Читать книгу Милиция плачет - Александр Георгиевич Шишов - Страница 4

Воскресное утро, нерабочий день, вкрадчивый стук в дверь. У нас на столе слегка не прибрано – пустые бутылки, остатки еды. В воздухе тоже не альпийские луга – накурено и застоявшаяся вонь из переполненной окурками консервной банки.

Как обычно, не дожидаясь приглашения, дверь открылась. В проёме показалась физиономия коменданта, мы приготовились к худшему – воплям, разносу, нотациям и прочим проявлениям власти. Но что это? Что-то странное и необъяснимое происходило у нас прямо на глазах. Он сделал вид, что ничего не замечает и, вежливо поздоровавшись, попросил разрешения войти.

– Решил, вот, зайти узнать, как устроились на новом месте, нет ли жалоб. Может, пожелания имеются?

Это напоминало сцену из «Ревизора» в постановке театра абсурда. Некоторые из нас уже сидели за столом, кто-то ещё лежал, а все вместе мы составляли единый нетленный образ растерянного, застигнутого врасплох, перепуганного, задолжавшего трактирщику Хлестакова, а стоящий в середине комнаты комендант, был и Городничий, и Земляника, и Добчинский с Бобчинским в одном потерявшем человеческий облик лице. В голове не укладывалось, что этот хамоватый начальничек способен на такую вежливость и трепетную нежность в голосе. Его елейный голосок жил отдельной жизнью от всего тела. Глаза бегали короткими рывками и нырками, цепко ощупывая каждого из нас с ног до головы. Он даже умудрялся отважно, коротко, с испугом, заглядывать в глаза, надеясь уловить наше настроение и, главное, наше к нему отношение. А вопрос: «Так кто же из вас, сукиных сынов, всё-таки тот самый сын?» был во всем его облике. В вопросительном абрисе его заискивающей фигуры, в изломе бровей, в широко раскрытых бесцветных глазах, в суете потных от волнения, сжимающих собственные пальцы, рук, в нервном вытирании их о брюки, в приглаживании сальных блестящих волос.

– На Новый год вы, конечно, домой все поедете? – прозвучал вопрос, который поставил нас в тупик.

Ещё несколько дней тому назад он же нас и предупреждал, если мы уедем на Новый год, то можем не возвращаться. Места будет заняты, а вещи сданы в камеру хранения.

«Это провокация. Он хочет поскорее от нас избавиться. Подстава», – на свой лад, но в правильном направлении мелькнуло у каждого из нас в голове.

Все, кто лежал, приподняли головы, чтобы не пропустить ни единого слова.

– Мы уезжать не собираемся, – рассудительно ответил за всех мудрый Профессор, – планируем сразу же второго выйти на практику.

– А второе воскресенье, – радостно объявил комендант, – так что можете спокойно уезжать, ваши места никто не займет.

– Мы должны обсудить это с нашим руководителем, – сказал Мурчик, и по лицу коменданта пронеслась чёрная тень испуга.

– Каким руководителем? – непонимающим взглядом обводя комнату, как бы ища вдруг откуда-то проявившегося руководителя, спросил он.

– Практики. Руководителем практики. Он приехал позавчера и живет у своих родственников. В понедельник мы с ним встречаемся и всё обсудим.

Было заметно, с каким облегчением он выслушал Шуру и удовлетворенно закивал головой. Приободрившись, подчеркнуто не замечая беспорядок в комнате, он добавил:

– Отдыхайте, не буду мешать. Будете уезжать, обязательно предупредите.

Тенью выскользнул в коридор и тихо прикрыл за собой дверь. И всё, тишина, никаких шагов. То, что он подслушивает, было более вероятным исходом его визита, чем тихий беззвучный уход.

– Я не понял. Шо за геволт? Что это было… – начал было Миха и осёкся.

Шура поднес указательный палец к губам и глазами показал на дверь. Мы неторопливо поднялись и молча принялись собирать со стола.

