Читать книгу Милиция плачет - Александр Георгиевич Шишов - Страница 7

Мозаика фактов дополнилась необходимым звеном. Зернышко сомнения, ожидавшее своего часа, почувствовало приток сил от удобренной фактами почвы, и медленно через догадки и понимание начало прорастать. Выстреливший резко, как озарение, первый побег на глазах перерос в твёрдую уверенность. Это не настоящий милиционер. Это – шпион.

Ошарашенный своим открытием я аж присел за платаном, готовый в любой момент по-пластунски отползти, прячась в чахлой траве газона.

Такую но́шу информации, подозрения и разоблачения нести самому было не под силу. Друзья по двору Шурик Сегал, он же Шурик-рыжий, и Саня Сементовский выслушали мой сбивчивый, взволнованный рассказ и с радостным энтузиазмом включились в игру по разоблачению шпиона.

1963 год. Сани на санях. Саша Бойко, Саша Сементовский и Саша Шишов.

Игру с совершенно новым привкусом недетской опасности и азарта. Одно дело, когда ты сам казак или разбойник, пограничник или диверсант, а тут реальный взрослый дядечка – псевдомилиционер, шпион, пока ничего не подозревающий о своем разоблачении, попал под слежку малолетних Пинкертонов. К тому же непредсказуемый конец новой опасной игры вносил будоражащий кураж и сопричастность к большой военной государственной тайне.

За усатым милиционером следили по очереди, незаметно из подворотен и парадных. Записывали всё в школьную тетрадку, передавая её вместе с часами-будильником с вахты на вахту: с кем разговаривал, сколько раз прохаживался по Пушкинской, сколько времени стоял возле прокуратуры, какие номера машин и в какое время записывал, сколько раз курил и отлучался.

Как-то Шурик, спрятавшись за моей спиной, сфотографировал его на свою «Смену». Шурик любил фотографировать, но фотографии не печатал, у него не было увеличителя, да и бачка для проявки плёнки тоже не было. Тем не менее он с удовольствием прощёлкивал все тридцать шесть кадров, затем ночью под одеялом сматывал пленку с кассет, заворачивал в чёрную бумагу и прятал в шкаф, в темное место, до лучших, как он говорил, времен.

В одесском порту. 1968 год. А.Сегал (Шурик), А.Сементовский (Саня)

Однажды (в дневнике слежки были точные дата и время) к нашему фигуранту подошла гражданка Гусева, проживающая в нашем доме, и о чём-то с ним поговорила. Гусева жила в нашем же дворе на первом этаже в самой неблагоустроенной коммунальной квартире, где у неё, одинокой старой женщины, была одна комната с окном на уровне земли, в сыром углу под балконом, куда никогда не заглядывало солнце. Жильцы этой коммунальной квартиры по-настоящему мучились, у них не было ни воды, ни канализации. Воду носили в вёдрах, набирая в колонке на втором, как говорили, чёрном дворе, там же, на чёрном дворе, был общественный вонючий туалет, которым они пользовались.

Гусева была похожа на Бабу-Ягу – небольшого росточка, седые растрёпанные волосы, сутулая, крючковатый нос, детей ненавидела, противно, каркающе кричала, если кто-то близко подходил к её окну, и не ленилась выползать из своей коморки, размахивая длинной дворницкой метлой при первых ударах мяча об землю.

Весьма резонно, что она заботилась о целостности своего окна, которое, как и все остальные окна в колодце нашего небольшого двора, не имело решетки. Самые состоятельные жильцы первого этажа летом вставляли легкие рамы с мелкой сеткой от комаров, другие же, все, кроме Гусевой, открывали окна настежь.

В азарте игры мало кого удивляло, если вслед за залетевшим в открытое окно мячом быстренько туда юркнет «автор за исполнением» и, поползав на глазах изумленных и перепуганных хозяев под столом или под кроватью в поисках закатившегося мяча, победоносно выкинет его во двор. Медлить нельзя, мячи, как правило, соседи с первого этажа не возвращали. А если возвращали, то с дыркой в боку от кухонного ножа.

