Читать книгу Французская поэтика от романтики до постмодернистов - Александр Давидович Давыдов - Страница 4

В вагоне розовом помчим порою снежной

            На голубых шелках.

Нам будет хорошо. Гнездовья страсти нежной

            Таятся в закутках.

Прикроешь веки ты, чтоб в сумраке заката

            Не видеть средь снегов

Кривляния теней, гульбы всей черни ада —

            Злых бесов и волков.

Вдруг кожу поцелуй царапнет одичалый.

Почувствуют возню букашки этой шалой

            И шея, и щека.

Ты, голову склонив, «ищи» – прикажешь нежно,

И будем оба мы разыскивать прилежно

            Проворного зверька.

Прозрачный ручеек поет на дне ложбины

Простой напев траве в лохмотьях из парчи.

Сверкает солнца диск с заносчивой вершины —

В ложбине свет бурлит и пенятся лучи.

Солдатик молодой там спит со ртом открытым,

Волною на него накатывает кресс;

Высоко облака парят над позабытым

Под ливнем световым, пролившимся с небес.

Ногами в шпажнике, солдат заснул с улыбкой,

Как хворое дитя, и сон такой же зыбкий.

Природа, приласкай его во время сна!

А ноздри не дрожат и запахам не внемлют,

Окинута рука; солдат на солнце дремлет

Спокойный. На груди кровавых два пятна.

Господь, когда пожухли травы,

Когда в унылых деревнях

Огонь молитв совсем зачах,

Пусть на поникшие дубравы

С твоих сияющих высот

Рой нежных воронов падет.

Диковинное войско птичье,

Чьи гнезда треплет бурь набег,

Неси вдоль пожелтевших рек

Свои воинственные кличи

К провалам, пропастям, крестам —

Слетайся, разлетайся там!

Кружите над французским краем,

Где мертвые лежат в снегах,

И путник остановит шаг,

Завороженный диким граем.

И воронов угрюмый полк

Заставит вспомнить нас про долг.

Но сберегите, о, святые,

В заговоренной полумгле

Певунью мая на земле

Для тех, кого леса густые

Опутали своей травой, —

Так безысходен их покой!

Ларец зеленый в пятнах золотых, —

Из утопающей в цветах беседки,

Где жаркий поцелуй во сне затих,

Глядит безумный фавн, раздвинув ветки,

В изысканном узоре из цветов,

В зубах своих белейших – с маком алым,

Как старое вино темно-багров,

Безумный фавн залился смехом шалым

И, словно белка, в глубь ветвей порхнул;

Но смех тот с листьев облетел не скоро,

Казалось, будто бы снегирь вспугнул

Златую страсть задумчивого бора.

В окно течет густая синева,

Почти нет места – ларчики, баулы!

Снаружи кирказоны дом обвили, —

От смеха домовых дрожит листва.

Конечно, это злые чародеи

Виновники разора, мотовства!

Повсюду сетки африканской феи —

Следы ее интриг и колдовства.

Они приходят с видом раздраженным

И затихают, спрятавшись в буфет.

Событий никаких! Молодоженам

До крестных, видно, вовсе дела нет.

Здесь вечно ветерок метет, который,

Бывает, новобрачного крадет.

Случается, и злые духи вод

Приходят помечтать под сень алькова.

Подруга-ночь, о месяц, льющий мед,

Собрав улыбки, медью диадем

Заполнит доверху небесный свод.

С поганой крысой знаться им затем,

Когда не вспыхнет огонек болотный,

Как выстрел в предвечерней тишине.

Скорее, вифлеемский дух бесплотный

Синь зачаруй в лучистом их окне.

Апрель тому причина —

В саду переполох:

Навитый на тычины,

Безумствует горох.

В парах молочно-белых

Приветливый кивок

Ты видишь поседелых

Святых иных эпох…

От светлых скирд и крова

Их путь лежит далек —

Напитка рокового

Ведь все вокруг просторный —

Ни горний, ни земной! —

Туман окутал черный,

Как будто мрак ночной.

И все-таки остались —

Сицилия, Германия,

Их уберег печальный

Рассеянный туман!

Минует летний день, и вдаль пойду стерней,

Исколет ноги мне покошенной травою,

И свежесть почвы я почувствую ступней,

И всем земным ветрам я головою открою.

Все мысли отлетят, умолкнет речь моя,

Душа полна одной любовью без границы.

Я как цыган уйду подальше от жилья,

Так прежде с женщиной, хочу с природой слиться.

Так долго разжигал он сладострастье под

Монашеской своей одеждой лицемера.

Шагал он как-то раз, беззубо скаля рот,

До мерзости слащав, пуская слюни веры.

Шагал он как-то раз, вдруг – Боже! – некто злой,

Карающей рукой схватив его за ухо,

Упреками хлеща, тотчас сорвал долой

Монашеский покров с откормленного брюха:

Возмездие!.. Когда слетел его наряд,

Отпущенных грехов своих несчетный ряд

Он в сердце перебрал, как будто зерна четок.

Разоблачен, убит – теперь он тих и кроток,

Довольствоваться рад и парою манжет.

– Глядите-ка, Тартюф до ниточки раздет!

Милейший старичок – старинный шкаф дубовый,

Его мореный дуб так пахнет стариной.

Лишь дверцы отвори, и запах по столовой,

Как старое вино прокатится волной.

Хранится много лет в нутре его бездонном,

Где ленты, кружева, пахучее тряпье,

И бабушки моей косыночка с грифоном,

И простыни, и дрань, и детское белье.

А в темных закутках, глубинах потаенных,

Где завитки волос хранятся в медальонах,

Стоит медвяный дух засушенных цветов.

Предания хранишь ты в полостях просторных.

Ты их всегда и всем повествовать готов

Скрипением своих массивных дверец черных!