Конечно же, мы все хотели на недельку прервать харьковскую жизнь и тайно готовились к кратковременному броску в Одессу. По месту прохождения практики у всех было договорено. Между собой мы уже обсудили и выстроили строгую смену караула, гарантирующую постоянную занятость наших комнат.

А тут такое заманчивое, но уж очень провокационное предложение. Не говоря ни слова, очистили стол, выбросили окурки, тихо подмели, вынесли грязную посуду, и только тогда, убедившись, что коменданта уже нет в коридоре, приступили к обсуждению создавшейся ситуации.

Было решено: первое – предложение «начальника общаги» взять за основу, второе – в понедельник руководителя практики, не вводя в нюансы изменения политики, познакомить с комендантом. Цель их рандеву – руководитель напишет, а комендант подпишет заявление на наш отъезд с обязательным сохранением мест в общежитии. Одно дело мы, а другое – доцент. Довольные собой и своей сообразительностью, мы обстоятельно, плотно поели.

Комендант ушел от нас часов в одиннадцать, а около часу нас, полусонных, разморенных, завалившихся с книжечками и журнальчиками на койки, опять растормошил стук в дверь, но другой, совсем другой. Властный. Не дожидаясь ответа, дверь распахнулась, в комнату решительным шагом вошёл незнакомый человек.

– Иван Иванович, – представился он, – член парткома.

Обычный советский служащий, в тёмном костюме и немодном узком галстуке, без пальто и шапки, улыбается, зубы красивые, свеже подстрижен, пахнет парикмахерской. В руках белая новая картонная папочка на завязках, на обложке кроме слова «Дело» никаких надписей.

– Так, кто здесь у нас? – по-деловому продолжил он, сел за стол, достал из папки единственный листик и стал его неторопливо просматривать. Это был список с нашими фамилиями.

Мы по очереди представились, он поставил закорючки напротив фамилий, положил список поверх папочки, откинулся на спинку стула, закинул ногу за ногу, и молча, с вежливой улыбочкой, принялся нас рассматривать, переводя взгляд с одного на другого.

Нас почему-то на разговор не тянуло. Ожидая его дальнейших действий, всем своим молчаливым видом подчеркивали внимание и уважение. Внешне вели себя независимо, стараясь предугадать, чем для нас плохим может окончиться визит представителя всесильного парткома, трепет перед которым, как инфекционное заболевание, вирусом трусости передается из поколения в поколение, и мы, как ни прискорбно, – не исключение из правил.

Пауза явно затягивалась, у нас к нему вопросов не было, кроме одного, когда он отсюда свалит, зато в глазах светилась нежная доброжелательность и полная готовность к сотрудничеству. Где-то в подсознании созревало чувство вины.

Наконец, он перестал улыбаться, серьёзно обвел нас глазами и негромко заговорил о связях между нашими институтами, о том, что мы полномочные представители Одессы, что по нам судят и о нашем институте, и о нашем городе. На протяжении его выступления мы активно кивали головами, соглашаясь со всеми тезисами. Затем Иван Иванович перешёл к вопросам:

– Дипломники? Хорошо. Пятый курс? Хорошо. А кто по специальности? Криогенная техника! Хорошо, нужная профессия.

Не знаю, о чем думают кролики, замерев перед удавом, но если мы и испытывали в данный момент схожие ощущения, то к ним добавилось жгучее подсознательное желание оправдываться. В данной ситуации даже произнесенное романтическое название нашей редкой холодильной специальности казалось до обидного мелким и невыразительным.

Было понятно – ещё пара общих вопросов, и вся эта прелюдия кончится. Он и так уже много сказал, подводя, как мне казалось, к главной теме разговора. С противным ощущением горечи во рту я неотвратимо ожидал неприятного разговора с абсолютно непредсказуемыми выводами и последствиями.

Но не тут-то было. Он замолчал, вложил, предварительно пробежав глазами, листик в белую папочку, неторопливо завязал тесемочки, и спросил:

– А где ваши коллеги проживают?

Мы с радостным облегчением начали объяснять, на каком этаже и как найти, но он поднятой ладонью остановил наши порывы и обратился прямо ко мне:

– Пойдем, проведёшь. Покажешь, где живут ваши товарищи.

