Читать книгу Короче, Пушкин - Александр Архангельский - Страница 2

Эта книга задумывалась в одну эпоху, пишется в другую. Тем не менее начнем ее, как собирались, продолжим, как придется, а закончим в зависимости от текущих обстоятельств.

На чем сосредоточимся? Вопрос болезненный. Единица измерения писательской жизни – текст. Пушкин важен для истории не потому, что был любовником Анны Петровны К., которую называл “вавилонской блудницей”, и не вполне удачным воспитателем Натальи Николаевны Г., которую именовал “Мадонной”. Наоборот. Нам постольку интересны “вавилонская блудница” и “Мадонна”, царь и псарь, дуэль и дружба, поскольку Пушкин сочинил “Евгения Онегина”, “Графа Нулина”, “Капитанскую дочку” и “Медного всадника”. Не сочинил бы – какое бы нам было дело до всего остального?

Однако верно и обратное. Поэзия, очищенная от мелочей, обособленная от политики, хозяйства, веры, усыхает. Перед Пушкиным скучно стоять на коленях – и, кроме того, неудобно: он был вертлявый, бойкий и живой. Так что нам оставлен узкий коридор между озарением и бытом, “божественным глаголом” и “заботами суетного света”. Нельзя ограничиться первым и нельзя утонуть во втором. Поэтому мы будем говорить поочередно, а иногда вперемешку о том,

вопреки чему и благодаря чему выстраивалась пушкинская биография;

ради чего и о чем он писал;

как он это делал.

Для первой задачи важны подробности быстротекущей жизни, для второй – “божественный глагол”, а для третьей главное – знать, что стихотворение “Поэту” состоит из двух частей и между ними, как регулировщик на дороге, поставлен противительный союз “но”.

Так вот.

Как писатель Пушкин родился на сломе эпох, когда прежнее закончилось, а новое не наступило. В 1799-м на свете нет ни Дидро, ни Вольтера, но ощущаются они как старшие живые современники. Энергичен Шиллер и сравнительно недавно напечатана его ода “К радости”: “Обнимитесь, миллионы! / В поцелуе слейся, свет! / Братья, над шатром планет / Есть отец, к сынам склоненный” (перевод Михаила Лозинского). Гёте все еще пишет первую часть “Фауста” и никуда не торопится: ему предстоит протяженная жизнь. В университетском городе Йена учредился ранний немецкий романтизм. Британская “Озёрная школа” пока не знает, что она озёрная, Байрон не вылечил ногу и не может носить сапоги, первая его книга выйдет только через восемь лет. Радищев отбыл срок в Илимске за невинное “Путешествие из Петербурга в Москву” и возвращен из ссылки. Но не в столицы, а в имение Немцово. Тем временем молодой писатель Карамзин перевыпустил маленькую повесть “Бедная Лиза”, где фактически оправдано самоубийство, прощено предательство и равноправным героем становится автор. Иван Крылов играет на ярмарках в карты и осторожно готовится к первым басням. Державин – на вершине славы, Жуковский – в ожидании ее.

С точки зрения большой истории, Пушкин вошел в эту жизнь через десять лет после Французской революции и Билля о правах, а также первых выборов американского президента; через три года после завершения эпохи Екатерины Второй, осеннего расцвета Российской империи; в год прихода молодого генерала Бонапарта к власти и почти за два – до государственного переворота, в результате которого табакерка угодит в висок Павлу Первому, на троне воцарится Александр и начнутся либеральные реформы, чтобы описать привычный круг и к 1820-м вернуться в точку консервативного исхода.

Границы размыты, сдвиги желанны, перемен требуют наши сердца.

С точки зрения религиозной, время Пушкина – это эпоха тяжелого кризиса. Религия и вера разошлись, церковь пребывала в полуобморочном состоянии и не желала в этом признаваться. Потому что внешне все было хорошо: служащие получали справки о причастии, как медицинские книжки с прививками, ходили на службы, говели, христосовались, отпевали близких. Но самый известный святой и самый известный писатель могли прожить внутри одной эпохи, так и не услышав друг о друге: Серафим Саровский и Александр Пушкин. Правда, были исключения из правил. На иконописной миниатюре архимандрита Зинона (Теодора) изображен Александр Сергеевич с лавровым венком, по чину античного мудреца – рядом со святителем Филаретом, митрополитом Московским; они как раз друг друга знали и не то чтобы во многом совпадали, но взаимодействовали.

