельным курсом метрах в тридцати от нас, в ответ на мое приветствие ощерился желтоватой улыбкой и, исчезнув, вдруг появился с противоположной стороны, превратившись в маленького колченого тувинца в кирзачах и без шапки на остриженной под ноль седой голове. Маленькая котомка, рваная телага, нож в деревянных ножнах и старенькая мелкашка ТОЗ-8 с привязанным толстой медной проволокой затвором дополняли сей колоритный портрет аборигена по имени Таттутей, возрастом в 65 лет, заброшенного охотничьими заботами за сто двадцать километров от последнего жилья.

Таттутей

Усевшись в кружок и раскурив трубку мира, пытаемся, тыча пальцем в карту, выяснить кое-какие подробности. Выяснили, что до озера Чойган-Холь совсем недалеко – «три километра», до горы Обурум-тайга чуть подальше – «три километра», а до Биче-Соруга очень далеко, аж целых «три километра»! Обогащенные ценными сведениями о местной топографии, щедро делимся с дедом табачком и вдруг выясняем, что он уже давно идет по следу раненого козла, в кармане у него всего два патрона, а затвор винтовки привязан потому, что шептало давно стерлось, и после каждого выстрела затвор, отлетая назад, старательно целится прямиком в глаз стрелявшему. Крайне удивленные сим, задаем страшно каверзный, на наш взгляд, вопрос: «А что, ежели медведь?» – на что получаем меланхоличный ответ: «Дак в ухо надо!» – после чего, совсем обалдевшие, дарим деду пару пачек целевых патронов, передавая ему по эстафете свое состояние.

Через километр выходим к берегу Хамсары, на стрелку с Соругом. Дело под вечер, и, поставив палатку, запалив костер с подвешенным над ним котелком с будущей пшенной кашей, вразвалочку спускаемся к реке. Зрелище не для слабонервных – крутая дуга стремительного потока, насколько видит глаз, взрывается серебристыми телами вылетающих из глубины здоровенных хариусов, пожирающих танцующее над водой облако всевозможной мошкары. Оцепенение прошло мгновенно, размотаны удочки, заброшены мушки, и вот, один за другим, красавцы хариусы летят или в траву, или, с оторванной от резкой подсечки губой, обратно в «альма-матер».

Река Хамсара

Отрезвление пришло, когда мы осознали, что на троих того, что мы наловили, хватит на годы! Слава богу, каша благополучно превратилась в уголь и мгновенно была заменена нашим геройским уловом. Осоловевшие от перееда, с расстегнутыми брючными ремнями, лежим у костра молча, переваривая проглоченное. Бог мой, это мероприятие пришлось повторять еще дважды, и наша дееспособность на следующий день была автоматически приравнена к нулю. Только под вечер, попив чайку, начинаем понимать, что впереди у нас еще много дел и обжорство к добру уж точно не приведет.

Через сутки добираемся до Соругского водопада, любуемся яркой радугой, висящей над мириадами брызг и стремительными телами вездесущих хариусов; пару раз показал свои бока крупный таймень, резвящийся на стыке ревущего потока и медленно вращающегося бучила. Далее наш путь лежал к цепочке озер Чойган-Холь. Изумительной красоты главное озеро, поджатое с одной стороны мощным горным кряжем к более пологой горе Обурум-тайга, что в переводе означает Медведь-гора, завершается цепочкой более мелких озер, соединенных хрустальной чистоты протоками, и все это на фоне громадины массива пика Топографов с вечными снегами и ледниками.

Древняя избушка, притулившаяся на берегу главного озера, превратилась в нашу основную базу. Подлатав щелястую лодочку и подняв над ней черный парус из общагинского одеяла, мы лихо отправились по водной глади изучать прилегающие окрестности. Целую неделю мы лазали по непроходимой тайге, топким болотам, поднимались на вершину горного массива, откуда открывался потрясающий вид на весь горный узел Восточных Саян, проплыли всю цепочку удивительно красивых озер, обрамленных вековыми кедрами, раздражая лесное и озерное население своим наглым присутствием. Дважды сталкивались со здешними мишками, поднимали на крыло едва оперившихся лебедят, крохалей и прочую утиную гвардию, натыкались на шумливые выводки глухарей и рябчиков. Впервые ощутили азарт охоты на трехкилограммовых окуней – красноперых красавцев, горбатых и невероятно упрямых на блесне; такое впечатление было, что тянешь ну как минимум полупудовую щуку. Но хорошего понемножку, и вот опять «ишачка» с огромными рюкзаками на плечах в сторону жилья, частенько переползая через горки.

Сонный поселок никак не отреагировал на наше появление. Витька рванул на радиостанцию – сообщать, что живы-здоровы, а мы с Дюшей потопали к домику деда Ипата. Выскочивший навстречу лохматый гигант в кальсонах с завязочками и черной шляпе на затылке загреб нас в свои объятия, заглядывая в глаза и приговаривая: «Гдесь третий-то, ась?» Оказывается, пока мы бродили по тайге, два здоровенных амбала из МВТУ решили сплавиться по речке Бедий. Построили «салик»6, оттолкнулись и… через полкилометра сумел выплыть на берег только один, второго так и не нашли.

К вечеру, когда бабулька, с коей дедуля общался исключительно на милом домашне-матерном сленге, напекла пирогов, выставила варенья-соленья, а мы грохнули на стол стандартную зиковскую фляжку со спиртом, как-то ненавязчиво начался доверительный непринужденный разговор за жизнь. Крепко поддатый дед – мы-то практически не пили, ведь завтра опять топать, – пьяно раскорячив свои огромные поуродованные ладони, заплакал: «Осподи, да сколь же на энтих граблях кровушки-то!»

Кое-как утихомирившись, дед Ипат продемонстрировал весь свой арсенал, от старой японской винтовки начала века и трехлинейки до новехонького карабина СКС, добавив, что в дуплах у него еще до кучи всего наворочено. Затем настала пора дефиле пушнины, и, разложив на колене очередную шкурку баргузинского соболя, дед, ласково поглаживая потрескивающий искорками шелковистый мех, вспоминал, где и как он сумел добыть этого кота или кошку. Изумлению его не было предела, когда он выяснил, что мы отродясь живого золота не видывали. Порывшись в тряпье под кроватью, он вытащил замшевый мешочек величиной с кулак и, не спеша, высыпал содержимое в глубокую тарелку. Невзрачного вида тускло-желтая горка состояла из крупного песка, причем каждая песчинка при тщательном рассмотрении представляла собой крохотный пузырчатый самородочек. Обыденным движением дед ссыпал золото обратно и со словами «говна-те» лихо зашвырнул его под кровать, добавив, что вот раньше, при ТОРГСИНе, за это можно было и мануфактуру, и сахар, и керосин достать, а сейчас, окромя головной боли… да и зло несет, ежели его много, и тут же рассказал историю, о которой слыхивал еще от своего отца.