Между собой мы не раз говорили о том, что Гусева настоящая ведьма, она колдует, ворожит, наводит порчу. Посмотреть только на её окно – оно же заколдовано. Сколько раз попадали мячом и в переплёт рам, и в стёкла большие нижние, и в форточные маленькие, и хоть бы что, ни одной трещинки, ни одного скола – все целые. Заговоренное было у неё окно. Какая-то неведомая сила отводила точно летящий в окно мяч или в последний момент смягчала его удар.

Спустя пять лет после описываемых событий мне довелось самому, лично и воочию убедиться, что Гусева, всё-таки, дружила с нечистой силой.

Оптический обман. 1968 год. Е.Белгородский, А.Сегал (Шурик), А.Сементовский (Саня)

Было это восьмого марта, в Международный женский день. Уже вечерело, сумерки накрыли наш двор-колодец, все окна зажглись. При искусственном тусклом освещении мы доигрывали очень важный принципиальный матч два на два до двадцати одного – это в футбол, а не в «очко». Шнурок моей правой праздничной туфли не выдержал, перетёрся и лопнул, но напряжение игры и близость ночи требовали незамедлительного доведения поединка до победного финала. Такие мелочи, как надорванный шнурок, не могли остановить неминуемый разгром наших соперников.

Я получаю на грудь мяч, нахожусь далеко от ворот, но вижу, что они не защищены. Мяч мягко соскользнул вниз и немного вперед, очень удобно подпрыгнул, как бы приглашая ударить по нему правой ногой, и я отважился на сильный решающий удар. Резко отведя корпус и сделав упор на носок левой ноги, я ударил по мячу серединой подъема. Удар не получился. Жалобный писк окончательно разорвавшегося шнурка я не слышал, а всё потом происходящее воспринималось как широкоформатный фильм из первого ряда в замедленном показе.

Мяч отлетел в сторону, метров на шесть от ворот, и смазано, не сильно, но очень точно стукнулся об стекло Гусевой и, не разбив его, отскочил во двор. Пока одна сфера зрения наблюдала за мячом, другая следила за затяжным полётом вырвавшейся на свободу туфли. Она летела бесконечно долго по высокой параболе, всё ближе и ближе приближаясь к окну на втором этаже. Казалось, что сейчас её покинут силы, и она свалится на балкон, но нет – чёрная туфля настойчиво, беспорядочно вращаясь в воздухе, продолжала катастрофическое движение. От напряжения я присел, поджал ногу в одиноком носке, всем телом и мыслями помогая туфле изменить баллистическую траекторию. Но она упорно мчался на встречу с Праздником. Долетев до широкой и высокой форточки, она пробила два стекла навылет и исчезла в ярко освещенном окне Гольдгуберов. Со слов тучного, обиженного, но добродушного хозяина я узнал, что, напугав какофонией звуков – громким взрывом разбитых вдребезги стекол, а затем осыпающихся на балкон и барабанящих по жестяному отливу осколков, туфля подлетела к столу, вокруг которого сидели гости, только-только приступившие к праздничному торту, и шлепнулась на его кремовой середине незваным украшением.

– Ви понимаете, ви нам испортили дэсэрт, – никак не мог успокоиться товарищ Гольдгубер, размахивая моей туфлей. – Роза, скажи ими… они не понимают.

– Яша, что я могу поделать? – пожав круглыми плечами, ответила грузная тётя Роза и по-философски продолжила, – было бы хуже, если бы это сделал наш Боря. Потом сами себе вставляй стёкла.

На следующий день произошел обмен – два стекла от стекольщика, которого в ожидании заказов всегда можно найти возле подвала винного магазина под кодовым названием «Два Карла» на углу Карла Маркса и Карла Либкнехта, на мою одну липкую, в следах белого и розового крема, туфлю, брезгливо выставленную за дверь.

А у Гусевой окно цело! Она нас патологически не любила, и мы ей отвечали взаимной неприязнью. А после её разговора с мнимым милиционером мы взяли в разработку и её. Вскрылись интересные факты, которые мы выведали у наших бабушек, сведя воедино полученные обрывочные сведения. Не такой уж простой была гражданка Гусева Л. И. Происхождение неизвестно, но образование она получила дореволюционное, музыкальное, играла на пианино и владела несколькими языками. Во время оккупации Одессы работала переводчицей, и за ней приезжали на автомобиле немцы. Тогда она жила не в лачуге, как сейчас, а в престижной большой квартире нашего дома.