С позиции педагогической Пушкин родился накануне грандиозных перемен: в 1802-м, параллельно с Минюстом, учреждено Министерство народного просвещения, в 1803-м принято Положение об образовательных учреждениях. Все говорящие по-русски (ну, почти все) знают про элитарный лицей, мы тоже о нем обязательно скажем. Но как не помянуть добрым словом рядовой школьный устав 1804 года, вследствие которого губернские города получат гимназии, образование приобретет внесословный и (на низших ступенях) бесплатный характер?

Появилось несколько университетов. 1802-й: назначен к открытию Дерптский, ныне Тартуский. 1803-й: Виленский, ныне Вильнюсский. 1804–1805-й: Казанский и Харьковский. Плюс позже Петербургский педагогический институт, который станет университетом в 1819-м. Преувеличивать не стоит: это были крошечные заведения, тем не менее лиха беда начало. Однако прогресс завершится погромом, который в Казани учинит бывший либерал Магницкий, причем предложит снести здание университета, чтобы камня на камне не осталось, а в Санкт-Петербурге – Дмитрий Рунич. Этот действовал помягче: просто уволили ряд профессоров, включая пушкинских учителей Куницына и Галича.

Но не менее важна история технологическая. Рождение Пушкина совпало с резким ростом тиражей, достигнутым благодаря новым конструкциям печатных форм. В год пушкинской смерти в России была открыта первая железная дорога (короткая ветка от Царского Села), а во Франции Дагер и наследник Ньепса подписали соглашение о распространении дагеротипии – возникли условия для появления фотографии.

Печатная машина многократно ускорила производство книг и заметно их удешевила, железная дорога соединила время и пространство, а фотоснимки бросили вызов художественному образу. Чего Пушкин уже не застал, но, возможно, предчувствовал. Как предвидел великую роль поездов: он интересовался паровозами, заказывал о них статью в журнал “Современник”, переписывался с управляющим путей сообщения генерал-адъютантом Толем, который выдал разрешение на строительство Царскосельской железной дороги, правда, письма были по другому поводу.

Предварительный вывод: и в словесности, и в педагогике, и в технологиях происходили грандиозные перемены; мир менял привычные очертания.

Литературная история готовила Пушкина к борьбе между старым и новым, классическим и романтическим. Политическая – к революционным потрясениям и торжествующему охранительству как естественной реакции на радикальный поворот. А технологическая – ставила перед проблемой гораздо менее заметной, но для писателя куда более серьезной: массовизацией литературы.

С одной стороны, хорошо. Чем больше тираж, тем сильнее влияние; чем сильнее влияние, тем выше писательский статус и масштабней доходы. С другой, возникает развилка. “Мы рождены для вдохновенья, / Для звуков сладких и молитв”, однако “можно рукопись продать”. Как сочетать одно с другим, какой литературный путь выбрать, на что сделать авторскую ставку?

Когда инженеры изобретали новые печатные машины, они хотели заработать денег, а не думали о том, что случится с культурой. Тем более что слова такого, в привычном нам значении, не было, оно появится в речевом обиходе лишь к середине века. Но все грядущие перемены, “все будущее галерей и музеев” было уже заложено в их замысле. Писатели, родившиеся на рубеже веков, должны были найти ответ на вызов времени: какой литературной тактики придерживаться?

Упрощать содержание, идти навстречу требованиям рынка: “Наш век – торгаш; в сей век железный / Без денег и свободы нет”? Соединить коммерческий успех с аристократической высотой замысла? Научиться зарабатывать, не понижая планку, но учитывая новые запросы? Или сместиться на обочину, писать для немногих, в свободное от воспитания наследников время? Такую стратегию выбрал Жуковский. А кто-то сделал ставку на коммерцию: два главных представителя торгового направления в литературе – Фаддей Булгарин и Осип Сенковский.

Оба – люди даровитые и умные (не случайно Грибоедов рукопись своей комедии доверил Фаддею Венедиктовичу), – но также небрезгливые и ушлые. Самая успешная затея Булгарина (совместно с Гречем) – первая в России частная политическая газета “Северная пчела” – была построена на сплетнях, постоянном сведении счетов и во многом держалась на сделке с секретными службами, ставке на доносы. Сенковский был намного симпатичней – и образованней: выдающийся востоковед, знаток арабских (и не только) древностей, он для себя уединенно музицировал, наблюдал за жизнью звезд, занимался новыми музыкальными инструментами – но как литературный продавец он тоже играл на понижение, чем обеспечивал успех тиражному журналу “Библиотека для чтения”.

