Читать книгу Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами - Яна Альбертовна Колесинская - Страница 6

…Его отец Евгений Семенович Лемешонок (1921—2011) рос в простой рабочей семье. Мама Анна Андреевна – продавец в гастрономе, папа Семен Петрович – связист на железной дороге. Родители недоумевали, в кого пошел их сын, в котором, годикам к четырем, нежданно-негаданно обнаружилась одна, но пламенная страсть – выступать на публике. Женя обожал слушать радио, а еще больше пластинки, всё быстро запоминал, и этот объем знаний нужно было предъявить миру. Освоил табуретку и карабкался на нее каждый раз, когда приходили гости. Если в стишках забывались слова, то заменял своими, если кончались выученные тексты, то произносил пространные и не всегда понятные зрителям монологи. Мама глаз с него не сводила, восхищалась: «Арти-ист!». Отец посмеивался. Шли годы. Выбор сына родители одобрили.

Вова Лемешонок с папой. 1956 год. Фото из семейного архива.

Евгений поступил в студию актерского мастерства при новосибирском ТЮЗе, но сказать веское слово в искусстве не успел. На третьем году обучения, аккурат в 18 лет, его призвали в армию. Там он разочаровался в разумном мироустройстве и подорвал здоровье. Рядовой Лемешонок, охраняя секретные объекты на промозглом ветру, застудил уши. Это имело весьма печальные последствия, через десятилетия поставив точку в его карьере. Но и тогда он не мог понять, ради чего такие жертвы. Он еще не знал, что главные жертвы впереди. Заканчивая службу в войсках МВД на Дальнем Востоке, он предвкушал, как вернется в Новосибирск – и сразу на сцену. Попасть домой довелось только через пять лет. Началась Великая Отечественная Война.

Будущий артист был направлен в военный ансамбль, ездил по фронтам, выступал с патриотическими стихами, поднимал боевой дух солдат. После войны, сияя медалью «За победу над Германией», 27-летний фронтовик явился в ТЮЗ, где его, за отсутствием профессионального опыта и образования, приняли во вспомогательный состав.

Трудно представить, что в ТЮЗе (ныне «Глобус»), где Лемешонка Первого считают частью своей славной истории, этот огромный человечище несколько лет выходил на сцену в массовке. На его счету полчища солдат, стражников, слуг, леших, птиц, зверей. Наконец ему стали доверять более значительные роли, но и они были малы по размеру. Не об этом он мечтал на войне, выступая с кузова грузовика, не такую участь представлял себе, через всю страну добираясь до родного города. Или же сам Новосибирск не предназначен для свободного развития таланта? Казалось, в других городах больше возможностей, больше простора. Негоже артисту сидеть на одном месте, пора, подобно Несчастливцеву, осваивать маршрут из Вологды в Керчь, шутил он. От добра добра не ищут, а он пустился на поиски, расставшись с молодой женой, с которой познакомился здесь же, в ТЮЗе, когда она по просьбе руководства делала разбор полетов.

Первым пунктом поисков случился Борисоглебск. Обычное дело: в погоне за лучшей участью напорешься на худшую. Очень скоро стало ясно, что надо валить отсюда, и он писал коллегам в Новосибирск в марте 1951 года: «Приехал в „дело“ – настолько оно паршивое, прости за выражение, что становится тошно. Ни режиссеров, ни актеров, ни руководства. Вообще хаос. С ходу ввели меня на роль Сиплого в „Оптимистической трагедии“, по сравнению с предыдущим исполнителем прошел хорошо. Но это не для души. В „Барабанщице“ сейчас играю Ставинского, говорят, неплохо, а может быть, и плохо, так как актеров здесь раз, два и нету. Настроение жуткое… Если есть возможность рекомендовать меня в областной передвижной театр, то согласен на любые вводы».

