Читать книгу Теория мертвого мира - Akathisto - Страница 5

Азраилов Михаил стал академической знаменитостью. Но это была дурная слава: макроэкономисты обвиняли его в пристрастии к «ортодоксальной», «литературной» экономической теории; эконометристы – в неспособности понять сущность их глобальных моделей; моралисты – в фатальном нравственном банкротстве; религиозные деятели – в неспособности аллегорически толковать придания древнееврейского фольклора; атеисты – в идеализме и антиэмпиризме. Агностики – в… мм… а агностики, люди, уверенные в лишь в том, что они ни в чём не уверены, пока не были уверены, в чём бы его обвинить.

Михаил переехал ближе к центру и начал работать в компании Громова. Он был свободен от любых должностных обязанностей за исключением «сделки с Дьяволом». Подготовка инвестиционной стратегии не отнимала у него много времени. Они играли на понижение против рынка, а для этого было достаточно просто «продать» индекс. Однако он также отбирал отдельные, наиболее переоценённые компании из числа крупнейших банков и высокотехнологических компаний Америки. Но здесь у него возникла одна забавная неувязочка, о которой предупреждал еще Уильям Боннер: денежные потоки, которые, в общем-то, не ожидаемы, не так-то просто дисконтировать.

В остальное время Азраилов писал книгу. Но с каждой прописанной строчкой его всё сильнее преследовало парализующее ощущение бесперспективности своей писательской деятельности.

Громов с пониманием отнёсся к этой «нелепой идее». Он честно сказал Азраилову, что это бессмысленно, но заметил, что окажет ему любую поддержку.

В то время в прессе становилось непристойно. Бесплатные рекламовыдаватели в одержимости его, Азраилова, генеалогией, потеряв берега и всякие ориентиры простого пиетета, пустились канканировать на просторах пикантной гинекологии в виду понятной каузальной связности первого и последнего. Но тут их постигло разочарование. Родители Азраилова были мертвы и безвестны. Они были подобны незримым призракам, чьё сомнительное существование предопределялось несомненностью существования их независимого продолжения. И это было единственное ими добытое о них знание, однако это нелепое затруднение не помешало им назвать его мать представительницей древнейшей профессии, а отца – алкоголиком, позабывшим о незамысловатой процедуре контрацепции.

Федеральная резервная система США свернула программу «количественного смягчения». Несколько позднее Председатель ФРС выступил с заявлением о повышении ставки по федеральным фондам.

Пока Михаил отдавался, по Громову, «бессмысленному словоплетению», сам он попал на одно телеинтервью, будто бы в прозекторскую. Интервьюер сразу принялась подвергать вивисекции его, Громова, прошлое, будто это был её личный секционный препарат. Она в первую очередь коснулась той якобы недостоверной информации, которую Виктор относительно недавно разместил в Интернете, на деле прибыльной, но в то же время очень рискованной сделки, и потому многие, следуя его инвестиционному Евангелию, потеряли всё до последней копейки и даже покушались на его жизнь.

– Эти людишки, – пояснил ей тогда Громов, – одержимые зеркальным синдромом Джованнини, думают, что это я лишил их всего. Они поели диких ягод, после того как я объелся ими, решив не погружать себя в элементарные основы проктологии. Они всегда желают сливок на своих вонтонах, считая, что в таких гастрономических пристрастиях способствуют своей нормальной перильстатике. Они не жаждут утруждать себя собой, словно во вне всегда найдётся тот, кто проведёт их за собой. Так было, да, увы, но не всегда, ура.

Интервьюер поморщилась, но с невозмутимостью «Мастера» Шмидта продолжила свою пыточную традицию, решив, что здесь она ему построит эшафот:

– Господин Громов, вы понимаете, что вы действуете в определённом правовом поле, где вас могут привлечь к юридической ответственности.

– Ответственности? – переспросил Громов, выпучив глаза наружу. – Мне, конечно, очень интересны восхитительные юридические излияния, которые вверяют мне ответственность за мою писательскую автономию. Я сбросил некое измышление прямиком в информационное пространство нашего окружения. И кто бы мог подумать, что вся моя бессчётная отара лицемерных злопыхателей, когда дело доходит до предельной ценности дополнительных денежных единиц, забудут бремя своей злобы. Дело в том, что наш диспут не о неизбежной реализации вероятности неблагоприятных последствий самих действий, мы говорим ведь о свободе. Однако с учетом нативной примитивности человеческого разумения, статистической асимметрии количественного распределения бед и того, что им представлено как счастье, а также их неизбежного последствия – все мы итог приспособления к несчастьям, – она, свобода, в первую очередь это свобода нести ахинею и сеять ровно вместе с нею разнокалиберные распри. – Громов окинул взглядом своего интервьюера, сладко подумав о склоняемости этого существительного, ведь дама напротив показалась ему весьма привлекательной.

