Читать книгу 0:2 В пользу в (б) реда - А. Я. Миров - Страница 7

Едва паренёк покинул убежище, как прихожая раззявила пасть, обнажив на пороге маленького старичка с лыжными палками. Из пригорюниться и возликовать Мурик, разумеется, схватился за второе. И тут же ещё и за молнию джинсов: уф, застегнул! Мог ведь и позабыть, как в тот раз. Ему, конечно, тут же напомнили бы. Как в тот раз. И после напоминали бы ещё долго, приплетая дурацкие прозвища навроде «Проветривающий мальчик» или «Невыдающийся эксгибиционист». Чего это он невыдающийся… да кто бы то ни было?! Заваркин насупился, но тут же обрадовался: зато он успел!

Даже положительный настрой, который Мурик таскает с собой везде и всюду, не помогает ему с организмом, коли тот заявляет о своих естественных потребностях на работе. Учреждение, где трудозанят Заваркин, предъявляет к сотрудникам, тем паче санитарам специфические требования. И ежели глубокие познания в случае должности Мурика возможно опустить, то от внимательности никак не избавиться. Чревато потерей собственного здоровья. Дурдом натуральный. Пациенты – люди сплошь нервические, и хоть Наполеоном, вопреки популярным толкам, ни один себя не считает, к нападениям и атакам относятся весьма положительно. Особливо сзади и когда меньше всего ждёшь.

И пусть нрав контингента буйный, а у самых улыбчивых буйнее буйного, связывать всё одно гуманность не разрешает. В редких случаях, конечно, подарят исключение: скрутят и к койке прикрутят, но обычно приходится самому выкручиваться. Тут не то что в комнатку унитаз проведать, вздохнуть и выдохнуть не всегда получается без пытливых глаз, поблёскивающих безуминкой и, что ещё страшнее, выдумкой. Одно дело по-быстрому отскочить, так сказать, после чая, тогда, надежда есть, больную голову никакая идея посетить не успеет. А когда терпеть нет мочи, как почитать приспичило, вот уж, будь добр, только на себя и рассчитывай. Ну ещё на везение и мудрость, вынесенную опосля чтения. Эх, был бы он таким же крепким молодцем навроде Сени Семечкина, иной раз прикидывал Мурик. Вот тогда дозволено не токмо на свою юркость, но и на силушку положиться. А его телу из самообороны был доступен единственно бег. Им Заваркин и спасался, приучив желудочно-кишечный тракт срабатывать чётко в обеденный перерыв. Благо арендуемая им комнатка в квартирке номер 12 хранилась в особнячке, что жил – не тужил рядышком с дурдомом.

Едва часики нужное время протикают, санитар Мурат уж машет рукой соратнику Арсению. Тот понимающе кивает, и Заваркин, подгоняемый организмом, во всю прыть мчит домой. Вот как сегодня. Дабы в тишине и покое предаться чтению. В хорошие дни, когда одиночество крепче стереотипов, ещё удаётся и ванну принять. Вот не как сегодня. Но Мурик всё равно рад. Самому важному помещению визит нанести получилось.

– Ну что, котятки, опять лоток не поделили? – проскрипел старичок, глядя на выскочившую из кухни Осипову и застывшего под дверью уборной Заваркина.

– Здравствуйте, Вера Никитична, – бросила Зина для финала беседы и ринулась в комнату, надеясь там переждать гнусное нашествие.

– Какое здравствуйте? – загоготал пришелец, на поверку действительно оказавшийся бабушкой. – С утра виделись!

В коридор нагло впорхнуло утро – то, в коем к череде зевоты и тягостных мыслей о дороге на труд присоединились слова Веры Никитичны относительно схожести Заночки, надевшей серую толстовку, и комара. Мурик покраснел, как делал всегда от возмущения и невозможности заступиться. Сама Осипова-Сиа ещё яростнее устремилась в снимаемое помещение, но соседка перегородила путь собственной хилой тушкой.

– Мне в салон надо, – пискнула Зина.

– Успеется! А сейчас чай пить пойдёмте. Я вам принесла…

Бабулька сбросила рюкзачок, расстегнула металлический карабин, откинула крышку, извлекла пакет, связанный кулем, подняла его на просвет и, опознав содержимое с детским восторгом оповестила присутствующих:

– Печеньки!

Зана, смешав послушание с сожалением, отправилась на кухню.

