Читать книгу Впереди веков. Микеланджело - Ал. Алтаев - Страница 9

В одно воскресное утро к Микеланджело, читавшему под платаном в излюбленном укромном уголке парка, подбежал Граначчи, как всегда шумный и чем-то взволнованный:

– Дочитаешь Данте потом, бежим к собору… Посмотрел бы, что там делается! Пожалуй, не проберёшься к амвону и ничего не услышишь!

Микеланджело отнёс в комнату «Божественную комедию» Данте и побежал за товарищем. Они неслись как ураган, видя, как повсюду бегут люди. Всё же им удалось пробраться сквозь толпу к самому амвону, когда там появился тщедушный, низкорослый монах в чёрном одеянии доминиканца[7]. Из-под приспущенного куколя[8] был виден ястребиный нос и большие синие, горящие гневом глаза.

Взгляд монаха приковывал. Казалось, он обладает какой-то необычайной силой. А голос гремел под сводами церкви, грозный, повелительный, проникающий в сердце.

Но что он говорит, что говорит? Не страшась ни небесной, ни земной кары, он гневно порицает папу, самого папу римского, грозит ему «кровавым мечом господним». Граначчи шептал на ухо Микеланджело:

– Слушай, Микеле, ведь это же что-то невероятное… Он громит самого папу и приписывает ему, наместнику Христа на земле, грехи, и он, как приехал сюда, не явился к нашему Лоренцо, к которому приходят на поклон все самые важные кардиналы…

А кругом плакали… Этот отец Джироламо так стращал адом за грехи: лень, суетность, наряды, роскошь одежды, украшения домов, улиц – и звал к бедности и нищете Христова братства…

Выходя из церкви, потрясённый Микеланджело среди толпы простых, бедно одетых граждан, ремесленников и слуг видел и нарядных женщин, мужчин, видел и учёных. Заметил и Полициано.

В этот день, во время беседы с ним, Полициано был задумчив и всё вздыхал, хотя и продолжал свой рассказ о древних философах. Говорил он тихо и особенно грустным тоном, который как нельзя более гармонировал с темой. Он рассказывал о конце жизни Сократа:

– Его осудили на смерть, потому что он смело и прямо возвещал противное тому, что говорили жрецы. Платон, его ученик, был во время суда и пробовал сказать речь в его защиту; позже он уговаривал учителя взять от него деньги, чтобы подкупить судей и изменить приговор. Но Сократ не согласился на подкуп. Он принял смерть спокойно, выпив чашу с ядом цикуты, и до последнего вздоха говорил с учениками, как будто ничего не случилось…

Полициано замолчал, поникнув головою… Луч уходящего солнца осветил это лицо, и оно показалось Микеланджело очень бледным… Долго молчали оба, углубившись в размышления… Вдруг Микеланджело спросил, в первый раз сказав философу «учитель»:

– Учитель, а фра Джироламо… ведь он тоже говорит не то, что принято у нас и что говорят в церквах проповедники.

Полициано вскочил и замахал руками:

– Молчи, мальчик, молчи! Это тоже роковой ход истории, и в этом ещё надо разобраться… Молчи!

* * *

Лоренцо Медичи был поражён поведением приехавшего во Флоренцию нового настоятеля монастыря Святого Марка фра Джироламо Савонаролы. Он не только не явился, как следовало ожидать, на поклон к нему, правителю Флоренции, но даже роздал нищим подарки, присланные ему из виллы Кареджи от всесильного вельможи, старавшегося расположить к себе блестящего проповедника.

Тогда Лоренцо решил отправиться к нему первый. Он поехал в монастырь к обедне, а отстояв её, прошёл в монастырский сад. Его заметил в аллее один из братии и сейчас же побежал к настоятелю с докладом. Запыхавшись, монах подобострастно сообщил:

– Отец настоятель… падре… ох… к нам прибыл сам светлейший… Он изволит теперь прохаживаться в саду…

– Так пускай себе прогуливается, сколько ему будет надо, не мешайте человеку углубиться в размышления о своих грехах, – спокойно отвечал Савонарола.

И он перевернул страницу книги, которую читал.

Так и пришлось Лоренцо уехать восвояси, не повидавшись с проповедником. А потом ему передали, как с амвона он грозил проклятием тиранам, роскошествующим за счёт бедняков и предающимся праздности и изысканным наслаждениям. Он открыто говорил о смертном грехе окружать себя предметами суетности, называемыми произведениями искусства: живописью и ваянием, всё это должно быть сожжено на костре покаяния.

