Читать книгу Бульварное чтиво - Александр Казимиров - Страница 40

Ветер охрипшей сукой завывал в трубах, срывался с цепи и со злостью кусал неуклюжие тучи. Обиженно надув щеки, те начинали рыдать. Их слезы отбивали чечетку на жестяных подоконниках и затягивали окна пленкой воды. Преподаватель художественного училища Николай Александрович Максаков не обращал внимания на капризы осени. Словно лунатик, он кругами ходил по аудитории и рассказывал о творчестве постимпрессионистов:

– Друзья мои, современная живопись – не фотография. Задача ее заключается в создании на холсте некой, не существовавшей до сего момента реальности. Желание отразить личностное впечатление художника от окружающего мира. Глаз и мозг творца устроены иначе, чем у обыкновенного человека. Испокон веков мастера кисти были потребны лишь для того, чтобы запечатлеть существующую явь. С изобретением же камеры обскура задачи изменились. Но, как и раньше, при перенесении изображения из жизни на холст живописец, так или иначе, служил медиумом и вносил в картину долю своего впечатления от натуры. Ван Гог и Гоген, без всякого сомнения, – гениальные художники. То, как они рисовали, может быть, не совсем понятно неподготовленному зрителю. Однако же, нельзя утверждать, что китайский язык – это бессмысленный набор звуков. Для того чтобы в полной мере оценить живопись ван Гога, следует научиться его языку. Наконец последнее, что я хотел заметить по этому поводу: на свете существует бесчисленное количество людей, способных с большим или меньшим успехом написать как Вермеер, Филонов, Рембрандт или Веласкес, однако, это лишено смысла. За холстом стоит гений мастера – тут уж ничего не попишешь. Простите за каламбур.

Монотонное жужжание педагога клонило Шкаликова в сон – сказывалось чрезмерное количество выпитого накануне портвейна. Перед глазами пестрыми клочками проплывали то подсолнухи, то пшеничное поле с кипарисами. Откуда-то издалека приглушенными раскатами грохотал голос Максакова. Его слова о небывалых тяжестях, выпавших на долю безухого сумасбродного художника, стучали по барабанным перепонкам и растворялись в полусонном мозгу. Когда в видениях появились крестьянские хижины в Овере, кто-то толкнул Шкаликова в плечо. Андрей открыл глаза и увидел перед собой преподавателя.

– Я понимаю, что вам это не очень интересно. Но все-таки потрудитесь не перебивать мою речь храпом! Может, кому-то мой рассказ покажется не лишенным смысла.

– Простите, Николай Александрович, я всю ночь за бабушкой ухаживал! – пробубнил студент, понуро опустив голову.

– Я догадался, определил по запаху! Бабуля небось с похмелья умирает? Вы бы сгоняли за микстурой – как-то нехорошо пожилого человека оставлять в таком состоянии!

– Николай Александрович, я больше не буду! – Шкаликов с небывалым усердием теребил полу пиджака.

«Глаз и мозг живописца устроены иначе, чем у обыкновенного человека», – это единственное, что врезалось в память. Андрюшка оттянул нижнее веко и взглянул на свое отражение в зеркале. «Ничего необычного. Глаза как глаза! Серые, с красными прожилками! – разочарованный увиденным, он лег на кровать. – Надо удивить Максакова, добиться его благосклонности! Показать ему, что я не так себе, а подающий надежды…»

Крылатые львы отрешенно взирали на мир сквозь пелену времени, беззвучно рычали, обнажив бронзовые клыки. Им, намертво приросшим к каменным плитам, было совершенно безразлично: идет дождь или снег, дуют ветры, или зыбкое марево обжигает их литые мускулистые тела. Белыми ночами, когда речные волны заигрывали с гранитными берегами, а разведенные мосты утопали в мякоти подрумяненных облаков, хищники стряхивали оцепенение, взмахом могучих крыльев отрывали себя от постаментов и возносились над городом. Львы до утра кружили над золотым куполом Исаакия, любовались колокольней Петропавловского собора. Они ублажали себя бесподобным по красоте зрелищем и возвращались обратно; складывали за спиной мощные крылья и продолжали охранять покой величественного города, шаг за шагом бредущего в вечность. Шкаликов приблизился к одному из фантастических животных. Потер бронзовый, отполированный до блеска лоб.