Так назывался новосибирский театр облдрамы, в будущем «Старый дом». Много позже этот театр станет авангардным и отправится гастролировать по заграницам. А тогда был полусамодеятельным коллективом, разъезжал по деревням да колхозам, буксовал по бездорожью, квартировал в избах, сооружал сцену в полях, давал спектакли под мычание скота и чавканье сапог. Евгений Лемешонок, как и обещал, соглашался на любые вводы, но если и был романтиком, то не до такой же степени. С гастролей он приезжал простывший, измотанный, раздраженный, хотя и сохранял юмор в рассказах о захватывающих путешествиях. А в начале 1953 года он получил приглашение в Иркутский театр драмы и снова сорвался с места.

Ему сразу дали комнату – светлую, просторную, для целой семьи. В письмах домой он чертил схему жилища, делился хозяйственными планами (побелка, покраска, покупка матраса), уговаривал жену поскорее переехать к нему. Она медлила, несмотря на то, что были открыты вакансии в местных газетах. «Давай решай. Невмоготу. Я за шесть репетиций ввелся в спектакль „Свадьба с приданым“ на роль Максима Орлова. Сыграл уже три спектакля подряд. Очень волновался, хочется, чтобы ты была рядом, поддержала морально, но увы…» – писал он в письме Марине Ильиничне. Только через полгода разлуки она вняла призыву мужа и переехала в Иркутск. Просторную комнату обустроили, но ненадолго.

Постоянства на чужбине они не обрели: Иркутск-Ташкент-Ленинабад. В Ленинабаде их застало родительство. Быт давил с неимоверной силой, денег катастрофически не хватало, как и сил. Зритель тамошнего музыкально-драматического театра запомнил Евгения Лемешонка по роли Фомы в оперетте «Вольный ветер», и тот же ветер подул в родную сторону. В 1958 году они вернулись туда уже втроем.

Новосибирск для Евгения Семеновича, как впоследствии и для его сына, остался единственной точкой притяжения. ТЮЗ во многом не устраивал его, но опыт уже говорил о том, что идеального театра в принципе не существует. Но существует театр, где ты чувствуешь себя как дома. Дом может быть бедным или богатым, может быть тесным или просторным, в разные периоды разным, но каким бы он ни был, это твой дом. Только это был не ТЮЗ.

Работая в детском театре, Лемешонок Первый создавал своих героев с прицелом на подрастающего наследника. Лем вспоминает, каким уморительным был принц Лимон в «Приключениях Чипполино», редко в своей жизни он так смеялся. Это чудо было похлеще огромного зеркального шара, который покачивался над зрительным залом и мерцал миллионами граней, пуская солнечных зайчиков в стремительный полет по стенам и потолку. С тех пор Лемешонку-младшему находиться в зале стало интереснее, чем за кулисами.

Спектакли с идеологической закваской Евгений Лемешонок считал не самой приятной, но необходимой частью своей работы. Он отдавал себе отчет, что нужно находить способы примирения с действительностью, идти на компромисс с эпохой, ладить с системой, если ты в ней живешь. Советская оттепель давала такую возможность, ослабив удавку и приоткрыв форточку. После некоторых колебаний он вступил в КПСС, был принят в партийный актив, а в своих персонажах, воспевающих коммунизм, акцентировал душевные порывы и личностное начало. Насколько это было возможно.

На сцену твердой поступью вышли передовые советские деятели. Фактура Евгения Лемешонка располагала к ролям первых лиц партийной обоймы. Самым значительным героем того периода был единодушно признан образ Дзержинского в спектакле 1962-го года «Именем революции» по Михаилу Шатрову. Но дело не только во внешних данных. «До сих пор стоит перед глазами его генерал. Он был замечателен по сочетанию скупости выразительных средств и глубине содержания», – отозвался Владимир Евгеньевич о работе отца в военной драме «Соловьиная ночь».

К счастью, система уважала великую русскую литературу. Наиболее плодотворное сотрудничество, а также и крепкая мужская дружба, наполненная горячими спорами и совместными открытиями, получилась с главным режиссером ТЮЗа Владимиром Кузьминым. Он оставил о себе память прежде всего как постановщик классической драматургии. Евгений Лемешонок сыграл у него Дорна в «Чайке», Актера в «На дне», а Курослепов в «Горячем сердце» был настолько колоритен, что даже непреклонный театральный критик Марина Рубина, принципиально не писавшая о муже ни плохого, ни хорошего, на этот раз сделала исключение: «Этакая бородатая глыбина, ошалевшая от беспробудного пьянства, потерявшая облик человеческий».

