Читать книгу Железная гиена. Прощай «Ворон» - Александр Георгиевич Брыксенков - Страница 3

Офицеры «Ворона». 1960 тод.

Моряки в бога не верят, но очень суеверны. У многих из них есть амулеты, обереги. У кого крестик, у кого иконка, а у маневровщика Аганянца – мраморный белый слоник, память о матери. Моряки верят в приметы и в некоторые, проверенные временем словесные формулы. И уж, конечно, они уверены, что имя корабля влияет на его судьбу. Вот только определить какое имя плохое, а какое хорошее очень затруднительно.

Например, «Пантера». Чем плохое имя? И звучит красиво, да и сам зверь красив и благороден, не чета какому-нибудь шакалу. А вот подишь ты. Не везет кораблю. И в основном с людьми. В прошлом году два котельных машиниста обварились. Нынче по весне матроса разорвало реактивным снарядом. Два человека угодили под суд. Ну что за напасть?

И офицеры тоже страдают. То за пьянку, то за бытовое разложения таскают их на офицерские суды чести, пропесочивают на совещаниях. И так инцидент за инцидентом. Какая-то черная череда.

Некий догадливый человек предложил переименовать корабль. Его послушались и перекрестили «Пантеру» в «Советский Туркменистан». Совсем рехнулись! Понятно, от такого переименования обстановка на корабле лучше не стала. Тогда его взяли и перевели на Каспийское море.

А на «Вороне» все наоборот. Название какое-то смурное. Да и сама птица странная. Вещунья. Горе чует. Тем не менее житье, на корабле было относительно сносное и служба шла, как по маслу. Правда начальство не очень привечало корабль.

По боевой подготовке в передовиках он не значился. Но это совершенно не колебало вороновцев.

По мнению Барсукова на судьбу корабля влияет не его название, а влияет личность командира, ну и, конечно, качество кают-компании. На «Вороне» в этом отношении все выглядело прилично.

Хотя корабль и звался «Вороном» и даже «Вороной» (разг.), командир на нем был орел и жизнелюб (в смысле к дамам очень неравнодушен). У него в каждой бухте имелось по крале.

Где бы «Ворон» не бросил яшку, командир уже на берегу, там его ждет очередная сударушка. Командир любил жизнь и другим давал любить. На большинстве кораблей старпом – это желчная, печально-злобная личность. А на «Вороне» старпом, как и командир – орел, с блеском в глазах. А почему?

А потому, что старпом и командир попеременно сходят на берег. Причем, когда командир остается на корабле, он на корабле не остается.

И верно, что делать орлу на привязанной к берегу коробке. Он ближе к вечеру бросает дежурному по кораблю: «Пойду прогуляюсь, вот номер телефона, если что». И исчезает почти до утра.

На других же кораблях старпомы, как сычи, постоянно сидят на железе, замещая командира. А это ох как деформирует психику. Правда, им и по Морскому уставу рекомендуется большую часть времени проводить на корабле.

Барсуков считал это атавизмом, оставшимся в наследство от парусного флота.

И офицеры на «Вороне»… Ну не орлы, конечно, (где им до командира), но тоже хваткие и интересные ребята. Например, командир БЧ-3. Наверное справедливо отметил А. Покровский, что «минные офицеры – это флотское отродье с идиотскими шуточками». Вот и минер на «Вороне» любил пошутить.

Однажды, когда стояли на заводе, он измазал суриком простыню интендантского ложа, пытаясь изобразить контуры женского тела, а потом звал всех: «Смотрите, Вася-то малярш трахает!». За что чуть не заработал от Васи по физии. При виде женщины он непременно сладостно мечтал вслух: «Запустить бы ей дурака под кожу!» Но специалист был хороший.

Или командир БЧ-1. Фамилию он имел богатую – Князев. И скорее всего не зря. Наверное, что-то у него было побочное от князьев, потому что вел он себя ну очень по-аристократически. И с офицерами и с матросами обращался исключительно деликатно. При его появление личный состав не только материться прекращал, но и громкого разговора не допускал.

Князев любил шахматы и симфоническую музыку. Был примерным семьянином. «Не наш человек», – с сожалением вздыхал минер.

Командир уважал штурмана и полностью ему доверял. В походе Князев всегда точно знал место корабля, невязки у него были микроскопические.

А командир БЧ-5? Весельчак, душа кают-компании. Боксер, черноволосый красавец. Бабы на нем висели гроздьями (поэтому он никак не мог жениться). Стол его был завален книгами по высшей математике и физике. Он рвался в Академию, но начальство упорно накладывало азы на его рапорта. «Его и не отпустят: специалист классный, – резюмировал фельдшер Михаил Петрович. – С флота отпускают только тех, кто флоту не нужен».

Здесь упомянуты в положительном плане только пять офицеров, но и о других офицерах корабля можно рассказать очень много интересного. Один командир БЧ-4 со своей бесконечной возней с радиоаппаратурой и сборкой охрененных приемников чего стоит. И только командир БЧ-2, старший лейтенант Клюев, являл собой серое пятно на красочной палитре вороновской кают-компании.

До службы на «Вороне» он был командиром башни главного калибра на линкоре «Новороссийск». Когда, после мощного взрыва в носу, линкор дал солидный крен, Клюев вылез из башни посмотреть, что творится на палубе.

При свете прожекторов он увидел на юте огромную толпу матросов. В стороне перемещались какие-то не корабельные офицеры. Артиллерист прошел к правому борту, чтобы посмотреть на сколько корпус вышел из воды.