– Ну что, мудрец, посоветуй, как стать знаменитым.

Лев безмолвствовал, напряженно соображая, что ответить. Небо линяло, беспорядочно кружились ватные клочья. Они падали на шоссе и превращались в слякоть. Зато крыши домов какое-то время отливали серебром. Город выглядел черно-белой гравюрой с вкраплением аляповатых пятен – рекламных щитов. Около молчаливого собеседника Шкаликов внезапно прозрел. Дома он отыс-кал два светофильтра, из которых соорудил чудо-очки. Мир исказился до неузнаваемости и предстал в шальном цвете.

Вечера Шкаликов проводил за мольбертом, творческий процесс занимал уйму времени. Увлечение экспериментальной живописью внушало гению мысль: восхищение Максакова будет безмерным, мастер по достоинству оценит шедевр. Не снимая очков, Шкаликов смешивал краски и наносил на холст богатые мазки; отходил на метр, возвращался, что-то подправлял и удовлетворенно хмыкал. Через очки холст выглядел заурядно, ничего потрясающего в нем не было. Но стоило их снять… Такого буйства красок не мог себе позволить ни один модернист!

Шкаликов представил стремительное восхождение на трон славы. «Завтра обо мне заговорит столица, послезавтра – весь мир!» Коктейль из водки и шампанского, в народе именуемый «северное сияние», быстро отключил одаренного художника.

– Леди и джентльмены! Перед вами работы великого русского живописца Андрея Шкаликова. – Девушка-экскурсовод обвела взглядом притихших заокеанских туристов. – Современное искусство, показанное мастером, объективно свидетельствует о том, что сложившаяся система представлений больше не видит в художнике творца высших ценностей. Трансформация духовной культуры связана с утверждением иных предпочтений. Относительное изобилие свободы, которым обеспечило себя общество потребления, показывает, чего в действительности желает человек. Идеальное не выдерживает испытания комфортом, «душа» проигрывает сексу, «вечное» – сиюминутному! Творчество утрачивает свое первородство и становится «художественным производством», усиливающим развлекательную, игровую функции. Но…

– Скажите, а можно приобрести что-нибудь из этой коллекции? – спросил импозантный мужчина и сложил на груди руки.

Дорогущий Rolex с камнями на циферблате выглядывал из-под белоснежной накрахмаленной манжеты.

Девушка снисходительно улыбнулась.

– Боюсь, ваш банковский счет обнулится!

Ответ экскурсовода уронил статус бизнесмена.

– Простите, я… – смутился иностранец.

Звон будильника оборвал выставку. Шкаликов сунул ноги в тапки с дырявыми носами и поплелся в туалет. По его расчетам, не сегодня-завтра цивилизованный мир ахнет и опустится перед ним на колени. Полчаса студент гримасничал перед зеркалом, оттачивая безразличие к произведенному эффекту. Закончив упражнения с мимикой, он завернул подрамник в простыню, натянул длинное, до пят, пальто и небрежно, на французский манер, намотал длинный, похожий на дохлого удава шарф.

Училище встретило Шкаликов без аплодисментов. Он не стал раздеваться, будто пришел не на занятия, а заглянул по старой памяти – нанес визит вежливости. Максаков беседовал с коллегой и не обращал внимания на мельтешащих студентов.

– Николай Александрович, позвольте представить на ваш суд свою скромную работу. Если во мне есть хоть какой-то божий дар, то, будучи циником, я его не ценю. Оцените вы!

Брови педагога подпрыгнули, да так и замерли на середине лба. Он жестом пригласил сумасшедшего ученика в кабинет. Шкаликов прислонил полотно к стене и сдернул накидку. Он ждал оваций. Максаков в задумчивости теребил щетину подбородка. По его лицу невозможно было догадаться, насколько сильно он восхищен. Наконец, он похлопал ученика по плечу.

– Молодец, Андрюша! Хороший из тебя получится маляр!