Женщина мягко улыбнулась, задобряя свою жертву и удобряя ту почву, в которую она её сбросит. В её улыбке читалось что-то вызывающее.

– Господин Громов, вы говорите так, будто бы логическое воззрение на столь эмоциональный мир обладает неизмеримой в нём применимостью. Однако, что касается лицемерия, в поведенческой плоскости, которая во многом определяется этико-эмоциональной составляющей, эксплуатируете последнюю столь виртуозным образом, что смогли на этом построить свою многомиллиардную империю. Еще никто в истории не сделал финансовым удобрением своё глумление над общечеловеческим стремлением к этике в жизни, её моральным возвышением столь безответственным, вульгарным образом. Никто. Пожалуй, это только вы. Да просто посмотрите на упражнения ваших маркетологов: «Пилюли, которые не вставляют, этически недопустимы» – такова реклама одеколонов вашего концерна.

– О морали важно говорить – не обладать. – Громов премило улыбнулся. – Ведь со вторым у нас такое сущее сварение от слова «отравление» с летальным на хрен несварением. Давайте прямо. Какие именно интеллектуальные аберрации способны применить ваши эти этические извращения к представителям такого, чтоб не соврать, уродливого рода? Да и применить к чему? К пустому обобщению?

– По подтвержденной информации, у барсуков и долгопят нет никакой этической системы. Пока нет.

– Допустим, – ответствовал Громов. – Допустим, что это так. Но смею заметить, что слово «мораль» имеет несколько иное наполнение – а я настаиваю, что оно вообще нульмерно. В рамках той штуки, что вы называется великой человеческой историей, а я именую чередой неутомимых пенетраций, эти людишки, помимо своих отчаянных совокуплений, только и делали, что заливали улицы кровью. Возможно, именно это казалось им благочестивым, а то и прекрасным. Или, если угодно, никакая мораль не отгородила этих катехизированных доктринёров и парламентариев от постановки этой кровавой бойни.

Девушка понимала, что и здесь не пахнет сенсацией, ведь все эти слова, произнесённые столь окаянными устами, для всех давно являлись общим местом.

– Тогда скажите, что вы чувствуете по поводу покушения на вашу жизнь?

– Вы спросили, почему кабинетные доценты так обильно текут по слабоумному Кейнсу? Да потому что он был гей. – Громов приметил её недоумевающий взгляд. – Не смотрите на меня так, ведь это правда. Понимаете, закомплексованные доценты, живущие в филистерском мире своих слепящих истин, отлично понимают, что девки им никогда не дадут, а следовательно, надо искать иные проходы.

Интервьюер дала слабину, залившись гневным розовым багрянцем:

– Я спросила вас, что вы думаете о покушении на вашу жизнь!

– Вы спросили, почему посредственность приходит к власти? Да потому что большинство людей посредственны. Демократия, мать её! Самое интересное, если верить его, Геннадия, публичным заявлениям, этот человек думает, что сам Господь послал его, чтобы тот правил на этой бренной земле. На самом деле Бог послал его за пивом, а он попросту ошибся дверью.

– То есть вы находите тоталитарный деспотизм идеальной формой правления?

– Нет, – сказал Громов. – Я нахожу забавным, что люди воображают, что будто бы есть какая-то альтернатива демократии.

– Что вы имеете в виду?

Виктор сочувствующее смотрел в её приятные, тёплые, но немного усталые глаза.

– Да так, – ответил он. – Не стоит утомляться по всяким пустякам. Вы вот, например, знали, что сегодня в тренде бюстгальтеры с вырезом для сосков?

Громов развлекался. Как животное, а впрочем, им он точно был.

Время шло, но всё казалось неизменным. Представители ФРС США решились на повторное повышение ставки по федеральным фондам, которая к тому моменту достигла пяти процентов годовых. Денежная масса уже давно перестала расти, но процесс обратный кредитной экспансии, казалось, еще не был запущен.

Примерно в это время Виктора пригласили принять участие в X Международном финансовом форуме, который должен был состояться «приблизительно через три месяца».

