Читать книгу Впереди веков. Микеланджело - Ал. Алтаев - Страница 3

Овдовевший синьор Буонарроти переселился из своей виллы близ Сеттиньяно во Флоренцию. Надо было подумать об устройстве в школу восьмилетнего Лионардо, да и черёд Микеланджело не за горами.

Несмотря на непонятное упрямство, заставлявшее Микеланджело не слушаться отца и малевать где попало, он казался мессэру Лодовико мальчиком не совсем обыкновенным и даже подающим большие надежды. Нет нужды, что он часто смотрит исподлобья, – мессэр хорошо помнил слова покойной жены, когда привезли из гор сына:

«Смотри, какие у него глаза! В них есть величие. Увидишь, что он прославит нас. В мальчике нет пустой болтливости, как в Лионардо, и капризов, как у Буонаррото… Он молчалив, как настоящий вельможа».

Подеста соглашался:

«Да будет так. Микеланджело станет сановником, уважаемым всей Флоренцией вельможей, гордостью и честью нашего рода».

А теперь эта гордость и честь рода, весь измазанный углём и красками, напоминает подручного маляра, который только что красил фасад дома подеста. И в самом деле, стоит только отвернуться, а он тут как тут, возле красок маляра, и даже вооружился одною из его кистей. Уж не суждено ли мальчишке сделаться живописцем? Избави бог – это сословие презирает подеста. Если он сам был правителем скромных Кьюзи и Капрезе, то дети его должны занять более солидные должности в самой великолепной Флоренции. Вспыхивая, как порох, разгорячённый одною мыслью, что его сын водится с маляром, он в бешенстве кричит на мальчика:

– Брось кисть, или я тебя выгоню из дому, как бродячую собаку! Урсула, умой его, и чтоб я не видел в руках его ни угля, ни краски! Надо отдать его поскорее в школу, куда ходит Лионардо: там учитель мессэр Франческо живо выбьет из него дурь.

И дело кончилось тем, что Микеланджело попал в школу.

Сурова была эта школа, как и вообще школы того времени. Детей учили читать и писать по-латыни, что было тогда необходимо для всякого образованного юноши. Колотушки считались обязательными при воспитании, и детей жестоко били не только за шалости, но и за малейшую ошибку в ответе на уроке.

Воспитанный на свободе в семье каменотёса, мальчик возненавидел школу и самого мессэра Франческо с первого же дня. Бесконечная зубрёжка латинских склонений и спряжений и строгость учителя невыносимо угнетали маленького Буонарроти.

Поступление Микеланджело в школу совпало со второй женитьбой его отца. Лукреция Убальдини не была так красива, как мадонна Франческа. Скромная, безответная, не такая уж молодая, она рада была выйти замуж за почтенного Буонарроти, а выйдя, ничем не изменила жизнь вдовца, ни во что не вмешивалась, со всем соглашалась, предоставив хозяйство и заботу о детях Урсуле. Мессэр Лодовико женился на ней по сватовству, без любви и благодаря её ровному, покладистому характеру ни разу не раскаялся в своём решении.

Каждое утро Урсула заботливо снаряжала мальчиков в школу, укладывая в их сумки грифельные доски и завтрак. Она торопила рассеянного Микеланджело перед походом доесть кусок хлеба с джьюнкаттой, но не забывала подложить в сумку своего любимца сдобные офелетти, эти чудесные пирожки с тмином, обмазав их для вкуса ещё мёдом, и на ходу застёгивала пуговки его куртки. Старая няня повторяла каждый день одно и то же:

– Ну, Микело, увидишь – опять опоздаешь в школу и тебе достанется на орехи от синьора Франческо! И не надоело тебе получать синяки? Иди, иди, на что ты ещё загляделся?

А Микеланджело загляделся на небо. Синее-синее, такое же лучезарное и бесконечное, как в горах, и на нём далеко – чёрная точка. Мальчики в Сеттиньяно подстерегали с самострелами такие чёрные точки и, когда они спускались низко и обрисовывались птичьи крылья, натягивали тетиву, а потом…

– Ах, Господи, да перестанешь ли ты медлить? Ему говоришь, а он будто не слышит!

Наконец мальчик за дверью и, вспомнив о страшной школе, со всех ног пускается бежать по улице, вызывая смех соседок:

– Ну и чертёнок! Верно, напроказил что-нибудь!

Он в самом деле похож если не на чертёнка, то на что-то весьма озорное и неблаговоспитанное: такие у него горящие, словно угольки, глаза и упрямые вихры, такие чёрные, слегка курчавящиеся волосы.

Стрелою пролетел Микеланджело улицу, повернул в переулок и очутился на городской площади. Здесь Микеланджело останавливается как вкопанный. Он ходит в школу каждый день, но никак не может здесь не остановиться. Его тянет хоть одним глазком полюбоваться на стену богато украшенного здания. Из ниши спокойно смотрят на него прекрасные глаза статуи. Эта статуя Мадонны приковывает взгляд школьника: ему кажется, что белый мрамор мало-помалу оживает, губы розовеют, начинают шевелиться, дрогнула рука, держащая расцветшую, полную жизни лилию… Что с ним творится? Он забыл о школе и уронил сумку на мостовую… Ноги помимо воли ведут его на ступени высокого собора. С пылающим лицом он переступает порог и видит прекрасные мраморные фигуры…

Он опускается на колени перед одной из них, а когда поднимает на неё глаза, ему кажется, что она что-то шепчет, утешает, ободряет его… улыбается… И ему становится легко и радостно.

Над его головой раздаётся старческий смеющийся голос:

– Молиться-то молись, а к чему сумки у паперти терять? Не попадёт разве тебе за это в школе? Хорошо, что я поднял. На, получай!