– Проходите, – учтиво произнёс Мурик в не моргающее лицо Веры Никитичны, пропуская её вперёд.

– Какое проходите? – встрепенулась бабулька. – Не успела прийти, уже гонят куда-то! Где здравствуйте? Али не желаешь мне здоровья?!

– Только этого и желаю! – Заваркин, наевшийся подобных чудинок на работе до икоты, с жаром положил руку на грудину.

– То-то же! – соседка погрозила сморщенным пальчиком и, застыв вниманием на собственном ногте, не видя цели и препятствий, двинулась на свист чайника.

Зина успела расставить играющие синим горохом белые чашки на блюдца и, усадив себя за стол, обречённо скинуть подбородок на ладони. Примчавшись домой, откровенно говоря, ровно по тому же поводу, что и Мурик, начинающая звёздочка мысленно пихала лучи добра ленивой тётеньке, что отменила запись на педикюр во имя сна. Однако теперь по тому же адресу бесконтрольно швырялись молнии ненависти и презрения, ибо куда лучше, смотря на чужие пятки, слушать характерный звук опила, чем, взирая в никуда, внимать болтовне соседки.

Вера Никитична Капинбейкер не то что бы могла рассказать историю на любое произнесённое слово, она её и рассказывала. Стоило кому-то во дворике, любуясь рождением весны, брякнуть, мол, грачи прилетели, тут же из морщинистого рта с крупными, сама бабуля уверяет, своими зубами, вырывалось повествование. Причём не просто вырывалось, а с агрессивными намерениями: отвешивало нечаянному слушателю звонкую оплеуху и моментально производило удушающий захват сзади. Мамашки с сопящими колясками и прочие впечатлительные лица удирали, сверкая подошвами, на полном ходу силясь избавиться от успевшего осыпаться в барабанную перепонку.

– Пресвятые Угодники! Да как теперь забыть про то, что случилось в детстве этой странной коротко стриженой бабули?! Возможно ли не воображать маленьких ребятишек в советском дворике, изъетом разноцветными листьями? Есть способ отстирать память от смоляной птицы, вцепившейся в девочку с самыми розовыми бантиками?

– Кружил он над нами, кружил, – вещала бабулька, задрав руку-веточку, словно без наглядного жеста присутствующие могут не понять, что же делало пернатое существо в небе. – И вдруг раз! – голос впадал в зловещий шелест. – Аки камень ныряет. Лариске на плечи сел. Вот сюда, – хлопает себя по загривку. – Цап, и понёс!

– Куда? – только и могли вымолвить те, у кого не сложилось с побегом.

– Что значит «куда»? – натурально изумлялась Вера Никитична. – В школе не учились? На юг!

– Да ну, – прыскали осмелившиеся напялить скепсис.

– Данукать мамке своей будешь! – рявкала бабуля. – Когда тебя красавчиком назовёт! На юг тебе говорят. Её там видели! Мулаткой стала. Школу окончила. Работать пошла.

– И? – слушатели корчились в нетерпении.

– И умерла! Чего ей ещё делать? Или ты думал, я сказку тебе рассказываю?! Выросла Лариска и померла. Все помирают, когда выросли.

– А вы как же? – кхекали нерешительно.

– А я ещё расту! – гордо оповещала старушка, надевая не имевшие пальцев перчатки.

Растут не годами, а умом, говаривала Капинбейкер. Вот ежели решишь, что ты всё знаешь и вообще самый умный, а этому миру больше нечем тебя удивить – готовь завещание, чтобы родня шибко не ругалась. Вот енто и покажет твою мудрую сторону. Единственную. И последнюю. Господь таких умников быстро к себе прибирает. Чтобы в том мире попытаться их удивить.

Пока вынужденные соучастники беседы приходили в себя от трагической судьбы девочки Ларочки, Вера Никитична доставала из гиппокампа новую историю про грачей. И к пернатым на сей раз дело не относилось.

– Да будет вам известно, – докладывала старушка, – грачами называют чёрных врачей.

– Фу, как неполиткорректно! – сплюнут некоторые и скрестят ноги до стука голых щиколоток.

– Никакой политики! – брызгает важностью Капинбейкер. – Сплошная уголовщина, – поясняет, снизив голос.