Контакты её мы пока не выявили, но получили осведомителя в лице соседа по коммуне дошкольника Коли. Он с нескрываемой гордостью докладывал нам, снизошедшим до него старшим мальчикам, – кто к ней приходит и с кем она общается. Выяснилось – никто не приходит и ни с кем она не общается. От Коли толку было мало, и тогда мы установили за ней слежку.

Одесса, 2 мая 1986 года. О Чернобыле ни слова… А.Сементовский (Саня), А.Сегал (Шурик)

Однажды ранним утром, в коридоре, на фигурном столике с мраморной столешницей, где стоял большой черный телефон, раздался звонок. На моё «алло» трубка ответила невнятным шёпотом. Звонил Саня, у него срочное сообщение, разговор не телефонный, нужно немедленно встретиться во дворе. Я выскочил, как был раздетым, на балкон и условным свистом вызвал Шурика.

Через пять минут Саня показывал свою находку. Увиденное нас ошеломило и убедило, что мы на правильном пути. Во дворе на верёвках, поднятых высоко над землей длинными палками, сушилось постельное бельё. Саня утром с балкона четвертого этажа усмотрел – именно эти простыни развешивала Гусева. Какая любознательная сила потащила его утром вниз неизвестно, но то, что он обнаружил и нам показал, откровенно шокировало. На одной из вывешенных простыней мы разглядели чёткий чёрный штамп в виде орла с длинными крыльями и кружком со свастикой в когтистых лапах – герб фашистской Германии.

Всё сходилось, Гусева – сотрудник немецкий разведки ещё со времен войны, а прикрывающийся милицейскими погонами шпион – её агент, который незаметно при их встрече передаёт врагам секретные сведения о перемещении наших партийных руководителей. Сомнений не было – готовится покушение!

Теперь мы с ещё большим упорством и тщательностью следили и за Гусевой, и за милиционером, но они больше не встречались.

И тут Шурик, вернувшийся после очередного задания проследить перемещения резидента, как мы для конспирации окрестили Гусеву, поделился ошеломляющим наблюдением. Он своими глазами видел, как Гусева вошла в гостиницу «Красная», а через десять минут вышла, оставив там свой маскировочный наряд старой бабки, высокой красивой и молодой женщиной под ручку с мужчиной, который, очевидно, был нашим переодетым милиционером, только уже лысым, толстым и без усов. Они сели в такси и уехали на шпионское задание.

Рассказанное Шуриком было весомым вкладом в наше расследование. Оперативный штаб решил усилить слежку за Гусевой не только до остановки второго троллейбуса, но и проехаться с ней по всему маршруту. Сфотографировать Гусеву до переодевания в молодую женщину и после, а также и шпиона-милиционера. И самое главное, с чего всё и началось, – нужно познакомиться с настоящим милиционером. Нет, совсем не для того, чтобы получить номера на велосипед, это детские мелочи, а передать ему в руки все собранные материалы. Дневники наблюдений, негативы и маршруты передвижения шпионов. Милиционер должен быть проверенным и точно не оборотнем, хотя как это определить, было неизвестно.

А через два дня мне подарили долгожданный «Орлёнок», светло-зелёный, с фарой и насосом, абсолютно новый, ещё обмотанный в некоторых местах коричневой промасленной бумагой.

Шпиономания мгновенно испарилась. Проехавшись на новом велосипеде вокруг квартала, я в тот же день собрался с духом и быстро рванул на Приморский бульвар. Начался новый этап путешествий, приключений и освоения жизни.

Американо-израильская дружба. В гостях у Шурика. Нью-Йорк. 2009 год. А.Сементовский (Саня), А.Сегал (Шурик)

Постовой исчез, наверное, его перевели на другой участок. Гусева сняла высохшее бельё. Шурик, рассказывая про переодевание шпионов, часто путался, но очень убедительно и уверенно разукрашивал своё детективное открытие, добавляя всё новые и новые умопомрачительные подробности.

Саня, как юный и подающий надежды майор Пронин, любил вспоминать свою проницательность – как ему ловко удалось найти главную улику на сохнувшей простыне, с головой и ногами разоблачающую подпольную деятельность немецких шпионов. На этом игра закончилась. Боевая ничья.