Читать книгу Милиция плачет - Александр Георгиевич Шишов - Страница 6

Велосипед у меня, конечно же, был, и я упорно крутил педали своего синего скрипящего чудовища, пока две мечты – сбыточная под названием «Орлёнок» и несбыточная под названием «Чемпион» витали в моей голове. Не знаю, как и назвать тот мой первый велосипед… Он у меня был какой-то беспородный. Без имени. Немного больше «Школьника», но меньше «Орлёнка», тёмно-синий, жёсткий, литые шины, руль прямой, загнутый вверх, без тормозов – очень старый велосипед, неизвестно каким образом попавший на антресоли, откуда был извлечен на радость детворе. И педали крутились, как у детского велосипеда, без трещотки.

Одесса 1968 год. Наш дом Пушкинская, 8. А.Сегал (Шурик), А.Сементовский (Саня)

Ездить мне разрешали только в пределах нашего квартала и ни в коем случае не выезжать на дорогу. Запрет в части «не выезжать на дорогу» я соблюдал, а вот размеры квартала увеличил до четырех. Полквартала направо – проехал Дом политпросвещения, повернул за угол и в горку, приподнявшись в седле, по Карла Либкнехта мимо Дома медработников до «Военторга». Опять поворот направо и по Ленина – «Военторг», столовая, кафе «Снежинка», угловой колбасный магазин. Поворот направо и вниз, разогнался, набрал скорость, возле остановки троллейбуса притормозил и последний поворот направо – оставшаяся половина квартальчика, и опять я дома. Можно поехать наоборот, но тогда все повороты налево.

Родившаяся на свет сразу после ума, незадолго перед совестью, страсть к путешествиям непреодолимой силой требовала расширения границ передвижения. И особенно притягательным, желанным, манящим, просторным, и, что очень важно, абсолютно безопасным был Приморский бульвар. Но туда ещё доехать надо – пересечь две улицы и переулок. Папа, чтобы снять надоевшую ему тему каждодневного моего нытья, серьёзно объяснил, что без номеров я могу доехать только до первого милиционера.

Это был веский аргумент, и я серьезно задумался, как же получить номерной знак на мой велосипед, и, что очень важно, будет ли он действительным, если его потом перевесить на «Орлёнок». Номера на велосипедах существовали, я их видел, небольшие жёлтые прямоугольнички с черными цифрами, выглядывающие сзади из-под седла. Но не у всех, и только на «Украинах». Это для тех, решил я, кто ездит в город из села. А остальные, у кого нет номеров, из города не выезжают, значит, первый милиционер стоит где-то далеко на выезде из города.

Моя стройная схема избежать встречи с первым милиционером разбилась о нестройный отряд курсантов школы милиции, шагающих каждый день на занятия под нашими окнами. Их было очень много. Кто же из них тот самый милиционер, стоящий на посту при въезде в город? Внимательно рассматривая каждого, мне так и не удалось увидеть номеров и выяснить, как же определить первого милиционера. Поняв, что это тупик, и первым милиционером станет тот, кто раньше всех увидит, как я съехал с тротуара на мостовую, и отберет велосипед, я приступил к реализации нового плана по получению велосипедного номера.

План был простой, очень надежный, но очень дерзкий. Нужно было всего-то познакомиться с милиционером и попросить его выдать мне номер.

Легко сказать познакомиться с милиционером, а как это сделать, если у моих родителей таких знакомых нет, во дворе милиционеры не живут и у одноклассников никто из родителей в милиции не служит.

Тем не менее объект для знакомства был выбран. На перекрестке Пушкинской и Карла Либкнехта (или как говорила Ольга Анатольевна Коган, бабушка Шурика-рыжего, на старый лад – Греческой) ежедневно с утра до вечера стоял постовой милиционер-регулировщик. Каждый день всё отведенное для гуляния время я торчал напротив регулировщика на углу и поедал его взглядом, надеясь, что хоть как-то он обратит на меня внимание. Результат был нулевой. Я внимательно наблюдал за его работой и пришел к выводу – регулировал он мало. Да и машин было немного.

Одесса. Пушкинская угол Карла Либкнехта. Постовой на месте.

В начале шестидесятых годов происходила замена номеров. Уже не выдавали старые жёлтые номера с чёрными буква ЧД, ЧТ и ЧС, расшифровка которых нас очень смешила – «чужие деньги», «чужие тысячи» и «чужие сотни». Видимо, острословы, как и большинство населения, к владельцам собственных самоходных средств относились без любви и уважения, попросту завидовали. Появились новые чёрные номера с белыми понятными буквами ОДА. Иногда мы с сестрой играли в «нашу игру». Каждый садился у своего окна, выходящего на Пушкинскую, с бумагой и карандашом. Я играл за новые номера и ставил черточку, когда машина с чёрными номерами проезжала мимо, а сестра за старые, жёлтые. Играли ровно час, затем считали – у кого больше, тот и выиграл. Счёт, как правило, был примерно равным, а по количеству не более тридцати машин у каждого. Одна машина в минуту! Что там регулировать? Какое-то зёрнышко сомнения по поводу необходимости постового на этом месте упало и, не найдя благодатной почвы, затаилось до лучших времен.

