Читать книгу Впереди веков. Микеланджело - Ал. Алтаев - Страница 8

Граначчи вбежал к мессэру Буонарроти и, запыхавшись от ходьбы, выпалил:

– Милостивый синьор, вас желает видеть у себя наш высокочтимый и мудрый синьор Лоренцо… и не позже завтрашнего утра, ровно в десять часов!

Буонарроти догадался: что-нибудь относительно сына. За поведение Микеланджело он не боялся; не хочет ли правитель Флоренции взять к себе для чего-нибудь ещё одного из мальчишек? Пожалуй, было бы неплохо… И он велел жене хорошенько осмотреть его парадный костюм.

А синьора Буонарроти, пересматривая и чистя с Урсулой костюм мужа, размечталась, что её Лодовико попадёт на виллу Кареджи, а за ним и ей найдётся там какое-нибудь место. И роскошная вилла снилась ей всю ночь.

На другой день Лодовико Буонарроти, серьёзный, важный и спокойный, входил в палаццо Медичи.

Лоренцо встретил его дружески. Он хотел поговорить с отцом об исключительном даровании Микеланджело. Кроме того, он предлагает мессэру Буонарроти свою помощь. Так приятно чувствовать, что, подобно солнцу, можешь осчастливить любого или, отвернувшись от него, погрузить его в безотрадную тень ничтожества!

Он заговорил с небрежной, снисходительной ласкою:

– Я рассчитываю, что вы, мессэр Лодовико, достоуважаемый мессэр, не откажетесь от помощи Лоренцо Медичи. Быть может, вы хотели бы получить какую-нибудь городскую должность? Я всею душою готов содействовать вам.

– Благодарю, – отвечал коротко и с достоинством Буонарроти, – но для меня и так слишком довольно того, что вы сделали для моего сына.

Ему тоже захотелось сделать красивый жест, хоть он шёл сюда с тайною мыслью устроиться в числе приближённых Лоренцо.

Несмотря на эти неуместно гордые слова, вельможа улыбнулся и сказал, что Буонарроти всегда может обратиться к нему в случае нужды за помощью.

Надо отдать должное скромности мессэра Буонарроти: он только через два года попросил у Лоренцо места в таможне. Лоренцо сейчас же исполнил его желание и прибавил, смеясь:

– Ну и немногим же вы довольны, как я посмотрю! Никогда не сделаться вам богатым!

Мессэр Буонарроти только вздохнул: если он проморгал тогда возможность просить места на вилле Кареджи, то теперь уж дела не поправишь, а место в таможне покойное, он же больше всего на свете любил покой. Зато, видимо, у сына блестящее будущее. Он прославит и обогатит отца.

* * *

На вилле Кареджи говорили, что владелец её выделяет этого кудлатого, молчаливого Буонарроти среди всех учеников его художественной школы с тех пор, как тот сделал смеющегося фавна, что он даже показывает ему новинки, античные статуи, медали и драгоценные резные камни, которые где-либо приобрёл. Зубоскалили и толковали, что скоро правитель города не посмеет без разрешения Микеланджело ничего купить для своего музея.

Лоренцо действительно выделял Микеланджело, возлагая на него большие надежды. Он сдержал своё обещание и распорядился, чтобы юноша присутствовал на философских диспутах, где собирались знаменитые учёные и поэты.

И вот среди почтенных синьоров на скамьях залы диспутов затерялась одинокая фигура безусого юноши. Губы его сурово сомкнуты; широко раскрытые карие глаза не отрываются от возвышения, откуда звучит голос пожилого оратора, великого знатока и пламенного поклонника древнегреческого философа Платона[4]. Голос уже старческий, слабый, но в особенно значительных местах он крепнет, растёт, звучит с непоколебимой убедительностью…

Один за другим поднимаются на возвышение учёные в маленьких шапочках и ниспадающих красивыми складками мантиях; говорят речи, обсуждают, страстно возражают друг другу, доказывают, опровергают. Это Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола, Бенивьени, поэт Анджело Полициано… Воскрешаются давно забытые теории мыслителей древности; звучат забытые имена, и среди них поминутно произносятся имена Платона и Сократа…

И в один прекрасный день мессэр Анджело Полициано заметил подростка среди взрослых. Его напряжённое внимание не укрылось от глаз учёного и поэта. Он подозвал Микеланджело к себе и заговорил с ним. Краткие и точные ответы юного художника удивили Полициано. Пусть юноша не всё понял, но, прямой и смелый, он не скрыл из пустого самолюбия, что во многом не разобрался, и просил разъяснений.

Полициано сказал, чтобы Микеланджело зашёл к нему, в левую часть дворца, где жили поэты и философы.

Микеланджело зашёл один раз, затем другой; потом стал заходить часто. Он всё глубже постигал мысли великих философов древности после красноречивых пояснений своего нового друга и покровителя.

