Читать книгу Опыты литературной инженерии. Книга 1 - Александр Гофштейн, А. И. Гофштейн - Страница 7

Муж моей двоюродной сестры весьма серьезный мужчина. Знает толк во всех сортах и подсортах водки и иных спиртосодержащих напитках. Его на мякине не проведешь. Если уж что пьет, не кривясь, значит, всем остальным пить можно без опасения.

Сам он родом с Украины, где традиции самогоноварения исключительно стойки и почитаемы. Благодаря географическому положению территории, ласковому лету и обилию исходного сырья, Украина значительно опередила такие самогоноварящие области Земного шара, как Шотландия со своим виски, Ямайка с ромом и даже Япония с сакэ. Муж моей двоюродной сестры, кстати, тезка, путем многолетней дегустации в лучших украинских традициях воспитал в себе неколебимую устойчивость к крепости напитков и тонкую чувствительность к бесконечному разнообразию нюансов букета. Даже такой внешне грубый продукт, как ординарная сливянка, не лишает его возможности выявить в ней оттенки чернослива, ренклода, синей птицы, яхонтовой, корнеевской венгерки и, на крайний случай, яично-синей или памяти Тимирязева. Клянусь, о таких сортах слив вы и слыхом не слыхали!

Как-то собрались мы семьями и поехали во Львов, почтить память покоящихся там родителей. Остановились в гостинице с одноименным названием. И вечером того же дня двинулись в ресторан на вечернюю трапезу.

Из всех присутствующих только я свободно говорю по-украински, да еще с замечательным галицийским акцентом, так как вырос во Львове и навечно впитал его неповторимый колорит. Тезка все понимает, но не говорит, так как детство и половину взрослой жизни провел на Байконуре, где, боюсь, про Украину знают не много. Сестричка – та вообще русифицировалась в младенчестве, а драгоценная супруга, хотя и потомственная казачка, понимает украинский язык фрагментарно, потому что вместо рафинированной литературной речи казаки в обиходе использовали русско-украинский винегрет – суржик.

Подходит к нашему столику официант – молодой паренек во фраке согласно статусу гостиницы. Предлагает всем присутствующим меню в тяжелых переплетах. Но тезка поднимает на него тоскующие глаза пилигрима и не глядя в меню пытается заказать что-то специфическое, местное, колоритное и экзотическое. То есть нечто, типичное для этого уголка Западной Украины, чем здешняя земля славится и от чего огонь разливается по опустевшим сосудам. К моим услугам как переводчика тезка принципиально не обращается, уповая на свое духовное родство с «ненькой» и широчайший алкогольный кругозор.

Но мальчик-официант попался или просто бестолковый, или малограмотный, которому бриллиантовые оттенки блеска спиртного неизвестны, традиции неведомы, и вообще, образование тусклое. Несмотря на усиленную жестикуляцию, понятную даже папуасам с берегов Амазонки, многозначительные вздохи и закатывание глаз, до бедного парня никак не могла дойти суть требований гостя, который по мере обоюдного непонимания начинал раздражаться в своем лингвистическом бессилии и неубедительной пантомиме. Наконец выведенный из себя безразлично постным выражением физиономии официанта тезка перешел на метафоры и аналогии, позорно спутав исконно русский фольклор с украинским:

– Ну, скажи, ради бога, есть у вас в ресторане что-то такое местное, львовское? Знаменитое? Своя ридна водка? Самогон? Знаешь, что такое самогон? На крайняк (он так и сказал) какая-нибудь балалайка?

При этих словах тезка убедительно и доходчиво побренчал струнами воображаемой балалайки, чем привел мальчика-официанта в полнейшее недоумение. Я думаю, что кодекс заведения не позволил ему вслух усомниться во вменяемости гостя по принципу: клиент всегда прав. Он скорчил понимающую мину и скоренько удалился сплошным вопросительным знаком.

– Саня, – обратился я к родственнику, – балалайка есть неведомое орудие в здешних широтах. Она ничего не символизирует – ни патриотизм, ни народность. Скорее, здесь в обиходе бандура, о чем ты по причине неуемной жажды забыл. Что он тебе сейчас принесет, я даже предположить боюсь, но, помяни мое слово, этот ужин ты запомнишь надолго.

