Читать книгу Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами - Яна Альбертовна Колесинская - Страница 8

Противоречия, клокотавшие в клетке с двумя тиграми, сформировали его натуру как вместилище совершенно не соединяемых для среднестатистического человека качеств. Это вылилось в утонченные черты лица – и под суженной переносицей нашлепку тяжелого крючковатого носа из другого комплекта; не поддающуюся возрасту стройную подтянутую фигуру – и обрюзгший характер. А нутро с застывшей глыбой свинца и фамилия с уменьшительно-ласкательным суффиксом совершенно не впрягаются в одну телегу, как конь и трепетная лань. Да ведь и театр, усмехается Лем, – это бордель, который корчит из себя храм.

1957 г. Фото из семейного архива.

Есть подозрение, что он родился в рубашке. Судьба определила ему место в уникальной семье, обеспечив все условия для самовыражения, интеллектуального развития, формирования актерской индивидуальности. Одарила благородным обликом, аристократической худобой, голосом необыкновенного тембра. Не говоря уже об ослепительном таланте, помноженном на одержимость актерским трудом. Но он с остервенением рванул рубаху, превратил ее в рубище. Нагородил на ровной дороге преград, накопал ям. Пустился в путь спотыкаясь и падая, чтобы, отталкиваясь от колдобин и кочек, взлетать, парить и снова падать.

МОНОЛОГ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ. ПРО ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

– Я находился в прекрасном месте, где меня не было, и вот меня извлекли оттуда и поместили туда, где я есть. Я не хотел рождаться, маме сделали кесарево сечение. У меня всегда было ощущение насильственности моего появления на свет. С первого писка началось сплошное насилие. Жизнь – гнет. Гнет – и существительное, и глагол. Высшей мерой для меня стал приговор к жизни.

Март 2016 г.

Начинал он веселым, открытым, любознательным карапузом, да еще упитанным, мордатеньким, толстощеким, словно был создан для поглощения сплошных радостей. Тянул ручонки к книжкам с картинками, быстро запоминал прочитанное мамой вслух. На третьем году жизни с удовольствием разыгрывал перед восхищенными гостями образцово-показательный этюд: открывал книжку русских народных сказок и шпарил, как по писаному, в нужных местах переворачивал страницы, имитируя чтение. К четырем годам уже читал сам. Прибирал к рукам книжки, кубики, машинки, попадающиеся на пути предметы, вглядывался, исследовал, удивлялся, удивлял.

1958 г. Фото из семейного архива.

Трудности появились, когда начал осознавать себя. Его память оказалась специально устроенной для собирания негативных впечатлений. Таково одно из самых первых воспоминаний детства, очень рано заполнившегося рефлексией и тоской. Малыш, закутанный в шубу и шаль, выкатился из подъезда в зимний двор, раскинул ручонки, радостно бросился навстречу первому встречному. Им оказался хулиганистый пацан из соседнего дома. Новый друг был занят решением своих личных вопросов и отреагировал по-простому, то есть толчком в грудь. Вовка, выкарабкиваясь из сугроба, сделал не по-детски суровый вывод: этому миру нет до тебя никакого дела, ты всегда будешь в нем чужим.

Он и внешне стал меняться: вытягиваться и худеть, вместе с пухлявостью истощалось жизнелюбие. Появились вопросы, на которые не бывает ответа: почему я такой, почему такой мир вокруг меня. Проблема собственного уродства всегда была для него первичной, проблема несовершенства мира – вторичной. Вопросы он обрушивал на мать, требовал ответа, объяснений, оправданий, нападал, упрекал, срывался на крик, доводил до слез – она была бессильна под натиском его претензий.

Будущий Художник категорически отказывался вливаться в социум. Это началось еще с детского сада. Родители, с трудом выбившие место, тут же осознали, что зря они это сделали. Он забился в угол, завращал глазам, закатил истерику, едва воспитательница попыталась внедрить его в группу. Наутро его тащили туда волоком, он упирался и орал.