Постовых на нашем углу было двое, один щупленький с чёрными тонкими усиками, второй большой, краснощёкий и пузатый. Дежурили они по очереди, но бывало, что никого из них не было вовсе.

Как привлечь внимание регулировщиков, я не знал, а они не обращали на меня никакого внимания. Я продолжал упорно стоять на углу с велосипедом, готовый в любой момент подставить седло для номера, который наверняка лежит в их милицейской коричневой полевой сумке. Затекали ноги, я садился на нижний выступ круглой трансформаторной будки и, уперев локти в колени, подпирал руками щёки и, не отрываясь, смотрел на постового. Когда ему тоже было невмоготу стоять на одном месте, он медленно прохаживался вдоль нашего квартала до Дерибасовской, останавливался на перекрестке, немного регулировал, указывая троллейбусу, что именно здесь он может поворачивать налево. Затем неторопливо возвращался на прежнее место, отходя в сторону лишь для того, чтобы пропустить трамвай. Я тенью сопровождал его и, не спуская глаз, медленно катил велосипед следом туда и обратно, назойливо маячил на углу, то на одном, то на другом, чтобы, наконец, дождаться, когда он подойдет и скажет:

– Я вижу, ты очень хороший мальчик. Вот тебе за это номер к твоему велосипеду.

Чтобы подтвердить, что я хороший мальчик, у меня за пазухой в твердой папке для тетрадей был заготовлен дневник с пятерками.

Милиционер с усиками был на посту чаще, он был как бы основной регулировщик, а краснощёкий толстяк его подменял и появлялся редко. Краснощёкий регулировал весело, отдавал честь знакомым шоферам, вращал палочкой в руке по несколько раз перед тем, как указать куда ехать и всё время чему-то улыбался. Никогда не прохаживался вдоль квартала, всегда был на одном и том же месте, только часто незаметно исчезал на несколько часов, чтобы из ниоткуда опять появиться посреди перекрестка и весело крутить чёрно-белым жезлом. Видя, что он добрый, я особенно мозолил ему глаза, а однажды он даже обратил на меня внимание. Подошёл, положил мне руку на плечо, развернул, легонечко подтолкнул в спину и, смеясь, сказал:

– Не крутись, малёк, под ногами.

Регулировщик с усиками, наоборот, никогда никому не улыбался, уныло показывал жезлом, а честь отдавал только длинному чёрному ЗИЛу, проезжающему в сторону Горисполкома или обратно. И что странно, он делал то, что никогда не делал краснощёкий. Проводив взглядом машину с большим начальником, он тут же доставал из планшета записную книжку и что-то быстро туда записывал. Ещё он записывал в эту книжечку чёрные «Волги» и бежево-коричневые «Победы», но не все, а только со старыми жёлтыми номерами.

Ещё одна была у него странность. Иногда возле прокуратуры скапливалось машин больше, чем обычно. И тогда он, как бы нехотя, покидал свой пост и неторопливой походкой доходил до перекрестка Пушкинской и Дерибасовской. Останавливался напротив прокуратуры и вместо того, чтобы регулировать, неотрывно вглядывался в угловые, главные двери прокуратуры, кого-то высматривая.

В действиях усатого милиционера была какая-то таинственность. Во-первых, машин проезжало так мало, что регулировщик на нашем квартале не нужен, во-вторых, он записывал номера служебных автомобилей, проезжающих в Горисполком, в-третьих, он следил за теми, кто входит и выходит из прокуратуры. Мозаика из фактов его непонятного поведения никак не складывалась в чёткий узор, но вселила тревогу и даже отодвинула на второй план получение номеров на велосипед.

Наблюдения за милиционером приняли иной характер, казалось, вот-вот и что-то обязательно должно произойти и внести ясность. Однажды, оставив дома велосипед, я продолжал наблюдения и в сумерках, несмотря на строгий наказ прийти домой вовремя, прогуливался дольше обычного. Уже не маяча перед глазами, а прячась за толстые оголенные до бесстыдства стволы платанов, перебежками, скрытно, преследовал постового, напряжённо высматривая в его поступках что-то важное и неправомерное.

Вот он неторопливо и важно прошёлся вдоль квартала, задумчиво постоял напротив прокуратуры, оглянулся по сторонам, блеснув из-под чёрного козырька бегающим острым взглядом и быстро суетливой, семенящей походкой перешел на тротуар, встал лицом к дереву…

«Будет пи́сать, – мелькнула глупая детская мысль».

Я ошибся. Он снял перчатки и что-то достал из кармана тёмно-синей длинной шинели. И тут он закурил!!!

«Милиционер и курит?! – первой же быстрой мыслью возмущенно подумал я. – Как можно? Он же МИЛИЦИОНЕР. Страж закона, пример для подражания».