Такого оборота я не предвидел, от неожиданности (а я уже успел самодовольно расслабиться) у меня пропал голос и только растерянным кивком головы я смог подтвердить его приглашение. И приглашение ли это?

Пока я выбирался из-за стола, стараясь попасть ногой в один сапог, теряя второй, застегивал на них змейки и засовывал вылезшую рубашку за пояс брюк, мозг лихорадочно работал.

«Если спросит в лоб по поводу папы полковника, скажу, что да, полковник, но авиации, Шура перепутал. А вот если будет ходить вокруг да около, буду отвечать нейтрально. Работать под умного дурака. А может, ему ничего и спрашивать не надо, он и так знает по секретным спискам, что там нет фамилии моего отца. Что тогда? Собственно говоря, ни я, ни Шура закон не нарушали. Пошутили, а нам поверили. Если у него есть специальные списки, скажу, что я на маминой фамилии, а папина не разглашается из соображений совершенной секретности. Разведчик в тылу врага».

Путаница в голове приняла хаотический характер, мысли скакали кузнечиками, попахивало ранним маразмом.

В коридоре, поддерживая мою уверенность, что мы оба прекрасно знаем, о чём идет речь, Иван Иванович меня непринужденно спросил:

– Отец какого года рождения.

– Двадцатого, – сказал я чистую правду.

– Значит воевал. Сейчас служит?

– На пенсии, – опять чистую правду сказал я.

– И не работает?

– Работает, – не соврал я.

– По специальности? – в вопросе прозвучал неподдельный интерес.

– В пароходстве, – опять же правду и только правду.

– Да, я и забыл, у вас же портовый город. Нужно, нужно… – что-то ещё он хотел добавить, но мы уже успели дойти до искомой комнаты.

Быстренько, не теряя драгоценные секунды на стук и прочие культурные нежности, я резко открыл дверь и в лучших традициях военно-морской подготовки рявкнул:

– Товарищи офицеры!

И после того, как убедился, что в комнате хоть кто-то есть, добавил, обращаясь к члену парткома, заполняя возникшую тишину патриотической трескотней:

– Мы все офицеры. Лейтенанты Военно-морского флота запаса. Минно-торпедная служба. БЧ-3. Прошли сборы в Севастополе на БПК «Сметливый», там же приняли присягу на верность своему народу, советской родине и советскому правительству.

После этого, как мне казалось, неопровержимого подтверждения лояльности и преданности советской власти я, как сдувшийся воздушный шарик, на последнем выдохе представил:

– Иван Иванович, член парткома.

Отойдя в сторону, вежливо пропустил его вперед и, стараясь не шуметь, быстро выскользнул в коридор, аккуратнейшим образом прикрыл за собой дверь и быстрым неслышным шагом, с пятки на носок, переходящим в спортивную ходьбу, рванул обратно.

В общежитии топили хорошо, но меня бил мелкий озноб, горели щёки и подташнивало.

Страшно тянуло закурить, в коридоре маячить не хотелось, на улице мороз, а вот в умывальнике – в самый раз. Под струей холодной воды долго держал лицо, подставляя то правую щёку, то левую, лоб, опять щёки. Стало легче, обтер лицо руками, руки об джинсы и, вытащив двумя ещё влажными пальцами из заднего кармана мятую пачку, постучал по донышку и подхватил губами выскочившую сигарету.

«Противно, унизительно и всё-таки непонятно. Что это было? И что, собственно говоря, произошло? Ровным счетом ничего. Пришёл вежливый мужик, поулыбался, задал несколько вопросов, без претензий, без нажима. Может, работа у него такая, по воскресеньям в общежитии приезжих навещать? Может, и не специально он после злополучной пятницы у нас в комнате появился? По плану – стечение обстоятельств.

