Читать книгу Кожа. Стихотворения 2000—2017 годов - Александр Александрович Петрушкин - Страница 66

комочек переваливая

с боку на бок

еще не Бог а бога нет и

на фиг

идешь под фонарем

чертя не круг

и черт не брат еще

и бок не друг

в дыму всходил

как пересказ неточный

вагонный ресторан

беспотолочный

комочек переваривая

место

в котором людям было

очень тесно

под яблоней стоял и видел небо

прикусывает корочку от хлеба

(2009)

на то смиренный человек клюёт ранетки с мертвых яблонь

засматриваясь в водный крест и в прорубь

перечёркнут за день

он пересматривал себя – пока за мышь возилась вьюга

метель себя переждала и переплавила

испуга

предвосхищенье – он входил под своды теплых снегопадов —

чужой еврей – степной калмык —

и большего уже не надо

на то смиренный человек пересчитал свои убытки

и Бог смотрел из всех прорех – как ленин

в первомай с открытки

он пересматривал своё: хозяйство темные дороги

никчемное но ремесло ранетки

высохшие ноги

он перемалывал себя переменял себя и льдины

вдоль чёрных яблонь и пруда

горелой глины

на то смиренный человек клевал свои прорехи богу

и холод говорил как смех но

по другому

нельзя и всходит из воды как сталь сквозь овны

всё тот же точный человек

ранету кровный

(2009)

ты не умея лгать я не имея правды

стояще в пустоте не стоишь но всё чаще

входыще через твердь взлетая через воды

мы проницаем смерть рекуя от свободы

среди знакомых блюд блядей первопечатной

где отменен трамвай подземными путями

покурим это друг из общей самокрутки

набитой беломором и мертвыми друзьями

крутые берега кыштымской хиросимы

нас вспоминают кругом и призывают кости

и кости прорастают из земляного мяса

и звонят панихиды как веселяци гости

на берега этила выходят графоманы

и пьёт нас алкоголик простимый и простёртый

а костяные птицы перешивают раны

и покидают е-бург потомственные Лоты

ты не умея правды я не имея молча

стояще в пустоте и в камне коим смерить

нам удается смертность подземного трамвая

ни живы и ни смертны что стоит только верить

(2009)

им и было то лет ничего

в магазин заходили как дети

мир пузыристый словно стекло

видел нас в переломленном свете

в этом вывихе черных окон

и с этиловым галстуком в горле

нам и было то лет от того

что повидился ангел в зазоре

и летящий навстречу мне снег

по хрусталику окситоцина

обещал внутривенный и смех

обнимал переломами сына

говори же со мной говори

мать с отцом там остались иные

только свет остается как свет

даже если меня опрокинет

и вокруг остается гало-

перидол остаётся чуть сзади

здравствуй дом переломленный дом

и звенят у дверей санитары

(2009)

скорее проступает ледокол

с той стороны оконного желудка

напротив мясом мучают щенка

вагонная блядина в форме сутки

блюёт на чистокровную кровать

разносит чай с вагоном-рестораном

что ей осталось? только напевать

и напиваться – потому что рано

(скорее проступает ледокол —

по рвотной маске рыщут в нас менты)

и сдохнуть рано даже от того,

что смерть длиннее всей своей тоски

апрельская стальная лимита

на крыше съехавшей стартует к Армавиру

вагонная блядина умерла и потому не стало легче миру

возьми меня в свой невозвратный мир

и ледяного чая подливая – води меня где я других водил

где мяса в нас от края и до края

где речи в нас на переезд до смерти

где всякий оживает до Сысерти

води меня щенка до Армавира

Апрель. Вагонное депо и смерть.

Спасибо.

(2009)

как ни смотри война воде война

из дыма руки тянутся до дна

на кухне авраам и иафет

застыли ищут старых сигаре

т (в смысле тень) глядит на тень себя

снег – 20 темная пора

картавая как речь моя похмелье

война войне почти что очищенье

почти что ощущение поры

которая несётся вдоль горы

дым вырывает норы из норы

ковчег плывёт но мимо говори

как ни смотри вода воде война

он вынимает тело из огня

и смотрит удивительно двоих

не различая разделяя их

о деревянный стыд веретена

ковчег еще принадлежит корням

почти что ощущение вины

водой сочится из войны страны

как ни смотри – с кузнечьих их колен

но руки – чувствуешь? – проходят мимо стен

ощупывай у матери живот

и изнутри смотри на оборот

я говорю ты говоришь и многорук

последний сон внутри у всех подруг

которые почти (что?) поняли тебя

дым вырывает дыры и с огня

сдувает наших жен как пузыри

они плывут насквозь и вдоль

страны

(2009)

Переплетаясь с тишиной, в шарах летящих слева, с Юга —

ты говорила не со мной. Скрипел упруго

неисчезающий вагон – на всех собаках,

и дворник шёл, и подметал – на автозаках

катились в тишине, в земле сплошные знаки,

варились зеки в козырнОм козЫрном фарте.

Ты, милая, ЧЕГРЕС, ЧЕРМЕТ с голодным словом,

а там за мной приходят шесть, как за уловом

ты ехала по тишине – а я за смертью

под фонарём и на убой… и дворник в третью

закрытую, как дверь, стучал кайлом и пивом,

переплетаясь с тишиной

в шарах и фильмах.