В этот момент корабль стал опрокидываться. Клюев перемахнул через леера и на четвереньках быстро-быстро покарабкался по надвигавшемуся на него корпусу. Краем глаза он увидел как его башня сорвалась с креплений, заскользила по палубе к левому борту и плюхнулась вместе с расчетом в черную воду.

Как он оказался на киле, Клюев не помнит. Там на холодном осеннем ветру он просидел около часа, пока его не сняли спасатели. В госпитале он провалялся более двух месяцев. И не из-за прихватившего его воспаления легких.

Оказывается колено состоит из множества мелких косточек, которые Клюев перекрошил, шустря на коленях по заросшему острыми ракушками днищу «Новороссийска».

Он перенес пять операций пока хирурги не собрали в кучу раздробленные косточки. Хотя они и собрали косточки, но Клюев до сих пор ходил как-то неуверенно. Клюев не увлекался спиртным, не волочился за жнщинами. С корабля он сходил редко, в основном для покупки нужных ему материалов и инструментов.

Смешно, но начальник корабельной артиллерии занимался моделированием. Он в своей каюте создавал модель «Ворона», но не из дерева или кости, а из такого непластичного материала как оцинкованное листовое железо. В каюте постоянно пахло канифолью. Весь пол был засыпан обрезками железа. Приборщик каждый раз чертыхался, выметая кусочки железа из под стола и из углов каюты.

И для профессионального-то металлиста такая работа, даже при наличии нужных инструментов, верстака с тисками и станков, есть довольно трудная задача.

Клюев же все рабочие операции выполнял «на коленке». Конечно, качество работы было не ахти, особенно грубо выглядели швы, да и сама работа продвигалась медленно. Тем не менее корпус был уже спаян и на нем установлена боевая рубка. Модель стояла на полке над столом на деревянных киль-блоках.

Лейтенант Барсуков, командир машинно-котельной группы, решил пошутить, повеселить товарищей. Когда Клюев в очередной раз сошел на берег, Барсуков пробрался в его каюту с баночкой масляной краски и с кисточкой. Черной краской он крупно вывел на борту модели имя корабля: «ГИЕНА» и испещрил корпус черными пятнами.

К огорчению Барсукова, товарищи его шутку не оценили.

Они порекомендовали ему убрать это художество до прихода Клюева. Барсуков поплелся за растворителем, но смыть краску не успел: прибыл Клюев. Время было обеденное. Офицеры собрались в кают-компании. Туда же вскоре ввалился и горе моделист с «Гиеной» в руках. Он был сама злость.

– Кто испохабил мою работу? – прохрипел Клюев.

Со стула поднялся Барсуков:

– Это моя дурь, Володя. Да ты не волнуйся. Я сейчас же все смою.

По всему было видно, что Клюева сдерживает присутствие офицеров и вестовых. Если бы не они, получил бы Барсуков чувствительный удар «Гиеной» по черепушке. Клюев крепко выругался и вышел из кают-компании. Следом за ним вышел и Барсуков: есть ему расхотелось.

Вечером в каюту Барсукова заявился с бутылкой коньяка обиженный артиллерист:

– Алексей, я мириться пришел. Извини, погорячился.

– А мы и не воевали. Я просто дурака свалял с этой «Гиеной».

Моряки уселись за стол, откупорили бутылку, и начался мужской разговор:

– Сорвался. Понимаешь, накопилось. И гибель моего расчета. Они все как один передо мной стоят и как бы укоряют за то что я их бросил в последнюю минуту. И измена жены. И смерть мамы. И бесперспективность службы, и гадкое существование. И последняя капля —«Гиена».

– Да я понимаю.

– Ты знаешь у меня часто возникает желание сойти с трапа и идти, и идти, куда глаза глядят, хоть в тайгу, хоть в пустыню только бы не видеть этого корабля. И любого другого корабля тоже.

– Это нервы Володя. Попей недельку валерьянки. Отпустит.

– Нет, Леша, не отпустит. На железе не жизнь. Ничего не видишь, ни с кем не встречаешься.

– Так ты ж сам на берег не сходишь. – А, что там делать? Пойти в «Севастополь» и напиться?

– Ну это другой вопрос. Были бы интересы, а что делать найдется. Коньяк подействовал. Постепенно напряженность сошла с лица артиллериста. Разговор перетек на более приятные темы.

Уходя, Клюев уточнил:

– Ну так как? Мир?

– На век! Между прочим, чем тебе гиена не понравилась?

– Неприятный зверь. Падальщик и воняет.

– А ты знаешь, что одного из «зверьков"*, построенного в Комсомольске-на-Амуре, окрестили «Гиеной». Правда, служил он мало. Больше был в отстое.

Клюев ушел, а Барсуков подумал: «Нет для кораблей ни хороших, ни плохих имен. Все они непредсказуемые.

До чего ж верно сказано в песне про море и горе.» Конечно, юные морячки-курсанты грезят о морских просторах, о блестящей карьере, поскольку море – это таинственная и романтичная субстанция. которая манила и всегда будет манить неравнодушные к жизни души.

_________________________

*«Зверьками» на флоте называли сторожевые корабли проекта 50 из-за «зверских» имен, присвоенных их первым экземплярам: «Рысь», «Гепард», «Росомаха», «Леопард» и т. п. Относился к «зверькам» и «Ворон», хотя был «птицей».