Пушкин опробовал разные варианты и в итоге отказался от торгового направления, но поставил не на сложность, а на глубину. Разница огромная: сложность требует обширных знаний как предварительного условия входа, а глубина открыта всем, на разных уровнях. Результатом стали его многослойные тексты, не отвергающие никого: можешь скользить по поверхности, можешь погружаться в контекст.

В итоге Пушкин как художник победил в веках, в тесной современности отчасти выиграл, отчасти проиграл; в качестве журнального издателя в конечном счете потерпел сокрушительное поражение. Что печально, но лучше, чем творческий провал.

Собственно, книга о том, как Пушкин постоянно делал выбор – в политике и любви, в поэтике и философии, между верой и неверием, деньгами и страстью, прошлым и будущим. Тексты поставлены в биографический контекст, биография перемешана с историческими обстоятельствами, те, в свою очередь, подсвечены литературой. Притом что Пушкин, повторимся, интересен нам не столько тем, как пил шампанское и жженку, сколько тем, как и что он писал. Но чтобы понять, как он писал, уместна будет и жженка, и женка.

Куда неприятней вопрос: а зачем эта книга? Ведь написано много, жизни не хватит прочесть. И все время появляются блестящие работы. Кто ценит классический опыт, может взять “материалы” первого биографа Павла Анненкова, переизданные в 1985-м с комментариями Александра Осповата и Никиты Охотина. Кому близки народнические идеалы, перечтет ревдема Щёголева, у которого Пушкин – имперец, помещик, аристократ, отступившийся от дела революции, а Наталья – пустая транжира. Или социально четкие работы выдающегося пушкиниста Юлиана Оксмана, где ставка сделана на декабризм, сопротивление режиму и крестьянское восстание. Или, напротив, пушкинистику Ахматовой. Или Ходасевича. Или гуманистические публикации 1970–80-х, Юрия Лотмана, Натана Эйдельмана, Вадима Вацуро. Хочется религиозных озарений – имеется статья Валентина Непомнящего “Двадцать строк” о “Памятнике”. Настроены иначе – возьмите лагерную книжку Андрея Синявского (Абрама Терца) “Прогулки с Пушкиным” (прогулки, понятное дело, тюремные). Нужен сжатый компендиум? Книжка Сергея Бочарова и Ирины Сурат. Хотите разобраться в деталях? В последние годы вышли комментарии к ключевым пушкинским текстам, среди авторов – Олег Проскурин, Роман Лейбов, Михаил Безродный, Екатерина Лямина, уже упомянутый А. Осповат. Цикл прекрасных книг Александра Долинина. Статьи Наталии Мазур, Марии Виролайнен, Кирилла Осповата, монографии Ильи Виницкого… ставим многоточие.

Однако нормальный ученый либо дает полномасштабную картину, уделяя равное внимание известному и неизвестному, важному и второстепенному, либо пропускает очевидное. А необходимость в кратком, но полном изложении событий, фактов, текстов и контекстов велика как никогда. 2014 год перепоставил старые вопросы о свободе, державе, империи, личности, принадлежности национальным общностям и космополитизме; 2022-й предельно ужесточил формулировки; 2025-й их обострил. Завершился не только сам петербургский период истории, но и прощание с ним тоже завершилось. Дальше – или превращение наследия в музей с прекрасными пронумерованными экспонатами, или туристический подход – “здесь когда-то было нечто важное, проходим в кассу за билетами”, – или втягивание прошлого в другую жизнь, с полной переменой старых связей и поиском новых точек отсчета.

Я бы сделал ставку на третье. Кому-то нужно будет унести Пушкина с собой туда, другим – остаться с Пушкиным здесь, третьим он поможет склеить реальность, а кому-то послужит засушенной закладкой – на добрую память. Отчасти поэтому книга выходит по обе стороны границы, в двух несовпадающих вариантах: в Москве, в “Редакции Елены Шубиной”, и в Братиславе, в “VidimBooks”. Спасибо издателям, которые смогли нащупать компромисс.

Это книга предварительного чтения, и она предназначена тем, кому Пушкин интересен, но не очевиден, тем, кто вступает на пушкинскую территорию с накопленным читательским опытом, но без филологической подготовки. Главное, чтобы после этой книжки можно было начать читать все более сложные, все более объемные книги, часть которых упомянута в минимальной библиографии. С другой стороны, как всякий компендиум, наша книга может быть забавной для того, кто знает всё и лучше.