Громов и Азраилов часто пересекались на работе. Виктор выделил ему кабинет напротив своего. Он в наваждении следил за каждым шагом этого человека, словно законы изменения его пространственного положения были подобны блеску его мыслей и в них он мнил какой-то высший, недоступный смертным смысл. В созерцательном упоении проведением своего лабораторного наблюдения он мистифицировал материальные отправления этого гения, решив, что далеко не он мнемонически измыслил своего единственного идола, он мнил, что знал его лицо.

Тем временем фондовые индексы Америки штурмовали новые высоты. И лишь в его и Азраилова глазах мир словно встал перед закатом, за коим не последует рассвет. Они были уверены, что денежная масса не наблюдаемо сжимается, а пущенный процесс только не зрим был ими и другими. Они, подобно Талебу и Бастиа, не испытывали в себе презрения к ненаблюдаемому настоящему, ведь характерная особенность явлений – их проявление во времени.

Мизес как-то сказал, что объяснение принятия шаблонов пространственной манерности человечеством есть производная импрессии от продуктивности таких манерных мановений. Он понимал, что даже мнимые по спектру продуктивности паттерны пространственного проявления этого поведения могут быть приняты как эталон постоянного изменения человеческого положения. И чем сложнее поле приложения этого поведенческого Евангелия, тем больше времени уйдёт на обличение пороков конкретно взятого теоретического распоряжения. И именно случайность, вернее, её концептуальное неоклассическое определение, являющееся прямым заимствованием из молекулярно-кинетической теории физической науки, стала подобным наставлением для эпигонов Башелье.

Однако тот факт, что все признали отсутствие сличительных расхождений между теоретическим измышлением и непосредственным наблюдением, не изменяет нам сей мир: ему нет дела до конвенций о должностных его потенциях. Время в контексте телеологической деятельности – понятие дискретное. Изменение значения цены не соответствует исходу бинарного распределения падения брошенной о стену лепты. Оно не является «статистически независимым», а размах вариационных изменений цен в рамках конвенционально выбранных периодов не может быть вписан в прокрустово ложе любого статистического распределения.

Поспешное применение физических моделей инерциального движения атомов и молекул к тому, что не отвечает подобной регулярности, вполне ожидаемо для интеллектуального авангарда экономической ватаги. Дело в том, что за фасадом математического символизма стоит индивидуальная иррегулярность, составляющая суть инициативного поведения индивидуума, не отвечающая паттерну «стимул – реакция». Пуанкаре сдержался от того, чтобы назвать подобный мир дифференциальным уравнением, ведь мир действительно оно, но мы и мысль, как челны мира, в нём ведь вообще невычислимы. Именно это неодолимое физиологическое затруднение – отношение неутомимого преследования неутолимых искушений с каузальными импульсами, инспирированных краниальным членом тела, не поддающееся привидению к соотношению численных значений, – девальвирует прагматическую ценность подобных математических упражнений.

Азраилов, конечно, мог рассматривать теорию инвестиционной оценки в качестве средства достижения цели – определение мгновения открытия медвежьих позиций на фондовом рынке. Но, глядя на свое лицо, на его отражение в зеркале, он понимал, что за похвальными арифметическими экзерсисами, применяемыми в качестве прогностического оснащения, стоят, как он, произведения эволюционного давления, отличающиеся нерегулярностью своего поведения. Ни объективные физиологические процессы, происходящие в недрах биологического «государства» сэра Чарльза Скотта Шеррингтона, ни моделирование Мертона или Шарпа, ни индивидуальные особенности обстоятельств окружения объекта бихевиористского наблюдения, ни даже полные эфемериды, в моменты времени имеющие астрологическое значение, не устраняют этого непостоянства. Метафизическое допущение о неизменном единообразии схем проявления явлений не элиминирует невычислимое разнообразие действий и выбора отдельного индивидуума, а прогностическим моделям человеческого поведения с учётом состояния современного знания пока что место на молельнях.

Но Азраилову пора было начинать. Догматической точкой его входа стало событие. Он продал мир в преддверии решения по ставке ФРС.

Однако престиж «событийного инвестирования» тоже преувеличен, ведь этот мир таинственен даже старинными явлениями. Но их обилие мельчает под обличительным давлением мысли. Одна из имиджевых тайн лощённых гелем прорицателей в такой мистической действительности весьма пикантно раскрывает функциональную реальность определённых предметов вечернего туалета. Смысл повального ношения пурпурных лавальеров на шеях видных визионеров, артикулирующих свои прогностические наваждения, сорвал сейчас с себя клеймо непримиримого агностицизма: ими они теперь, увы, это доподлинно известно, смогут успешно удавиться.