Тезка к моим словам не прислушался, бережно принял из рук возвратившегося официанта графинчик с прозрачным содержимым и тут же поспешно налил себе в хрустальную рюмашку. Закуска на столе пока отсутствовала, но что являет этот факт для настоящего эстета и флибустьера? Тезка опрокинул дозу, по-казацки крякнул и занюхал выпитое скрученной салфеткой. Как давеча у официанта, его лицо приобрело крайне недоуменное выражение, в котором сомнения относительно света, на котором оно пребывает, дополнилось отказом от понимания собственного образа. Слава богу, подоспело что-то съестное, что позволило родственнику оправиться от шока и наконец осознать себя в человеческом обличье.

Все остальные пили в этот вечер дрянное красное вино с закарпатской наклейкой, аппетитно ели и охотно разговаривали. Тезка не принимал участия в беседе, был весьма сосредоточен и стоически придерживался своего графинчика. Каждый раз перед тем как налить рюмку, рука его повисала в воздухе в некоторых сомнениях. И каждый раз после того как рюмка была выпита, он на секунду впадал в кратковременный ступор, словно унесенный ветром, дующим неведомо откуда и куда.

К концу вечера стеклянный графинчик опустел, а доселе вполне себе теплый родственник остекленел. До лифта мы добрались в виде сложной конструкции, со всех сторон подпирая и поддерживая моего тезку в его неуемном стремлении к покою. Среди ночи громкий стук в дверь нашего с супругой номера возвестил начало действия «балалайки». На пороге стояла бледная, как известка, двоюродная сестричка, умоляюще сложившая руки перед собой. Единственное слово, которое она смогла членораздельно выговорить, было «помогите»!

Наскоро набросив на себя кое-что из одежды, мы с женой помчались в соседний номер, где на гостиничном ложе, с подтянутым под самый нос одеялом, возлежал недвижимый и торжественный родственник. Все в его позе свидетельствовало о готовности к скорой кончине, поскольку, по сбивчивому рассказу сестры, всевозможные способы борьбы за жизнь были перепробованы и оказались тщетными. Не иначе молодой националист-бендеровец-провокатор-официант добавил в графинчик то ли крысиного яду, то ли еще какой более убийственной дряни. Посиневший нос двоюродного брата свидетельствовал о скором переходе в мир иной, без жалоб, стенаний и сожаления. Мэтр алкогольной продукции всем своим видом покорно признавал собственную недальновидность, утрату вкусовыми пупырышками прежней чувствительности, недоучет специфики пребывания на недружественной территории и языковое ничтожество.

Скорую вызывать не решились. Здесь она называется «Швыдка допомога». Состояние пострадавшего давало надежду, помноженную на собственное умение, справиться с коварным недугом, не роняя честь российского флага. Швыдка допомога в ночном отеле – это я и моя верная супруга на подхвате. С помощью проверенных манипуляций с марганцовкой, аспирином и пр. бесславную гибель родственника на чужбине удалось предотвратить или хотя бы отсрочить. До той поры, пока Господь не призовет его ненасильственным путем в свои чертоги.

Утром изрядно ослабевший тезка слегка порадовал нас вновь обретенным жизнелюбием дистрофика, бледно-зеленым цветом кожных покровов и естественным желанием опохмелиться, но чем-нибудь не из ресторанного меню. Умнейшая моя супруга, не раз бывавшая во Львове и наизусть знавшая район, метнулась вовне и вскоре осчастливила брата моей двоюродной сестры, приходящегося ей зятем, бутылкой перцовой горилки и литровой баночкой маринованных огурцов. На наших глазах произошло чудо исцеления. Тезка поочередно прикладывался к обоим образцам стеклянной тары, розовел и наливался оптимизмом. Попыток найти и зарезать официанта не предпринимал и даже согласился съездить с нами на кладбище, на родительские могилы, упоминание которых в нашем обществе еще пару часов назад было категорически исключено.