Читать книгу Впереди веков. Микеланджело - Ал. Алтаев - Страница 4

Невозможное нельзя выполнить, а Микеланджело не мог не рисовать, да, пожалуй, не мог и не опаздывать в школу. Латынь он кое-как одолевал, а вот прийти в школу вовремя было нелегко, хотя ноги у него были резвые и, засмотревшись на что-нибудь дорогой, он бежал потом сломя голову. Невозможно было удержаться и не засмотреться.

Ходить в школу одною дорогой очень скучно. Идёшь и знаешь каждый камешек, каждую выбоину в стене. И Микеланджело придумывал чуть ли не каждый день дорогу в обход. Зато сколько он видел примечательного! Его память наполнялась образами. Чего-чего только нет: и люди, и звери, и птицы. А в первую свободную минуту он со страстью бросался рисовать. И живые модели служили мальчику для рисунков на камне, на заборе, на старой доске, и могучие изваяния из мрамора и бронзы, и роспись красками где-нибудь на стене церкви или монастыря. А Флоренция была вся как собрание редкостных изваяний и картин и замечательных зданий. Где тут утерпеть?

И хотя Микеланджело по-прежнему частенько опаздывал в школу, но зато по другим поводам мессэру Франческо не приходилось пробовать на нём гибкость своей трости. Мальчик больше не рисовал карикатур на достопочтенного мессэра. И латынь он старался учить мало-мальски сносно.

Но одно утро перевернуло вверх дном все благие намерения Микеланджело. Идя в школу, он остановился у реки, неподалёку от моста, и загляделся на нишу в стене, из которой выглядывала мраморная статуя. Подняв голову, Микеланджело увидел незнакомого юношу лет восемнадцати, в куртке, перепачканного красками, с руками, засунутыми в карманы коротких, до колен, штанов.

– Загляделся? – спросил юноша, широко улыбаясь.

Микеланджело молчал.

В глазах незнакомца запрыгали лукавые огоньки.

– А пожалуй, тебе хотелось бы тоже помалевать красками или постучать молотком по резцу, делая из камня вот такие статуи, а? Я вот всегда вижу, как это делается, и сам кое-что в этом смыслю…

– А то не хотелось бы? – угрюмо пробурчал Микеланджело.

– Ты каркаешь славно, как ворон… – расхохотался юноша. – Я вижу, ты часто глазеешь по сторонам, идя в школу, и глазеешь не на сласти на лотках, как другие мальчишки, а на фрески или статуи. Ты знаешь, что это за штука – фреска?

– Нет, – опять буркнул Микеланджело.

– А это роспись на стене. Не картина, а прямо красками по сырой ещё штукатурке… – с удовольствием объяснил незнакомец. – Но ты смотришь на статую как зачарованный… Сколько раз я окликал тебя, а ты и не пошевелился…

И он опять засмеялся. Микеланджело молчал.

– Таскать сумку и твердить что-то под страхом хорошей взбучки от учителя – слуга покорный… нельзя тебе позавидовать… То ли дело работать в мастерской художника, как я, помогать мастеру растирать краски, да ещё когда-нибудь и самому у него что-нибудь написать в его картине или же учиться лепить из глины, чтобы потом научиться высекать из мрамора чудесные фигуры!

Он говорил уверенно и упоминал о таких вещах, о которых Микеланджело не имел никакого понятия, как, например, о стеке – продолговатой лопаточке, которой работают скульпторы над глиняными моделями, чтобы потом сделать мраморную или бронзовую статую. Счастливец! И с каким гордым превосходством смотрит этот весёлый ученик художника на хмурого ученика мессэра Франческо, с проклятием таскающего свою сумку ежедневно в школу, чтобы снова и снова выслушивать угрозы оставить без обеда, выдрать, пожаловаться отцу, выгнать из школы… и это злополучное «финис!», за которым следует наказание!

Он тихо, машинально пробормотал:

– Вот то, что мне нужно…

И с внезапной завистью взглянул на юношу, у которого светлые кудряшки точно прыгали вокруг задорного лица.

– Ну понятно, это нужно всякому, у кого есть понятие о нашем деле! Только не всякий в нём одинаково успевает. Один, смотришь, уже скоро становится на подмалёвку фона, а другой и краску растереть не умеет… То же и с мрамором: один сразу разбирает, какой мрамор на что годится, а другой и булыжник с мостовой готов положить под резец.

У мастеров-художников – резец.

Микеланджело видел до сих пор только молот и кирку в горах, в посёлке Сеттиньяно, но он хорошо знал, что один сорт мрамора идёт для статуй, другой – для украшения палаццо или храмов.

А юноша продолжал с гордостью и с каким-то неудержимым порывом:

– Я ученик знаменитого мастера Доменико Гирландайо. Меня зовут Франческо Граначчи – недурное имя и, уж верно, в будущем такое же знаменитое, как и имя моего учителя.

Микеланджело посмотрел на Граначчи с невольным почтением и просто сказал:

– А меня зовут Микеланджело Буонарроти. Наша семья не так давно во Флоренции, верно, оттого я не слышал о знаменитом мессэре Гирландайо. Но мне очень бы хотелось посмотреть, как делают картины и статуи, и я был бы тебе очень благодарен, если бы ты как-нибудь показал мне, что там у вас, в мастерской твоего хозяина.

Граначчи, казалось, был польщён.

– Хорошо, – отозвался он с покровительственным видом, – я спрошу позволения у мастера, и когда ты в другой раз пойдёшь из школы, то заверни на всякий случай к нам.