Евгений Лемешонок и сам был глыбина, только полная противоположность своему персонажу. Его авторитет возрастал; руководство ТЮЗа подало документы на звание заслуженного артиста России. Пора ему было в «Красный факел», куда переходили из ТЮЗа повзрослевшие и укрепившиеся в мастерстве актеры. Владимир Кузьмин ускорил его карьерный рост: будучи приглашенным в «Красный факел» главным режиссером, увел Лемешонка за собой, и тот получил звание уже на новом месте. Правда, Кузьмин задержался здесь всего на три года, Лемешонок же врос корнями. Поколесив по театрам страны, вернувшись в новосибирский ТЮЗ и вновь расставшись с ним, он нашел, наконец, свой театр, где остался навсегда, и где навсегда останется его сын. С 1970 года Лемешонок Первый прослужил в «Сибирском МХАТе» три десятка лет, заработав чин основателя династии, репутацию упертого труженика и звание народного артиста РФ.

В семье хранится новогодняя открытка 1989-го года от «национального достояния России», легенды сибирской сцены, народной артистки СССР Анны Покидченко. Быть ее партнером считал честью каждый актер, а она считала честью играть с Лемешонком. Анна Яковлевна составила поздравление из цитат и названий их совместных спектаклей: «Дорогой Евгений Семенович! „Поговорим о странностях любви“ в духе „Старомодной комедии“, искупив „Долги наши“. Но все пройдет, увы, увы, и будет только то, что будет. Забудете артистку Вы, зато она Вас не забудет!». Их дуэт смотрелся на сцене весьма колоритно: он – огромный, мужественный, сильный, она – маленькая, хрупкая, подвижная…

Евгений Лемешонок в спектакле «Долги наши», 1973 г. Фото из семейного архива.

ИЗ АРХИВА. ПРО МЕЧ И ПУЛЮ

«Рыкающий старец Сила Грознов сваливался в барабошевский дом невесть откуда, как меч карающий», – описала его роль в спектакле Дмитрия Масленникова «Правда хорошо, а счастье лучше» театровед Валерия Лендова. В статье «На пути к Чехову и Островскому» (1983 г.) она большое внимание уделяет роли Серебрякова в спектакле 1980-х «Дядя Ваня»: «Острота ситуации усугубляется тем, каков в спектакле Серебряков (Е. Лемешонок). Ему как раз не дано ничего, что могло бы вызвать у зрителей сострадание. Не принимается во внимание ни его болезнь, ни горечь по поводу безжалостной старости, отнявшей все, чем он жил прежде. В свое время Лобанов, репетируя „Дядю Ваню“ (1952), говорил актерам: „Серебряков должен быть в первых актах сыгран так, чтобы заслужить себе пулю“. Новосибирцы исходили примерно из того же посыла. Роль, задуманная режиссером и сыгранная исполнителем по театральному броско, балансирует на грани сатиры… Забыв о подагре и не замечая подавленного состояния домочадцев, он стоит у рояля в кокетливой позе любимца публики и приступает к своей торжественной речи, как к концертному соло, которому Мария Васильевна восторженно аккомпанирует. Но вот смысл речи дошел до Войницкого, и разразился скандал».