Было ясно, что ни власть, ни богатство не покорят железного Савонаролу, что во Флоренцию явился сильный и непримиримый враг. Но Лоренцо был упрям; его самолюбие требовало покорности непокорного. Ведь сейчас народ слушает Савонаролу, как пророка; в народе брожение, и кто знает, что из этого выйдет… Закрыть ему рот силою – это может вызвать ещё большее возмущение, а склони фанатика на свою сторону, сделай хоть так, чтобы он перестал осуждать его, Лоренцо Медичи, – и Флоренция обретёт покой и будет кричать, видя блестящие огни на вилле Кареджи и ожидая праздничного угощения: «Да здравствует наш славный правитель Лоренцо Великолепный!»

Что делать? Но что-то надо предпринять… И он решил сделать попытку обуздать опасного оратора: послать к нему депутацию из представителей знатнейших старинных флорентинских фамилий. Аристократы должны были просить Савонаролу быть сдержанным в своих проповедях.

Вельможи явились в назначенный день к воротам монастыря, испуганные, робкие и покорные, тщательно обдумав речь, которую должен произнести выборный из их среды.

Проповедник сурово встретил на пороге своей кельи униженно кланяющихся, заискивающих аристократов, отдёрнул руку, которую они собирались поцеловать, и заговорил резко, что для исповеди есть церковь, как и для поучений, и он занят… Они ушли ни с чем…

* * *

Мрачный, взбудораженный, полный страха, в бессилии бродил Лоренцо Медичи по своим обширным покоям. Ни чтение, ни беседы с философами не могли вернуть ему покой. Он пошёл бродить по аллеям; журчание фонтанов иногда успокаивало его, действуя как лучшая, нежнейшая музыка. Была весна. Весенний ветерок чудесно шелестел ветвями старых платанов, розы благоухали… Он приказал напустить в сады много певчих птиц… Вот они, произведения величайших скульпторов, подвергнувшиеся таким грубым и грозным нападкам безумного монаха. Что понимает этот невежда в нежном изгибе стана, в божественных очертаниях тела этой танцующей Грации, в изумительном торсе Аполлона… Для него это языческие боги, дьявольская греховная выдумка досужих людей… А кто это там шевелится у арки из вьющихся роз, под тенью платана?

Он увидел знакомую фигуру юноши. А, Микеланджело Буонарроти… В последнее время он совсем забыл о молодом ученике Бертольдо ди Джованни.

– Что ты делаешь, мой друг?

– Я смотрю на свою работу, – спокойно ответил Микеланджело и отошёл в сторону.

Перед Лоренцо был мраморный барельеф, и у него сразу вырвался крик восторга:

– Что это? Ты хочешь помериться силою, мощью резца с древними мастерами, мальчик?

– Не знаю, – просто ответил Микеланджело. – Я изобразил битву кентавров с лапифами…[9]

Он не сказал Лоренцо, как создался этот великолепный барельеф – воплощение гордой силы, красоты и мужества. К созданию его толкнули беседы Микеланджело с Полициано, разговоры о богах, в которых верили древние греки, разговоры о них в связи с философскими сочинениями Платона. Тогда он вспомнил свои игры, и борьбу детей скарпеллино в горах Сеттиньяно, и то бешенство, которое он видел на лицах и в позах подростков в этих схватках.

Он не сказал о том, сколько душевной борьбы пережил, создавая этот барельеф, как, работая над образами античной красоты, красоты здорового, совершенного по формам тела, он чувствовал, что в него проникала мысль о другом – о попрании естества, – входили грозные, властные речи Савонаролы, и как он мучился, и как с этим раздвоением души задумал почти одновременно другую работу. Она известна под названием «Мадонна у лестницы». Здесь отразилось влияние на Микеланджело произведений великого живописца Мазаччо[10]. Он ходил изучать и срисовывать фрески этого художника с товарищами по школе в садах во флорентинскую церковь Кармине.

Работали здесь рядом с Микеланджело весёлый Граначчи, вдумчивый и тихий Мариотто Альбертинелли и дерзкий, желчный Торриджано ди Торриджани, со временем ставший известным скульптором. Торриджано завидовал Микеланджело: и его блестящим успехам, и отношению к нему Лоренцо Медичи, и даже тому, что поэт Полициано приблизил к себе юношу. Пробуя сначала заслужить доверие Микеланджело, он ему льстил и после появления каждой новой его работы выражал своё одобрение восторженными восклицаниями, в которых чуткое ухо прямодушного Буонарроти улавливало затаённую насмешку. Ведь он знал, что за глаза Торриджано издевается над ним и называет его насмешливо «философ из Капрезе и Кьюзи», «сеттиньянский философ».

Удачно срисованные им фрески Мазаччо вызвали раз у Торриджано льстивое замечание:

– Ого, это вышло у тебя лучше, чем у Мазаччо! Микеле, ты великий художник!

А у самого в глазах прыгали злые огоньки насмешки.

Микеланджело, привыкший говорить правду, сказал, показывая на рисунок Торриджано, разложенный на столе в школе: