Читать книгу Короче, Пушкин - Александр Архангельский - Страница 7

Не случайно настоящим домом, политической школой, священным Отечеством стал для Пушкина Царскосельский лицей. Задуманный для державных нужд, а не для поэтических досугов. Гениальный прожектер Михаил Сперанский собирался совершить великую бюрократическую революцию и отводил лицею роль поставщика лояльных кадров для реформ. Царь не возражал.

Сперанский понимал, что российский опыт перемен в гражданском образовании печален; у кого бы ни заимствовали практики: у греков, поляков, голландцев – результат получался сомнительный. С военным, военно-морским, инженерно-военным худо-бедно что-то получалось, а со светским и мирным – никак. Но не забудем, что лицей был связан с тайным планом будущей войны. Именно в лицейском 1810 году полководец Барклай де Толли был назначен военным министром и подал записку “О защите западных пределов России” о неизбежности оборонительной войны. 2 марта 1810-го Записка была высочайше одобрена, а через полгода подписан другой указ, об учреждении элитарного учебного заведения. С очевидной целью: вовлечь детей из хороших семей в новую образовательную среду, вырастить мыслителей и практиков послевоенной России.

Поэтому лицей, приравненный к университету, расположили в “царской зоне”: в перестроенном флигеле, который был соединен с Екатерининским дворцом крытым переходом. Император собирался сделать лицеистами своих младших братьев – Николая и Михаила. И до поры до времени спорил с императрицей-матерью, которую возмущал его избыточный демократизм.

Правила были предельно простыми: новый курс набирается раз в три года, обучение длится шесть лет. Мальчики-лицеисты изымаются из косной семейной среды, свидания крайне редки. Причина скорей медицинская: чтобы дети меньше заражались в путешествиях; но также воспитательная: государственник не может эмоционально зависеть от родителей. Семья = Лицей = Держава. Аскетичные условия лицейской жизни – все эти железные кровати, крошечные келейки, казарменные одеяла и семичасовой учебный день – тоже были частью плана. Афинские цели, спартанские методы – все как полагается в военно-политической утопии.

К сожалению, обеспечить контроль не всегда удавалось: в обслугу попадали мутные персонажи; один из лицейских “дядек”, что-то среднее между денщиком и тьютором, по фамилии Сазонов, оказался серийным убийцей. Он совершал нападения в окрестностях лицея, перерезал горло; на его счету было шесть или семь жертв. Страшно подумать, что могло произойти в палате лазарета, возле которой Сазонов дежурил по ночам, в том числе охраняя покой заболевшего Пушкина.

(Пешелем звали лицейского доктора.)

Предметы, согласно учебной программе Сперанского, делились на “разряды”, с явным перекосом в сторону наук общественных. Изящные искусства и словесность заявлены – что было радикальным исключением из общих школьных практик, – и все-таки опорными лицейскими учителями считались не словесники и рисовальщики, а политический философ Александр Галич и адъюнкт-профессор нравственных наук Александр Куницын, чей лицейский курс вобрал в себя двенадцать предметов, никак не связанных с эстетикой, но аккуратно вовлекающих в политику.

Почему же в лицее начисто отсутствовал армейский дух? Хотя перспектива военной карьеры просматривалась? Почему и первый, и второй, и третий лицейские директора были по сути гражданскими, а надзирателями – люди без погон? Потому что военный проект Александра Первого, победа в “скифской войне”, был условием мирного замысла, а не целью. Победим Бонапарта – кто сможет возразить против радикальных перемен внутри империи? Начнем радикальные реформы – кто бросит камень в молодых исполнителей царской воли? Дети, становитесь лицеистами, и да будет вам мир. Но сначала, как положено, война.