Лемешонок Первый переиграл Шекспира, Шиллера, Голсуорси, Уильямса, Чехова, Островского, а также многоликую плеяду советских классиков. Но протяженность артиста во времени доказывает не количество и даже не качество сыгранных им ролей, а какой след он оставил для нового поколения. Критик Ирина Ульянина описывает спектакль «Старомодная комедия»: «Я помню так ясно, словно это было вчера, как Лемешонок играл в дуэте с экстравагантной Аматой Смирновой любовную сцену. Она провоцировала, соблазняла, и с его лица постепенно сходила маска всегдашней угрюмости. Сильный, высокий, несгибаемый мужчина таял на глазах, натурально влюблялся на сцене, не будучи влюбчивым и легкомысленным в реальной жизни». Театровед Галина Журавлева отмечает, что Иван Крутов в спектакле «Долги наши» в детском возрасте был воспринят ею как реальный человек с подлинной судьбой и остался одним из самых сильных театральных впечатлений. В воспоминаниях о нем она пишет: «Умение создавать крупные характеры сильных людей в победах и поражениях – одна из самых привлекательных черт творческой индивидуальности Евгения Семеновича Лемешонка».

Сильной личностью даже в поражении был партократ Судаков в легендарном спектакле Семена Иоаниди «Гнездо глухаря» по пьесе Виктора Розова. Но прежде, чем проиграть, он сделал свой выбор, предпочтя всему прочему карьеру и ради нее задавив лучшее в себе. Евгений Лемешонок убеждал: ничто не сдвинет Судакова с его точки зрения. С мертвой точки, с закостенелых, с заледенелой жизненной позиции. Его герой считал себя правым во всем, он даже вроде бы добрые слова о своих детях произносил приказным тоном: «Они просто обязаны быть счастливыми!». И делал их несчастными.

Лемешонок Первый не был актером-мыслителем. В пьесе средней руки иной раз суетился, педалировал черты персонажа. Но если материал давал возможность, то возникал яркий, объемный характер, появлялся герой с сильным личностным началом. Так и Судаков в «Гнезде глухаря» получился простым и значительным – крупная личность, взращенная и извращенная советской системой. Сила образа заключалась в том, что Судаков в своем прозрении поднимался до трагической высоты.

ИЗ АРХИВА. ПРО ЖИЗНЬ СНАЧАЛА

«Тем страшнее расплата. Эти мгновения прозрения у Лемешонка почти трагичны. Вот когда мы понимаем, что у человека было своё хорошее прошлое, что оно не убито привычкой не тревожить себя так называемыми второстепенными делами. Вот где рождается оправдание финальному выходу Судакова-Лемешонка в парадном костюме при всех орденах, когда отправляется он повидать давнего фронтового друга. Нет у нас сомнения, что такой человек способен начать жизнь сначала», – описывал свои впечатления после премьеры театровед Лоллий Баландин в 1979 году в газете «Советская Сибирь».

«Гнездо глухаря» обычно открывало гастроли. В 1980 году «Ташкентская правда» под истинно советским заголовком «Мир нравственных исканий» очень хвалила и отца, и сына. Лемешонку-старшему достались, в частности, строки: «Актер несколько смягчает образ, обнажает корни того перерождения, которое произошло с ним, изменило его жизнь». Затем следует кивок в сторону Лемешонка-младшего: «Зрительское внимание всё время приковано к Прову, образ которого, так удачно вылепленный молодым актером, стал одним из основных в спектакле».

«Гнездо глухаря» стало первой совместной работой отца и сына и обозначило начало династии. В «Тринадцатом председателе» (1979) они играли судью и прокурора, в «Ревизоре» (1983) Городничего и Хлестакова, в «Кафедре» (1985) профессора и аспиранта, в «Комиссии» (1985) кулака и белого офицера, в «Ромео и Джульетте» (1990) Эскала и Бенволио. В «Восемнадцатом верблюде» (1983) они – соперники в любви. Евгений Лемешонок – моложавый профессор, Владимир Лемешонок – молодцеватый геолог. Много лет спустя сын перелопатит пьесу Самуила Алешина, осовременит ее и поставит в актерской антрепризе. В этой глубоко личной истории он сыграет уже не геолога, а профессора – роль, принадлежавшую отцу. Жюри фестиваля антрепризных спектаклей «Своя игра-2007» определит лауреатов: в номинациях «Лучший спектакль» и «Лучшая мужская роль» – Владимир Лемешонок («Восемнадцатый верблюд»); «Лучший дуэт» – Антонина Кузнецова и Константин Телегин («Восемнадцатый верблюд»).