И церковный сторож протягивает смущённому Микеланджело его сумку, прибавляя для порядка сердитым тоном:

– Видно, мало тебя дерут, мальчишка!

Микеланджело берёт сумку и, опустив голову, выходит из церкви. Сколько он здесь пробыл и как ему достанется за это от учителя?

* * *

Мессэр Франческо с грозным лицом молча указывает мальчику на окно, прерывая несносные звуки заучиваемых хором латинских спряжений:

– Финис! Явился, бездельник? Смотри, маленький лентяй, где солнце! Я выбью из тебя эту дурь! Шататься по улицам, когда нужно идти в школу! А ну, покажи сумку – ещё успеешь отведать моей трости. Так, он принёс сладкие офелетти! Смотрите: на грифельной доске бездельник нарисовал рожи! И одна фигура – с тростью! Да ты вздумал высмеивать своего учителя? Погоди же, погоди!

Лицо мессэра Франческо делается багровым.

– А, погоди, погоди, бездельник! Ты не похож на своего брата Лионардо, примерного ученика и в поведении и в учении… Но я тебя вышколю! И как ловко научился чертить рожи, подумать только!

Портрет синьора Франческо вышел необычайно удачным. На скамьях вытянулись шеи любопытных школьников, и дальнозоркие глаза разглядели метко схваченное злобное и в то же время безобразно-комическое выражение лица учителя. Они задыхаются от смеха, пряча лица за грифельные доски с латинскими глаголами.

– На колени! Финис! После уроков останешься на час, и я всё расскажу отцу! А пока вот, получай!

И трость мессэра Франческо запрыгала по спине Микеланджело. Он молчит, стиснув зубы, точно каменный.

Потом скучный урок, тягучие латинские окончания… склонения… спряжения… Чтение молитв по-латыни, как учит католическая церковь… И скрипит, скрипит противный голос учителя…

А когда ученики расходятся по домам и один только наказанный Микеланджело остаётся на лишний час в школе, мессэр Франческо торжественно отправляется к отцу провинившегося школьника с серьёзным разговором о том, что мальчик совсем отбился от рук и готовит себе безотрадную участь бездельника, бродяги.

Микеланджело видит в окно его удаляющуюся напыщенно-горделивую фигуру в длинной мантии учёного и прислушивается с тоскою к стуку ненавистной трости по уличным плитам.

* * *

Микеланджело никогда не забыть гневного лица, с каким встретил отец его возвращение… Почему он никогда не может ему угодить, хотя от души хочет этого? Ведь он помнит, как отец плакал над гробом матери и потом, обнимая детей, говорил таким раздирающим душу голосом:

«Урсула… Урсула… вот они остались мне в утешение – мои бедные сироты… и самый маленький… Как я буду жить, Урсула?»

С тех пор сердце Микеланджело навсегда прильнуло к этому вспыльчивому, горячему и несдержанному повелителю всей его жизни, так часто несправедливому и всё-таки несчастному, и всё-таки родному…

Сегодня лицо отца пылает, глаза мечут молнии, а руками, сжатыми в кулаки, он потрясает над головою сына. Он кричит громовым голосом:

– А, ленивец, чаша терпения моего переполнилась! Я выбью из тебя палкой непослушание! Не учить латыни, опаздывать в школу, размалёвывать стены да ещё насмехаться, позорить всеми уважаемого учителя!

Урсула тихонько вытирает передником слёзы, стоя у дверей, но не смеет заступиться за провинившегося, хотя знает, что его ждёт хорошая порка…

Тут же мессэр Франческо с лицом грозного обвинителя. Он заявил, что если отец не обуздает сына, то придётся выгнать его из школы.

Самолюбие Микеланджело оскорблено новой пыткой унижения. Ведь он уже вынес сегодня наказание в школе, а теперь опять должен унижаться здесь, дома, перед всеми в семье…

– Ну, кому я говорю? На колени!

Трость отца касается его спины. Брат Буонаррото громко хихикнул. Микеланджело не может побороть в себе вспыхнувший гнев и вскакивает, бледный, трепещущий, со сверкающими от гнева глазами:

– Отец! Отец! Что ты делаешь?!

Этот детский крик способен перевернуть кому угодно сердце. Микеланджело никак не может привыкнуть к унижению и колотушкам, и хотя, согласно обычаю того времени, побои в ходу для всех детей, но ему приходится выносить их больше и чаще других. Когда отец его сечёт, он молчит, закусив губу, тогда как Лионардо целует бьющую руку и всячески пресмыкается, а Буонаррото и Джовансимоне громко кричат. Но сегодня он не виноват. Нет, не виноват. Его называют ленивцем, а это неправда: сегодня он бежал изо всех сил в школу, чтобы не опоздать, побежал ближней дорогою. Разве он виноват, что ему попалась на площади статуя с лилией, а потом потянуло в собор, где он увидел другие, ещё более прекрасные, в таком нежном освещении лампад?.. А рисунки?.. А измазанные стены? Разве он виноват, что рука его сама, помимо воли, чертит где попало?

Сделав над собой страшное усилие, Микеланджело опускается на колени, бледный от стыда:

– Я прошу прощения, синьор, но я не виноват, право, не виноват! Я буду учиться по-латыни, не буду опаздывать в школу и не стану рисовать мессэра Франческо…

– И никогда больше не пачкать ни стен, ни доски! – закричал отец…

Микеланджело ещё ниже опустил голову. Что пролепетал он, захлебнувшись слезами? Никто не слыхал, но разве мог он дать обещание, которого не было сил сдержать? Ведь как раз сегодня у него в голове крепко засело решение срисовать те статуи, которые он видел на площади и в соборе. И как он это раньше видел их и не попробовал нарисовать на память?