Читать книгу Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами - Яна Альбертовна Колесинская - Страница 13

Два года приходилось совмещать счастливое студенчество с ненавистной вечерней школой. Она располагалась всего за пару кварталов от училища, на улице Ленина, в старинном деревянном особняке. Но времени катастрофически не хватало даже на кратковременный забег в соседнее здание. Лем ловко скрывал от предков тотальные и неизбывные прогулы, на которые они закрывали глаза. Близились выпускные экзамены, всем было ясно, прежде всего ему самому, что этот барьер одолеть невозможно. Родители нашли выход из беспросветного тупика.

В клинике Мешалкина их непутевый сын состоял на учете с диагнозом «ревмокардит», благодаря чему удалось получить справку, освобождающую от экзаменов. Ну и всё, хоть плохонький, но аттестат был в кармане. Качество жизни взметнулось на неимоверную высоту. Наконец-то он занимается только тем, чем желает, навсегда забыв об ужасах алгебры и геометрии, а также физики и химии.

Третий курс – все они красавцы, все они таланты, все они поэты! Их поэтический клуб называется «Шанзэлизе». Девиз клуба – «Всё что ни проза – то стихи». Берут туда каждого, кто рифмы плесть умеет. Упражняются в прекрасном, сочиняют всякую фигню, читают друг другу вирши нараспев, с пафосом, с простиранием длани. Лем плетет рифмы весело и задорно. Особо гордится жуткой сюрреалистической поэмой, отразившей его упадоническое мировосприятие, им самим же и высмеянное:

Влача свою «загробленную жизнь», он слывет веселым парнем, постоянно развлекает однокурсников своими безбашенными импровизациями, тонко копирует преподавателей, обожает не то что посмеяться, а натурально поржать. Частенько закатывается на добрую пятиминутку, не в силах унять смех, переходящий в истерический. Всегда есть над чем уссаться, а главное, с кем!

Он не променял бы театральное училище ни на какое другое учебное заведение. Это самый позитивный в его жизни период и самый комфортный коллектив. Не забывая проклинать и презирать себя, в то же время он существовал в ином измерении, где раскрывались его актерские ресурсы, вызывавшие зависть однокурсников и восхищение преподавателей.

Педагог по вокалу Анна Дмитриевна Прудникова расковала их, раскрепостила, заставила петь с утра до вечера даже тех, кому медведь на ухо наступил, а это были Лемешонок с Аблеевым. Оба заливались соловьем, не унять: «Скажите, девушки, подружке вашей, что я ночей не сплю…». Масть пошла, время их урока истекало, расписание сбивалось с графика. Наконец, вышли из аудитории, попали в толпу ожидающих своей очереди однокурсников, самый из них нервный заорал: «Вы мое время забрали, я зуб сломал из-за вас от злости!». Предъявил обломок зуба, дабы злодеев замучила совесть. Но их не замучила.

На экзамене по вокалу даже обладательницы абсолютного слуха Роза и Лось, наши, по выражению Аблеева, главные девки, получили четверки. А эти двое обормотов удостоились пятерок. Пианистка Таня, одарившая Лема особой благосклонностью (Лем чуть было не женился на ней), по секрету шепнула, что, все-таки, в его пении не хватает музыкальности.

Был еще предмет, который вызывал в аудитории бурное веселье. Препод почтенного возраста, имеющий с соответствующую его деятельности фамилию Красильников, очень серьезно относился ко всему. Ничего смешного он не видел и в практикуме «Грим молодого лица». Разгильдяи воспринимали боевую раскраску как клоунаду, и только Лем втайне от окружающих считал ее крайне необходимым для собственной персоны, так как стремился замаскировать свое уродство (которого, разумеется, кроме него никто не замечал).

И вот Владимир Лемешонок, загримированный под дона Фернандо, поет серенаду под окном Ольги Розенгольц в образе доньи Инесы. Дуэт в дипломном спектакле «Живой портрет» по испанцу Агустину Моретто однокурсники сочли самым пылким за всю историю мирового театра. Комедия плаща и шпаги выявила романтические наклонности этой парочки, кои прекрасно сочетались с нарушением норм советской морали.

С Ольгой Розенгольц в спектакле «Живой портрет», 1975 год. Фото из семейного архива.

Образцом поведения ядро курса не являлось. Мастер по сценической речи Лидия Алексеевна Николаева была более других терпима к детским дерзостям, но не всегда. Она частенько приглашала студентов к себе домой на душевную беседу за чашкой чая, что не мешало ей вершить высший суд. Безжалостно удаляла из аудитории Лемешонка и Аблеева, которые накануне уплетали, как плохиши, ее клубничное варенье. А в аудитории они разлагают дисциплину. Их ирония выводит из себя. Насмешники. Циники. Негодяи. Ничего святого. Даже на похоронных церемониях они ржут, как ненормальные.