Евгений Лемешонок в спектакле «Восемнадцатый верблюд», 1983 г. Фото Геннадия Седова.

МОНОЛОГ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ. ПРО ПЛОХИЕ ПЬЕСЫ И ХОРОШИХ АКТЕРОВ

– Ни я, ни отец не любили пьесу «Восемнадцатый верблюд». Пьеса, на мой взгляд, фальшивая и безвкусная, не о чем в её пространстве серьезно поразмышлять. Седой элегантный мэн – профессор-мудрец, философ, Эверест, Монблан… И юная девушка, которая не понимает масштабов его личности, и выбирает человека попроще – молодого геолога. Под Монбланом драматург вполне очевидно подразумевал себя. Дмитрий Масленников поставил в «Красном факеле» эту пьесу в расчете на успех у зрителя. Такие истории нравились публике. Когда еще не было «Санты-Барбары», они заполняли пустую нишу, а позже трансформировались в сериалы. А я поставил спектакль в память об отце. При этом изо всех сил старался снизить пафосность моего персонажа, сделать его проще и живее – таким, каким был мой отец в жизни.

Ноябрь 2009 г.

Лемешонка Первого было видно и слышно издалека. Он был могуч, высок, громогласен, с тяжелым носом, широким лбом, косматыми бровями. Взгляд из-под этих бровей был порой грозен, а то и насмешлив. С такой фактурой – только на экран! Но не всё сошлось по звездам. Пробы в картину «Горячий снег» он, в отличие от нескольких новосибирских коллег, не прошел, и в результате роль генерала Бессонова сыграл Георгий Жженов. И уже был утвержден на роль директора завода в фильме «Укрощение огня», но опять не повезло, и вместо него сыграл Евгений Матвеев.

Зато на местной студии «Новосибирсктелефильм» был своим человеком. В пору ее расцвета с 1966 по 1977 год режиссер Вадим Гнедков снял Евгения Лемешонка во всех своих семи фильмах. Три из них сделаны в полном метре: «У нас есть дети…», «Не потеряйте знамя» и «Сердце».

Но сцену он ставил выше экрана. Не упускал возможности всласть порассуждать о театре, когда их семью приглашали на исторические юбилеи и творческие встречи. С добродушной охотой и легким артистизмом рассказывал театральные байки, от полного серьеза непринужденно переходя к юмору, чем снижал пафос воспоминаний. Был словоохотлив и красноречив, блистал остроумием, сыпал шутками. «В нем, импозантном и важном, сидел клоун», – определил сын.

Семья Лемешонков в Доме актера, 2004 г. Фото из личного архива.

И все же именно в кино он заработал на автомобиль, который оставался его страстью до самой старости. Сервисных служб еще не было, обхаживать средство передвижения приходилось самому. Доставляло удовольствие не только сидеть за рулем, но и лежать под днищем своего «Москвича». После спектакля до ночи пропадал в гараже. Вымазанный машинным маслом, перебортовывал шины, заливал тосол, крутил гаечным ключом, приобщая к этому делу сына. Нимало не склонный к такого рода грязному труду, тот зарекся когда бы то ни было сесть за руль и зарок выполнил.

Зато статус Евгения Семеновича возрастал: отремонтировав старую «Антилопу Гну», он поменял ее на подержанную «Волгу», а после на новые «Жигули», и семье всегда было на чем ездить в Кудряши на дачу. От этих поездок Лем пытался улизнуть, на грядки его можно было заманить лишь хитростью. Зато не мог дождаться, когда отец повезет его по грибы, далеко в лес, в сторону деревни Ояш. Марина Ильинична давала пас, ворчала, что эти ваши грибы – чисто лемешонковское предприятие. Бабушка Анна Андреевна устраивалась впереди рядом с водителем, Лемешонок-младший забирался на заднее сиденье и не сводил глаз с дороги. Именно отец показал ему одно из главных чудес света, поразившее его не меньше, чем зеркальный шар в ТЮЗе, – поляну, усыпанную крепенькими кругляшами моховиков. Их можно было собирать не вставая с места, а только поворачиваясь на все 360 градусов. На обратном пути он засыпал, а Евгений Семенович и Анна Андреевна дискутировали о тонкостях маринования и засолки.