Ой, не верится в случайную встречу, ой, не верится… Так зачем он приходил? Давление авторитетом? Но кроме того, что он член какого-то парткома, мы ничего о нём не знаем. И вёл он себя весьма корректно, не давил, не угрожал, разговаривал мягко, с заинтересованностью. Вот именно, мягко. Даже слишком. Но что в этом плохого? А что хорошего? Непонятно… Прямо-таки контакт с инопланетной цивилизацией – говорим на одном языке, употребляя нормальные, полные положительного смысла слова, а они действуют хуже площадной брани, вызывая абсолютно неадекватную реакцию организма вопреки их естественному содержанию. Всё это очень странно. И реакция на его визит какая-то непонятная, с мутным осадком. Унизительным, мелочным, даже трусливым. Так гадко на душе…

А как насчет неписаных законов? Слышим официально одно, отвечаем лозунгами второе, обсуждаем в узком кругу третье, думаем своими мыслями четвертое, а потом приходит такой Иван Иванович, и тебе стыдно за каждый твой шаг. Понимаешь, что верховодят те, у кого есть свои, особенные, пятое, шестое, седьмое и так далее, и плевать хотевшие на наши с первого по четвертое. Вот они как раз и попирают официальные, писаные законы силой реальной власти с неограниченными полномочиями.

А если это генетический страх? Откуда? От верблюда… Но не от того, который не пройдет через игольное ушко, это нам не грозит, а от верблюда-раба, с бессмысленными выпученными глазами тянущего хозяйскую поклажу по раскаленным пескам, получая в награду возможность обглодать куст саксаула и право на мечту в тупую голову – напиться чистой сладкой воды в недостижимом прозрачном озере призрачного миража».

Было тоскливо, неуютно, безысходно и противно. Медаль «За боевые заслуги» показала свой реверс. Два волшебных заклинания «партком» и «сын полковника КГБ», безусловно, сослужившие нам добрую службу, каким-то немыслимым образом материализовались, стали осязаемыми и конкретными. Каждый вариант их применения по отдельности решал наши проблемы, но, воссоединившись, они стали гремучей смесью – могучей силой, способной создать уже нам самим проблемы, о существовании которых никто из нас не имеет никакого представления.

«Дети, не играйте с огнем», «Прячьте спички от детей», «При пожаре звонить 01», «Не буди лихо…», «Don’t trouble trouble…»

Власть. Пришла тихо, корректно, уверенно и очень своевременно. Нет, не наказать. Подсказать. Указать на недостатки. Поставить на путь истинный. Казнить не нужно, Боже упаси, тем более, что официально Бога нет. У них другая цель – вырастить себе подобных членов общества, покорных и преданных. Да, преданных, и чтобы боялись – тогда у власти будет реальная сила.

«А кто это был? Заурядный, ординарный, серенький, средненький её представитель, тихонечко напомнивший заигравшимся детям, что есть игры, в которых после жёлтой карточки показывают красную и удаляют с поля. И это не футбол. Загадочный Иван Иванович даже карточку не вынимал, просто напомнил правила игры, и всё, ни упрёка, ни замечания. И, к сожалению, это не буйство перепуганной фантазии. Реальный член партийного комитета правящей Коммунистической партии Советского Союза предупредил нас о своём существовании.

Можно считать, что первый контакт с представителями власти произошел.

Обоюдное понимание достигнуто. Стороны удовлетворены двухсторонними переговорами, прошедшими в тёплой и дружественной обстановке. Но вот осадочек…»

К слову, а был ли у меня это первый контакт с краснокнижечными «слугами народа»? Прожил двадцать один год и нечего вспомнить? Думаю, что нет. В смысле, есть, что вспомнить. Оставлю-ка ненадолго 1976 год с его занимательными проблемами и обращусь к ранним детским впечатлениям о представителях власти, которые все как один почему-то носили милицейскую форму. Возникают схожие ассоциации. Только очень-очень детские, слабой концентрации и наивно естественные, как дневное летнее солнце сквозь осколок зелёного стекла, – посмотрел и чуть не ослеп. Больше не буду. Эх, милиция, милиция… Напоминаю, «Телефон милиции 02» – звоните, обращайтесь.