Михаил Аблеев ныряет в толщу времен:

– Нам невмоготу было выносить эти фальшиво-скорбные лица, весь этот советский похоронный пафос. Эта хрень раздражала! Роза и Люся от стыда опускали глаза. Мы с Лемом пытались подкрасться к ним, как из-под земли, поймать наших девушек неожиданно, со своими дурацкими рожами, и мы уже ржали вчетвером. Это был наш легкий такой мягонький перформанс.

– Разумный человек не выносит серьезного отношения к чему бы то ни было. Таков тот, кто пытается не врать, – подтвердил Лем.

Их главный педагог был именно тем, кто учил не врать, – ни в жизни, ни на сцене. Главреж «Красного факела» Константин Чернядев был мастером курса всего год. Но этого года хватило, чтобы сформировать у молодежи понимание профессии. Через много лет Лем посвятит Чернядеву личное признание: «Каким умом и какой эмоциональностью, какой мягкостью и какой силой была полна каждая его фраза… Мой первый и единственный подлинный учитель дал мне главный урок – урок общения с личностью. Его дар смотреть и видеть стал моим идеалом на всю жизнь. Этот человек, а не методики и учебные планы, был моей школой. Школой, которой я горжусь».

В эссе «Сбивчивый монолог на венском стуле» Лем выделил главное, что оказало воздействие на его формирование как актера: «Мой педагог вырастил и закрепил во мне убеждение, что человек театра – это прежде всего личность, что театр – альянс самостоятельных и независимых личностей (потому и не может быть в привычном смысле „коллективом“). От столкновения мощных разнозаряженных частиц высекаются искры искусства. Так смешно получилось, что именно режиссер заразил меня неизлечимой болезнью, которую большинство режиссеров приравнивают в актере к профессиональной непригодности. Актер, требующий пространства для самостоятельного творчества в роли, актер, которому для полноценной работы необходимы свобода и уважение, для многих режиссеров и не актер вовсе».

Новосибирские друзья Чернядева отправили номер газеты «Советская Сибирь» ему в Одессу. Тот, уже пожилой человек, читал этот текст и плакал. Вспоминал свой последний педагогический курс в новосибирском театральном училище, когда мысленно прочерчивал судьбу своих любимых студентов и почти не ошибался.

Однако выходы юного Лемешонка на профессиональную сцену не попали в историю мирового театра. Тюзовские роли были даже не второго, а десятого плана. К ним прилагались усы и борода, что превращало производственную практику в балаган. А дебют (начало первого курса, еще ничего не умеешь от слова «совсем») и вовсе получился скомканными и был бы позорно вычеркнут из анналов. Если бы не определил место, которое с тех пор не отпустит и где Владимиру Лемешонку суждено пройти длинный, яркий, многомерный творческий путь.

Чернядев поставил в «Красном факеле» спектакль «Венецианские близнецы» по пьесе Карло Гольдони, где доверил любимому ученику крохотную роль носильщика. В репзале будущий мэтр дурачился и развлекался, но на сцене был ослеплен светом рампы и полностью обезоружен, потеряв ориентацию в пространстве, как и сундук, который ему полагалось уволочь восвояси. Новичок не понимал, где вправо, где влево, где вперед, где назад, где карман сцены, где кулисы, единственная полагающаяся ему реплика застряла в горле и выползла тихим хрипом. Сцена, такая пленительная снаружи, оказалась чуть ли не Зоной из «Сталкера». Пройдет много времени, прежде чем она одарит дивным, но мгновенным ощущением полета, которое специально не вызвать, никакими приемами и уловками не создать – неизвестно, как это приходит и почему так быстро пропадает… Чехов сказал об этом проще некуда: «Что непонятно, то и чудо».

Поначалу Лем пытался выявить закономерность душевных состояний. Ступив из гримерки в темень кулис, закрывал глаза, сжимал кулаки, шептал: «Иже еси на небеси, да приидет царствие твое да будет воля твоя…». Бесполезно, и он, как и его любимый писатель Набоков, стал безбожником с вольной душой в этом мире, кишащем богами. Отношения с женщиной вдруг давали волну, на которой головокружительно взмывалось над кромкой океана и стремительно неслось в необозримость, где пульсировало, пылало, плавилось, дымилось, вздымалось, но образовывалась тупая пустота, как только сознательно шел на это. Пытался поймать вдохновение с помощью напитков. Оказалось еще бесполезнее, чем молитва.

Ничего не осталось от юношеских ритуалов, заговоров, приворотов, только осмысленное профессиональное волнение перед выходом на сцену. И мамино серебряное колечко, которое он надевает на мизинец, если это не противоречит роли. От талисмана мало что зависит, просто на душе чуть-чуть теплее.