Из доверенного слушатели, к своему ужасу, познают, что вселенная докторов, как и всё на свете, делится на белое и чёрное. Первой категории свойственны халат привычного цвета, статусность в карманах, демонстрируемая всякому недужному и, по-хорошему, в голове ещё опыт и знания, простираемые далее прошловековых энциклопедий. В общем, скучно, если не считать казусов, что нет-нет да и вылезают из блистера здравоохранения. Взять хотя бы тот, что полтора месяца назад имел место в квартире номер 2.

Расплёскивая по округе воющую синеву, от четырёхэтажного особнячка отъехала машина скорой помощи. Помимо усатого шофёра, сжимающего металлическими зубами крепкий окурок, доктора, хватающегося за фонендоскоп на каждом ухабе, и листающего смартфон интерна в салоне почивал согбенный дедушка. Обезболивающее подействовало, но тело не успело отреагировать, уснуло. То ли потому, что медицинская карта у скрюченного пассажира набрала в весе поболее «Толкового словаря» Ожегова, то ли просто время пришло, в общем, дедушку до больницы не довезли. Ну или довезли, только одного, без души.

Скорченное тело передали куда следует. Бригада рванула на очередной вызов. Казалось бы, рутина, к ней сотрудники в белых халатах привыкли сильнее, чем к опозданию. Вон там слева люди громко рождаются, вон там справа лежат тихо без чувств. Где-то между корпусами живут, болеют, умирают. Из удивительного лишь премии в бумагах, а не на них. И вот вам добрый вечер, к ужину в квартире номер 2, что положена на первом этаже особнячка, раздался звонок. На пороге стоял дедушка, сам стоял, прямой, целый и невредимый. Позднее, когда обитателям удалось сомкнуть челюсти и поднести телефон к уху, чудеса воскрешения обернулись несостоятельностью медбюрократии. В общем, у пациента подошёл срок выписки, а родня не подходила забирать. Характер у больного весьма склочный. Вытурить с вещами и пожеланиями здравствовать – чревато дебошем и кверулянтством. Почесав продранные бока, порешили отправить норовистого дедка на местном транспорте. Наспех собрали документы и в счастливый путь. А пациент и рад: до того рожи тут приелись, аж ругаться невмоготу. Удивительно, конечно, но в квартире номер 2 подмену заметили.

– Да, пол тот же, – кричали в трубку регистратуры. – Но наш, мало того, что не брюзжал, так и вообще помер. Мы уже отплакали. Да, точно помер. Нам звонили. Мы приезжали и видели лично.

Скандал вышел отменный. Завотделением аж на 5 килограммов похудел. И это за полдня в ожидании главврача. Потом, правда, снова набрал, уже 10, когда срам удалось потушить. Живого дедка отвезли по нужному адресу, неживого предали земле. Сие, хвала небесам, произошло под крылом докторства белой категории.

А вот ежели бы за дело взялись чёрные врачи, они же грачи, то по нужному адресу никого бы не послали. И неважно, больной ты али шибко больной, эта когорта, что неразборчивая сорока, всё к себе тащит. Халаты носят тоже белые, токмо не правил ради, а дабы прикрыть чёрные намерения. Зато оченно внимательны в отличие от «коллег», коим ваше здравие в талон не упёрлось. Эти же к кажному органу интерес питают, будь то почка, будь то рука. Всё, что можно реализовать, обязательно реализуется, но барыш мимо вас пройдёт. Словно вы и не поставщик, а нечаянный благотворитель. Щедрый донатор, коему всегошеньки не жалко. И чего жалеть, когда не в курсе о том, что жертвуешь? Для грачей любой человек как пока что свежий продукт, им не грех накормить нуждающихся. А нуждаться в жизни, расшитой качеством, люди не перестанут. Кто же это качество может обеспечить? Правильно, люди! Посредством людей. У человечества жуткая потребность в себе подобных. Утолить нищенство души попробуйте сами, а с бедностью тела помогут грачи. Может, тебе, может, с помощью тебя. Люди и не подозревают, что они нарасхват. Только кажется, что ты никому не нужен. Очень даже нужен. Кому-то почкой внутрь, кому-то в коллекцию на витрину. Начинающим в сим направлении, так называемым чёрным птенцам, достаточно твоих страданий, посему, ежели аллергия на анестезию – милости просят. В общем, хорошо подумайте прежде, чем поминать грачей, глядючи на весенние поползновения. Соседи Веры Никитичны не дадут соврать.