(2009)

а ты скажи скажи: еще не завтра

еще посмотрит словно смерть таджик

и холодно вослед халявный бог из кадра

уходит чтобы свет проговорить

а рыба выплывает на ЧГРЭС

из ста китайских чмо один скинует

а из апостолов земле досталось шесть

и только свет не по себе взыскует

и смотрит вслед прощальный героин

ничейный сын стоит во тьме у слова

и комнату переходя за шесть

дощатых метра смерть его

условна

(2009)

тебя уже позвали никому

сказать ему – так надо – на виду

на водку дал и умер и проспался

летели ангелы как листья в октябре

а оказавшись в этом и нигде

им не укрыться слухом листопада

но выше тот который в стороне

он путает следы на словаре

и топает по фене с рафинадом

тебя уже не надо никому

и сто солдат закопано на лунном

лобке хотелось говорить о чом-то умном

но весь июль не снится только смерть

на водку дать и выйти в октябре

туда – наружу – где на языке

другом не говорят уже

не надо

где делится молчанье лишь на всех

как хлеб и дети в топке

снегопада

(2009)

город которым живём съест все качели

чели или же веки но огрубели

а тяжелеет ли сын в животе год девятый

листающий мать наизусть родовые палаты

здесь опустели и перетертые ставни

держащие воздух как-будто он ровный – не равный

равный – ребристый —

но нам развлеченье дыханье

город в котором наш сын нерожденный заране

мне говорит и мной говорит на качели

качается дым а рукава опустели

ты распрямился – игла до бессмертья дошла

и разломилась на два дурака-топора

города два на подземный и мертвый язык

реки ползли по качели реки за них

ты изрекающий город ты маленький жид

влево и вправо качались качели и кто-то на них

мне говорил щебетал и смотрел нас в наклон

сын мой ходил по земле но не наш и другой

склоны паслись как коровы в подземной реке

лики ходили за тесто людей по земле

сумма созвучий утерянный голос невынутый сын

ты говоришь только голод я слышу Кыштым

ты говоришь он рожден я теряюсь за ним

в щебете в речи бессмысленной чтобы спасли

сын в животе (будто дочь) тяжелеет в Касли

путь ему крёстный и крестный

болючий как нимб

маленький плотник стоит на расплёсканном в щепки плоту

сын говорит я здесь счастлив

(и улыбается

тут)

(2009)

на иртышской набережной будь не будь

всё казарина повторяешь всё о шмеле

что случается проговаривается в октябрю

ближе к девятнадцатому перелей

пароходик зыбкою на плаву —

улялюм топорщится улялюм

на иртышской набережной не люблю

а уходишь с поездом —

улялюм

а случись катарсис и будешь ты

на посту молчать повторять шмеля

вспоминать июль говорить иртыш

да и бог с тобой если

не земля

а железный ангел махнет крылом

удаляешь мир улялюм delete

на иртышской набережной шмель морской

ЧПОК ПЧЕЛИНЫЙ РОТ и

молчит

(2009)

по жд читай по краю

по обряду обрисовки

по пивной стабильно с краю

по земной стабильно слева

как дебил над идиотом

идиот над местной дома

и младшОй под колыбельной

как термометр или кто-то

по жд читай по раю

по району и химчистке

календарный всегда справа

для картофельной очистки

там у белой три бомжихи

три бомжары у предела

указующих у Южной

только в небо только в небо

по жд не переводят

на французский через реки

через кабель через руки

через дык-хуи-поруки

принимает принимает

этот ангел чёрный в дёготь

вынимает всем бомжарам

указующий вверх ноготь

достаёт бутылку ГОСТа

наливает забывает

и того кто с краю поля

на поруки забирает

яко по суху на нёбо

по жд читай по краю

только Боже спят над бомжем

только бомж их понимает

(2009)

там светофор в себе плывёт

скорбит и плачет белый птичий

холодный голос на постой

просись и может быть услышишь

там чутко ждёт меня свердловск

увитый Раями и адом

там наливают пиво врозь

под впавшим в детство снегопадом

там чутко это чутко спит

с берёзами и медведЯми

с дитём твоим как смерть сопит

до фонаря под фонарями

так чутко это чутко спит

плывёт среди своей печали

и если ты сюда отчалил

то кто-то про тебя забыл

там чутко ждёт меня вагон

среди вокзала километра

и чуть свинцовый бьёт поклон

торфяник в нефтяные недра

там светофор своих детей

на утро отпускает в небыль

и плачет только от того

что рядом с ними он бессмертен

(2009)

прости Господи мне надо

перереживать прости

а молчанье рафинадно и

расти

птица на руке у бога

головная боль моя

тает

языка немного

у меня

о выткни Боратынский мне глаза

оговори нас немощный Орфей

глаза как правда на такие гвозди

откажут у Аида тормоза

и Дмитрий отбывает

на пироге

на пироги в неклёвом Таганроге

ты просыпаешься на станции тюмень

а снег идёт сквозь тело сквозь снега

сквозь свет сквозь тень от света

и сквозь тень

представь Аиду – охренеешь – гости

всё не уходят грантс покойный спит

сквозь свет и падаль ношу до поминок

и далеки от тела берега

мир преломился или что-то

сбылось

о напои их боратынский о

говори оговори их но

стена из смерти сбережёт меня

о вытки боратынский

мне глаза

а по молочной перейдя земле

спускаешься инфарктом на столе

лапша б/п беспроигрышна смерть

любая как любая впрочем

речь

о вытки Боратынского ого

род отмечает только одного

дым и из дыма пироги

летят вослед

бездушны и прямы

(2009)