Под хрустящие грибочки, в узкий просвет между двучныймя силами притяжения – театром и автотехникой – Евгений Семенович умудрялся втиснуть рюмку-другую. Питием особо не увлекался, за исключением редких случаев, но каких! Они вошли в анналы, коллеги еще долго смаковали их. Например, как во время спектакля Лемешонок Первый не мог вставить саблю в ножны, всё время промахивался. Коллекция редких вин стояла у него в шкафу под замком нетронутая, гостям предлагалось лишь рассматривать диковинные бутылки, мерцающие заморскими этикетками. Но друзья-то знали, что бутылки попадают к нему в дом пустыми, в качестве сувениров, добыты по случаю и ценны как украшение скудного советского интерьера. Разлит по ним обыкновенный самогон.

Точнее, самогон был не совсем обыкновенный. Евгению Семеновичу в наследство от родителей достался самогонный аппарат, вследствие чего появилось новое хобби, при социализме, мягко говоря, не поощряемое. Он особо не прятался, но доверял дегустацию своего изделия только проверенным людям. Подход к производству священного напитка был отнюдь не утилитарный, а воистину творческий. Лемешонок Первый придумывал всевозможные рецептуры, разрабатывал разнообразные сорта, экспериментировал с ингредиентами и дозировкой. Друзья-актеры дали авторскому изобретению название Лемовка, и с тех пор предпочитали другим напиткам.

Компания Лемешонка-младшего тоже пристрастилась к фамильному самогону, и сын, сильно погорячившись, вдруг решил, что присвоил от своих родителей вместо достоинств весь негатив и приумножил его, градусы же необходимы затем, дабы компенсировать проблемную генетику. Отцовская трепетная вера в профессию, считает он, ему не передалась.

Евгений Семенович всю жизнь гордился тем, что он артист. Его убежденность в благородстве призвания была непоколебима. Сын в своем знаменитом «Письме к актерам» писал: «Я всю сознательную жизнь провел под впечатлением творческой цельности старшего Лемешонка, его до сих пор молодого, никакими годами и обидами не сломленного стремления к высокой простоте».

А обид хватало. Слишком быстро пролетела молодость. Казалось бы, еще полон сил и энергии, готов репетировать и днем, и ночью. В 1987 году получил звание народного, чему всем своим авторитетом способствовал главреж «Красного факела». Михаил Резникович весьма заинтересован в корифее труппы, назначает на главные роли в «Виноватых» и «Зимнем хлебе», открыто восхищается профессором Гуриным в «Кафедре». Евгений Семенович называет его «мой режиссер», говорит, что благодаря Резниковичу открылось второе дыхание. Но как вдохновил – так и растоптал. Поссорились во время репетиций «Дворянского гнезда». В какой-то момент организм корифея дает сбой, и Резникович резко меняет градус: в театре, оказывается, никто ничего никому не должен. Снимает с роли, публично заявляет, что Лемешонок неубедителен и несостоятелен. Евгений Семенович сопротивляется, бунтует, требует заседания худсовета, показывает, как профессионально владеет ролью, коллеги прячут глаза.

МОНОЛОГ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ. ПРО ПРЕДАТЕЛЬСТВО И ПРОТЕСТ

– Мне было любопытно репетировать в «Дворянском гнезде», это был новый для меня опыт, и тут случается неприятность: отца снимают с роли. Для него, как и для меня, было невыносимым что-то доказывать, но он набрался мужества, чтобы выступить перед худсоветом, показывал какие-то куски… Он уже совсем плохо слышал, но не мог с этим смириться, не мог понять, что его время ушло. Может быть, я отчасти предал отца, продолжая репетировать как ни в чем ни бывало. Я был возмущен тем, как с ним поступили, но не до такой степени, до какой бы следовало. А что мне нужно было делать? В знак протеста уйти из театра? У Толстого: делай как должно, а там будь что будет, а я часто давал слабину и презираю себя за это.