Жажда знаний с каждым днём становилась у юноши всё сильнее и сильнее. Кроме бесценного наследия Греции и Рима, было ещё наследие своё, родное, наследие, оставленное гениями Италии… Он упивался стихами Данте и Петрарки, читая их ночи напролёт, заучивая наизусть, и после короткого сна твердил какую-нибудь засевшую в голове строку бессмертного поэта:

Эти строки из дантовского «Рая» запали ему в душу после того, как он, вспоминая горный посёлок в Сеттиньяно, задумался о великолепии дворца Медичи. И ведь в него не перестают стекаться новые сокровища искусства. Скарпеллино свозят в усадьбу Медичи мрамор для скульптурных украшений, для новых великолепных покоев, сами же не перестают мечтать о тёплой одежде во время осенних и зимних бурь и о чём-то лучшем, чем луковая похлёбка, изо дня в день заедаемая сухою джьюнкаттой… И девушкам их хочется видеть на своих ногах, хотя бы в праздник, башмачки вместо деревянных сандалий…

«Не думают, какой куплено кровью великолепие виллы Кареджи и садов Святого Марка…»

Роскошь, пёстрое цветное платье, блеск празднеств и пиров мало привлекали Микеланджело. Но было в садах другое, неотразимо притягивающее его: античная скульптура и неотделимое от неё, словно ожившее дыхание античного мира. Искусство греков, освещённое их светлым, жизнерадостным восприятием мира, возвышенные, хотя порою выраженные в неясной, затемнённой форме мысли учёных и философов, которых слушал Микеланджело, глубоко захватили его. Порою он испытывал глубокую тоску от разлада с самим собою. Он не мог забыть то, с чем сроднился в горах Сеттиньяно, забыть простую жизнь, нужды и потребности тружеников-бедняков; но он ловил себя на том, что не может отнестись враждебно к тем, кто за бесценок пользовался тяжким трудом бедняка ради обогащения и любви к роскоши. Он не только не возненавидел ласкавшего его Лоренцо Медичи, но находил в нём большое понимание того искусства, которому посвятил себя, и за это был ему благодарен. Он не отказывался от покровительства Лоренцо и тогда, когда вельможа захотел, чтобы он обедал за его столом, надеясь, быть может, что общение с юным скульптором будет полезно его сыну и наследнику, легкомысленному и пустому Пьеро Медичи.

Новые мысли, разбуженные Полициано, доставляли Микеланджело и муку и радость, наполняя всё его существо необычайным волнением, тревогою и страстной жаждой познания. Ему хотелось сродниться с идеями своего нового друга и учителя, проникнуться ими, понять в их таинственном свете искусство древних и своё собственное…

Ночью, перед трепетным светом маленькой медной, найденной во время раскопок античной лампы, склонившись над древними фолиантами[6], читал и переводил с греческого Полициано сочинения древнегреческих философов, снабжая прочитанное своими комментариями.

Высокие полки, заставленные тяжёлыми рукописями и книгами в кожаных переплётах, банками с растениями и амфибиями; по бокам – весы и какие-то чертежи. Колеблющееся пламя родит по стенам и в углах причудливые тени. Над развёрнутым фолиантом склонилось лицо философа. Высокий лоб, прорезанный морщинами; мелкие морщины бегут паучками по щекам; маленькая шапочка закрывает огромную лысину; когда Полициано снимает шапочку, он становится похож на Сократа.

Приглушённый голос звучит ровно, но в этой ритмичной, плавной речи Микеланджело улавливает внутреннее волнение, сердечность:

– Великий учитель Сократ вышел из бедной семьи. Отец его был ваятелем и учил сына своему искусству. Они делали вместе памятники на могилы знатных граждан, но молодого Сократа влекло иное. Он мечтал стать учителем жизни, и он стал им. Он обладал даром оратора и, избрав бедность своим другом, ходил по улицам Афин, поучая мудрости всех желающих учиться. Он появлялся там, где собиралось больше народа: на площадях, на рынках, возле храмов, когда молящиеся выходили из них. Он не называл себя учёным, нет, он говорил, что ничего не знает и хочет быть полезен людям не поучениями, – он хочет лишь облегчить им возможность самим учиться. Он похож в данном случае на свою мать, повивальную бабку по профессии…

Видя изумление в глазах своего слушателя, Полициано спокойно продолжал:

– Его мать помогала человеку родиться, Сократ помогал родиться истине, обличая заблуждения. Он учил бескорыстно, не думая о том, что может навлечь на себя ненависть правителей. Везде он проповедовал новое учение: разбивал суеверия, распространяемые жрецами, учил познанию самого себя, учил единственно важному – добродетели. Среди тёмной ночи невежества и грубых, животных наслаждений он зажёг светоч истины в человеке и своей мученической смертью показал величие философии…

Полициано встал:

– История философии – длинная цепь развития идей… Уже поздно, мой друг, и лампа догорает… Простимся до следующей беседы…