…Первый практический урок профессионального мастерства Лем, будучи студентом третьего курса, получил в ТЮЗе. Там на законных основаниях блистал его будущий друг Игорь Белозёров. Обогнав Лемешонка на восемь лет, окончив театральное училище с красным дипломом (а вслед за этим еще и ГИТИС), Белаз стал звездой первой величины, красавцем с роскошными кудрями, стальным взглядом и громовыми раскатами зычного голоса.

Репетируя влюбленного в учительницу Алёшу Смородина в спектакле «Ключ без права передачи», Лем очень старался. В сценах с Игорем Белозёровым Лем старался неистово. В очередной раз он бросился на партнера и схватил за грудки, вложив в сей порыв всю страстность своей кипучей натуры. Белаз, оставаясь невозмутимым, вылил на салагу ушат холодной воды: «Осторожно, не помни мне рубашку». Так на съемках фильма «Марафонец» юный Дастин Хоффман психовал, бесился, сходил с ума, падал, как подкошенный, лежал пластом, и великий Лоренс Оливье сказал ему: «Молодой человек, а играть вы не пробовали?».

Первая интрига настигла на четвертом курсе. Лемешонка назначили на главную роль в спектакле ТЮЗа. В паре с ним репетировал актер, который только что окончил НТУ и был зачислен в труппу. Удачливый карьерист с младых ногтей отдавал себе отчет, какие действия нужно предпринять, чтобы добиться успеха, заявить о себе сразу и навсегда, стать ведущим актером театра. В ход шли сплетни, подметные письма, жесткое давление во время репетиций, доклады режиссеру о хамстве партнера во время работы. Едва почувствовав мышиную возню, Лем просто-напросто перестал ходить на репетиции, ведь выпускной курс требует полной отдачи на лекциях. Соперник сыграл главную роль достойно. И стал ведущим актером театра. У Владимира Лемешонка успех был впереди.

Первая значимая работа пришла в 1975 году. Педагог курса Александр Левит в дипломном спектакле по пьесе Виктора Розова «В день свадьбы» отдал роль Мишки Узде и Аблею, а роль его детдомовского друга Васьки – Лему. Он вытащил из своих студентов главные свойства их актерской природы: из Михаила Аблеева мягкость и обаяние; из Анатолия Узденского значительность, весомость, габеновский взгляд; из Владимира Лемешонка лихость и кураж.

Васька Заболотный предстал ярко выраженной индивидуальностью: врожденная веселость и разгульность, детдомовская развязность и дерзость, презрение к запретам и «слабость по женской части». «Трахальщик», определил для себя Лем и придумал особый раздевающий взгляд, бросаемый на женский пол. Васькины жесты были резки и порывисты, он двигался стремительно, наотмашь принимал решения. С Мишкой они яро спорили о свободе и нравственности, ответственности и выборе. Формально Михаил был прав. Но прописные истины давали крен, их приходилось подвергать проверке и пересматривать.

Васька таил в себе духовную глубину, которая удерживала его от лжи, не позволяла сделать вид, что происходящее его не касается. «Не люблю, когда мне жизнь на завтра откладывают. Завтра, мол, тебе будет хорошо, а теперь потерпи», – сердился Васька, настаивая, чтобы и друг немедленно совершил честный поступок и отменил свадьбу с нелюбимой девушкой. Не признающий никаких уз, он в результате оказывался прав в том, что слушать нужно только голос сердца. За этим персонажем хотелось идти, сверять с ним свое отношение к жизни, к событиям в семье и за ее пределами. А Мишка благодаря ему открывал новую правду и нового себя.

Профессор ГИТИСа знаменитая Евгения Козырева приехала в НТУ как председатель аттестационной комиссии. Посмотрев спектакль «В день свадьбы», поставила Лемешонку «отл.», резюмируя: «Этого мальчика я могу устроить в любой театр Москвы». Сообщила коллегам о своих намерениях пригласить будущую звезду в ГИТИС сразу на третий курс. Те отрезвили профессора: «Проблема одна: этот мальчик сильно пьет». – «Алкашей у нас и своих хватает», – безутешно вздохнула Евгения Николаевна.

«Этот мальчик» получил другое заманчивое предложение. Главный режиссер златоусского театра драмы пожелал видеть Владимира Лемешонка в своей труппе, о чем сообщил ему лично, сразу же обещав роль Гамлета. Златоуст, несмотря на красивое название, не прельстил, режиссер доверия не вызвал, но Гамлет… После некоторых колебаний Лем решил, что звездная роль от него никуда не денется, ведь вся жизнь впереди. Новосибирск от него тоже никуда не денется, как и он от Новосибирска. Лем навсегда останется сибирским артистом. А в театральном училище курс 1971—1975 годов еще долго будут называть курсом Лемешонка.