* * *

Микеланджело казалось, что наступил один из самых счастливых дней в прожитой им жизни, когда ожидавший в условленном месте Граначчи повёл его в мастерскую Гирландайо. Конечно, он опоздал в этот день домой и был примерно наказан, но не беда: он прикоснулся к тому, к чему влекла его душа, хотя мастерская художника вовсе не походила на обиталище богов или волшебников, каким её воображал маленький Буонарроти.

Он сначала даже растерялся, попав в это неряшливое, тесное помещение, загромождённое досками для картин, мольбертами, рамами, разбросанными палитрами и кистями всех величин, горшочками с краской и огромными ступками для растирания красок, а также бутылями с жёлтым прозрачным маслом. Пахло краской, олифой и лаком.

Ученики различного возраста толпились и сновали по мастерской. В глубине виднелись дощатые нары, где они спали вповалку.

Микеланджело осторожно прошмыгнул в это убежище искусства вслед за Граначчи и прижался к стене. Незаметно притаившись в уголке около двери, он смотрел, как Гирландайо работает. Возле него, у мольберта, стоял старший ученик и слушал приказания маэстро:

– Ты закончишь вот тут фон. Только не темни слишком – это не пещера Вельзевула. Здесь просвет неба… Эй, кто там? Граначчи, плут, ты опять куда-то сбежал, не приготовив красок? Давай сюда скорее умбру и сиену!

Граначчи прыгнул в глубину комнаты, как мячик, и в одну минуту очутился возле мастера с краской, на ходу крикнув своему новому приятелю:

– Уходи, уходи! Придёшь завтра. Я скажу о тебе мастеру!

Микеланджело была видна спина художника. Когда он обернулся к Граначчи, маленького Буонарроти и след простыл.

На другой день Микеланджело ещё до школы забежал в мастерскую Гирландайо.

На пороге его встретил Граначчи:

– А, это ты! Ну что ж, входи. Мастер сегодня добрый и позволил привести тебя. Да иди тише, смотри не задень мольберта, не урони картины, не опрокинь краски…

Микеланджело с благоговением переступил порог мастерской. И опять он видел только спину художника, занятого работой, и слышал, как он, указывая длинной кистью на верх картины, сердито покрикивал:

– Тяжело! Неужели не видишь, что тяжело? Эй, Граначчи, где ты там запропастился с лаком? Ну, ну, поворачивайся живее!

Гирландайо обернулся. Он показался Микеланджело необыкновенно привлекательным, с его живым блеском глаз и гибкой фигурой; да и голос его показался особенно мелодичным в сравнении со скрипучим голосом мессэра Франческо. Микеланджело был очарован. Но Гирландайо не обратил на мальчика ни малейшего внимания и снова повернулся к мольберту.

Микеланджело, застыв на месте, пожирал глазами бесчисленные начатые и полузаконченные работы мастера и его учеников, и всё здесь казалось ему священным, даже самые камни пола. А Граначчи шептал, пробегая мимо, в самое ухо:

– Тебе небось завидно? Бросай-ка ты поскорее твою тарабарщину да поступай к нашему мастеру. Разве я не прав: тебе нечего делать в школе!

Микеланджело и сам так думал. В этот день он совсем в неё не пошёл. А потом ещё пропустил, и ещё, и уже начал помогать ученикам Гирландайо растирать краски, мыть кисти и разжигать уголь в маленьком горне.

Синьор Франческо наконец сказал своё последнее, решительное и грозное «финис!», заявив об этом мессэру Лодовико Буонарроти и не оставляя никакой надежды на прощение. С этим событием, к счастью, совпало то, что Гирландайо наконец заметил молчаливого и проворного мальчика и сказал:

– Это что там за мышь снуёт между моими мальчишками?

– Это не мышь, маэстро, а тоже мальчишка, который хочет у вас поучиться и послужить вам, как служим мы, старшие! – смело доложил Граначчи.

– Вот как? Если так, кто ему мешает у меня остаться? Только выгоню в одну минуту, если будет не слушаться или безобразничать. Выгоню и в том случае, если он ничего не будет смыслить в моем деле. И потом, надо сделать, чтобы не было никаких историй с его родителями. Я вовсе не хочу разговоров, будто бы я сманиваю мальчишку…

И опять послышался голос Граначчи:

– Он научится, маэстро, за это я ручаюсь! Посмотрели бы вы, как он рисует! Ни одного забора чистого не обойдёт. А как здорово нарисовал он этого надутого индюка с тростью, своего учителя, мессэра Франческо!

Гирландайо улыбнулся. Он знал школьного учителя.

А Граначчи уже показывал клочок бумаги, который как-то принёс ему Микеланджело:

– Не похоже, скажете, не похоже на индюка?

Художник потянул к себе рисунок.

У мальчугана действительно прямые задатки к ремеслу художника.

– Ну ладно, приятель, в таком случае скажи мне, где живёшь и как зовут твоего отца. Делать нечего, схожу к нему потолковать. А ты принеси мне всё, что у тебя есть из рисунков.

Микеланджело не заставил повторять приказание.

Неторопливо рассматривал детские рисунки Гирландайо, вглядывался в смелые штрихи, и нахмуренное лицо его прояснилось.

– Ладно, – сказал он коротко, – завтра жди меня в гости к твоему отцу.

Он не боялся грубого приёма, хоть и знал, что Лодовико Буонарроти не поклонник искусств. Известность давала ему доступ во все лучшие дома Флоренции.