Дедсад был упразднен, но бабушка Анна Андреевна хотела отдыха. На помощь пришли родители Марины Ильиничны – бабушка Вера Абрамовна и дедушка Илья Зусьевич. Вовку отправили к ним в Чернигов. Там понравилось: деревянный дом, волшебный запах в сенях, большая добродушная собака, таинственный сад, спелая вишня прямо с ветки, сбитые коленки, свобода, и лето кончалось, не успев начаться.

Чернигов, 1964 г. Фото из семейного архива.

Дальше ему полагался пионерлагерь как универсальный для советских детей вид отдыха. Там детсадовский бунт повторился в более изысканном варианте. Ярко выраженный социопат уже имел опыт борьбы за свои права. Шагая в строю на линейку, он больше не демонстрировал протест – потихонечку отстал, а потом бросился бежать куда глаза глядят. Вскоре оказался у забора, ограждавшего территорию, вцепился в него и застыл в глубокой печали. Так и просидел под забором до самого обеда и с тех пор стал регулярно там спасаться от своры оголтелых ровесников. Пока не приехала бабушка Анна Андреевна. Звонко лязгнули за ними металлические ворота.

У него оставалось летнее время для благодатного одиночества, в запасе имелись прекрасные дни сомнений и тягостных раздумий, но впереди неотвратимо маячило первое сентября. Школа номер 99 была заточена явно не под него. Он невзлюбил ее сразу, причем взаимно – прежде всего за то (а потом уж и за всё остальное), что в связи с переездом всей семьи в новую квартиру пришлось покинуть школу прежнюю, где он проучился первый класс и вроде как привык, прикипел. Никто не оценил его первое примирение с действительностью, наоборот, лишили последней радости. Плакал, топал ногами, требовал у родителей не отнимать последнюю радость, но никто не собирался возить его с улицы Свердлова на улицу Сибирскую. А школа – это вам не лагерь, оттуда не сбежишь. Особенно если к малолетним преступникам приставлен несгибаемый надзиратель – учительница начальных классов Марья Михална. Своих детей у нее не было, всю себя она посвятила работе.

Марья Михална являлась типичным продуктом системы, за что пользовалась авторитетом руководства. Ее ставили в пример коллегам, но звание заслуженного учителя СССР так и не присудили. Мегера в толстых линзах сумела наладить железную дисциплину, никто пикнуть не смел. Стригла всех под одну гребенку, диктовала родителям, в какой парикмахерской ученику советской школы сделать полубокс. Назначала универмаг, где следовало купить галстук – пока до пионерского не доросли, полагался, как решила надзирательница, строгий мужской аксессуар в придачу к обязательной школьной форме. Евгений Семенович терпеливо учил сына наглаживать стрелки на брюках, от чего тот отлынивал при первой же возможности. Эти единственные серые брюки были ему ненавистны, как и галстук.

На перемене ребята из других классов умудрялись пронестись туда-сюда по огромному школьному залу, специально предназначенному для разминки конечностей, а Марья Михална стреноживала коней. Ставила контингент в пары и заставляла чинно ходить по кругу, рявкая на них из своего угла. На уроках била указкой по голове.

Конфликт с Лемешонком начался сразу, с первого дня. Он развалился за партой и уставился в потолок. Едва повелительница занесла над еще не обкромсанными вихрами указку, как он посмел перехватить ее руку и отпихнул! Так и подписал себе приговор на изгоя, оставаясь таковым все школьные годы прекрасные.

Училка запретила классу иметь какие-либо контакты с Лемешонком и бдительно отслеживала неблагонадежных, запрет нарушавших. К нему осмеливались приближаться лишь в туалете, где и закипала нерегламентированная, свободная от карающей указки жизнь. Но едва начинался урок, как воительница хваталась за свой меч. «Посмотрите, он у нас из актерской семьи! – изгалялась образцовая педагогиня. – Может, я бы тоже могла по сцене прыгать! Но надо же кому-то и работать!». А когда из него поперли актерские выкрутасы, то всю силу своего презрения вкладывала Марья Михална в реплику «ишь ты, артист!».

Огромными красными буквами она писала в дневнике ненавистного ученика жалобы родителям, гневным росчерком пера вызывала их в школу. Иногда на эти вопли откликалась бабушка Анна Андреевна, после чего высказывалась на семейном совете: «А че ему, суке, сделается? Хоть кол ему на голове теши!». Ситуацию пустили на самотек.

1967 г. Фото из семейного архива.

Достигнув пионерского возраста, Лемешонок уже слыл законченным негодяем. В пятом классе, коли от негодяя было невозможно избавиться, его отсадили на камчатку. Там он жил своей, отдельной от учебного процесса, жизнью – читал книгу под крышкой парты, созерцал плывущий за окном самолет. На все, абсолютно все замечания взрослых реагировал нервно, то есть враждебно. Критиковать его никто не имел права, поскольку на это есть он сам, в чем этот «сам» явно преуспел. А если в кои-то веки удостаивался похвалы, то, как и полагается сомневающимся интеллигентам, делил ее на тринадцать.

Учителям советской выправки было чуждо явление инопланетного чудовища. У них, в целях самосохранения, выработалась на него идиосинкразия. В его поступках они усматривали наглый вызов, злонамеренный бунт, покушение на свой авторитет. Бесила его живость, бесили дерзость и независимость, бесили вопросы невпопад, а особенно бесил распухший портфель, который постоянно валялся в проходе между партами.

Юный Лемешонок втиснул в него все имеющиеся у него учебники и с тех пор ревизию не производил. Ярко выраженный холерик, он яростно швырял их об стену, когда его заставляли делать уроки. Настал момент, когда на глазах математички он в знак ненависти запихал в рот и сжевал страницу из учебника. Классная руководительница грозилась, что поставит в журнале напротив его фамилии пометку у. о. В смысле, умственно отсталый ученик.

МОНОЛОГ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ. ПРО ЗЛОБУ И НЕНАВИСТЬ

– Учебу я возненавидел с первого класса. Очень быстро понял, что не люблю и не хочу учиться. Особенно меня бесила математика! У меня мозг выключался, когда я открывал учебник! Тошнило от всей этой абракадабры – цифр, скобок, примеров, формул. Мама наняла мне репетитора по математике, а я засыпал – сначала отключался внутри, потом снаружи. Литературу я тоже невзлюбил. Все, что я говорил и писал, учителям не подходило. Сочинение на тему «Береги честь смолоду» я написал про Гамлета, и оказалось, что я неверно всё понял. Ума не приложу, как можно было существовать в советской школе, где не учили думать, а диктовали, как нужно думать. А я был склонен к самостоятельному мышлению, что было категорически не приемлемо, и поэтому я был двоечником…

Мама очень любила фильм «Доживем до понедельника». А я считал его приторно-лживым, не имеющим никакого отношения к советской школе, да и к самой жизни. Правда, в седьмом классе у меня возникла светлая полоса. Директор школы, литератор, часто сидел у нас на уроках литературы. Он оценил, как я прочитал монолог Чацкого. Что-то он во мне узрел – и стал вызывать меня к себе в кабинет, беседовать, в общем, курировал. Но эта светлая полоса быстро закончилась. Я подвел директора, продолжая получать двойки по всем предметам. Он разочаровался во мне – и потерял всякий интерес.

Апрель 2016 г.

Обычно из подобных отщепенцев получаются неплохие штукатуры или плотники. Но беда в том, что сын актера и журналистки не был склонен к работе руками. Хотя если возникала необходимость, то не отлынивал – и кран умел починить, и теплицу сколотить. Беда в том, что он был склонен работать головой.