Мы с отцом эту ситуацию не обсуждали. Если с матерью говорили черт знает о чем, то с отцом нет. По типу мышления я был ближе к матери; с отцом мы были в чем-то похожи, но, по сути, оставались очень разными людьми. Мы с ним находились в разных тональностях – интеллектуальных и профессиональных. И конечно, мы были людьми разных поколений: я всегда любил всё новое, авангардное, неожиданный подход, режиссерские находки, он же ко всему новому относился очень осторожно.

Апрель 2016 г.

Казалось бы, он еще полон сил, он еще на коне. Он может владеть ситуацией, помогать другим, навещает больную коллегу Валентину Мороз и громогласно командует: «Подруга, собирайся, увезу тебя в Кудряши, в баню!». Принимает у себя дома компанию и весь вечер смешит ее театральными анекдотами. Но время неумолимо. Невозможно смириться с прогрессирующей глухотой, и после «Ромео и Джульетты» Лемешонок Первый выговаривает сыну, который «специально бубнит реплику себе под нос, чтобы вывести его из себя».

Директор театра Галина Булгакова объявляет, что отныне давать Евгению Семеновичу новые роли нецелесообразно. Пусть доигрывает старые – и на заслуженный отдых. Надвигаются годы прозябания, выхода из которого уже нет. Или есть, но обманчивый, после чего становится еще тяжелее.

Народный артист РФ Анатолий Узденский ставит в театре «Старый дом» комедию «Лес», приглашает 75-летнего Лемешонка на роль второго плана. Евгений Семенович всё еще выглядит внушительно в силу царской осанки, но поступь стала нетверда, и он всё чаще переспрашивает, что сказал собеседник. Тем временем бывший краснофакелец Слава Росс, ныне студент режиссерского факультета ВГИКа, получает курсовое задание сделать фотоочерк на свободную тему. Он пишет сценарий про старого актера и предлагает эту роль Евгению Лемешонку. Вернее, просит его сыграть самого себя.

Слава Росс снял фотоочерк на простую мыльницу, качество съемки оставляет желать лучшего, но не за это ставили ему оценку. Снимки проникнуты печальным очарованием ухода, прощания со всем близким и дорогим, когда даже природа вздыхает в унисон с тобой, но ничего нельзя изменить.

Кадр из фотоочерка Славы Росса, 1999 г.

Старый актер выходит из подъезда, двери которого так же потрепаны, как и его портфель. Подходит к родному театру, с которым он всегда был одной крови, а теперь они вместе состарились: осыпающиеся колонны, облупленный фасад, и даже снег выглядит ветхим, как износившаяся декорация. Поздним вечером, когда в театре гаснут огни, он сидит в своей гримерке перед зеркалом, из серой мути выплывает лицо с припухшими веками. Примеряет костюм своего персонажа, чье имя уже не помнит, выходит на пустую сцену, простирает руки к безмолвному залу. Сюда он больше не придет.

Последней ролью стал король Лир, изгнанный из собственных владений. Это был спектакль одного актера, и зрителей было ровно столько же. Каждое утро Евгений Семенович, насупленный, косматый, с развевающимися полами халата, грозной поступью входил в комнату жены. Гремя всей мощью голосовых связок, которые, в отличие от слуха, нисколько не пострадали, произносил страстный, гневный, полный трагизма монолог о катастрофе мирового масштаба. Рефреном через его речи проходило: «Они меня вышвырнули!». Марина Ильинична, к тому времени уже парализованная, только вздыхала.

Когда ее не стало, закончился и спектакль. Евгений Семенович почти не разговаривал, не считая скупых реплик, обращенных к коту Мише: «Пойдем, Миша, кефир пить». И к сыну, приходившему к нему каждый день: «Пора мне к мамочке. Зачем Господь держит меня здесь?». Господь держал его до 90 лет. Не может же Господь каждому актеру даровать смерть на сцене.