Читать книгу Роман с фамилией - Александр Кердан - Страница 12

В год второго консульства Октавиана, осуществляемого им на пару с патрицием Луцием Волкацием Туллом, Марк Агриппа стал эдилом Рима. Эта должность давала ему право осуществлять надзор за строительством и содержанием храмов, а также ведать общественными играми.

Став магистратом, Агриппа со свойственной ему энергией взялся за благоустройство города, реставрацию и строительство акведуков, чистку городской канализации – Большой клоаки. Это вполне удалось ему, и Великий город стал ещё ухоженней и благовиднее.

Незаметно я привык к Риму, так враждебно встретившему меня вначале и ставшему теперь моим вторым домом. Я полюбил его портики, величественные храмы и роскошные сады с их тёмными пиниями, зелёными оливами и серебристыми тополями, с цветущими круглый год кустами роз и гортензий.

Даже мне, живущему в Риме не так давно, было очевидно, как похорошел, преобразился город при Агриппе: новые здания из мрамора день за днём всё больше вытесняли с улиц старые постройки из туфа и самодельного кирпича.

Впрочем, мой ловкий господин Октавиан и эти достижения умело приписал себе. Острословы из окружения Поллиона на все лады обсуждали хвастливое заявление консула: «Я принял Рим кирпичным, а оставлю потомкам мраморным!» и, конечно, упрекали Октавиана в высокомерии и самолюбовании.

И только Агриппа, казалось, не обращал на похвальбы друга никакого внимания.

Как справедливо заметил Вергилий, всякого из живущих влечёт своя страсть… Проявилась таковая и у Марка Агриппы. Этот неотёсанный «солдафон», как называли его между собой посетители библиотеки, неожиданно принялся покровительствовать скульпторам и даже стал появляться на выставках их работ.

А вот в саму библиотеку Поллиона он заглянул лишь однажды, да и то не ради хранимых здесь свитков и пергаменов: они его не интересовали. Он пришёл посмотреть на свой бюст, заказанный хитрецом Поллионом у модного скульптора Квинта Лолия Алкамена.

Бюст удивительно точно передавал черты Агриппы: грубое лицо с волевым подбородком, крупным мясистым носом, широкими, резко очерченными ноздрями, могучую шею, широкие плечи и грудь воина с рельефной мускулатурой.

Мне тогда удалось хорошо рассмотреть прославленного полководца и флотоводца воочию. Навсегда врезались в память его низкий и резкий, приспособленный для отдачи команд голос, кривые ноги кавалериста и раскачивающаяся походка моряка. Агриппа прошёлся несколько раз вокруг своего изваяния, удовлетворённо крякнул и ушёл, оставив после себя почти неуловимую смесь запахов конюшни и корабельной верфи.

Я подумал тогда, что именно такой друг – суровый и приземлённый, надёжный и грубый, нужен Октавиану, власть которого в Риме всё это время оставалась зыбкой и неустойчивой. Одному её не удержать.

Мои размышления оказались верными.

Сторонники Марка Антония снова дали о себе знать. Гай Сосий, избранный консулом, выступил в Сенате с обвинительной речью против Октавиана. Его поддержали многие важные сенаторы и представители всаднического сословия. Октавиан в ответ явился в Сенат вооруженным, в сопровождении Агриппы и преданных ему легионеров и, в свою очередь, обвинил Сосия и его патрона – Марка Антония – в развязывании гражданской войны.

В ту же ночь Сосий и второй консул Гней Домиций Агенобарб вместе с тремя сотнями сенаторов бежали к Антонию, который в Эфесе, уже не таясь, собирал армию для похода на Рим.

Остроты кризису добавило и то обстоятельство, что Марк Антоний развёлся с сестрой Октавиана Октавией и совершил неслыханное кощунство – официально женился на царице Египта Клеопатре. По Риму поползли слухи, усиленно распространяемые клевретами Октавиана, что Антоний околдован зельями царицы-блудницы, что он совершенно потерял разум и волю, что его легионами полновластно распоряжаются евнухи и служанки Клеопатры, мечтающей покорить Рим.

Осенью в год 723-й от основания Рима Сенат, теперь уже полностью состоящий из сторонников Октавиана, объявил Египту войну.

Верный Агриппа тотчас оставил эдильство и снова возглавил римский флот.

В битве при мысе Акций его либурны оказались более маневренными и боеспособными, чем неповоротливые суда египтян. Они сломали боевые порядки кораблей Антония и Клеопатры, сожгли и потопили большинство из них. Антоний запаниковал, бросил погибающий флот и вслед за своей возлюбленной Клеопатрой бежал в Египет.

Рим ликовал. Знаменитый Гораций устроил в зале библиотеки восторженную рецитацию – декламацию своего девятого эпода, посвященного победе при мысе Акций и написанного буквально за три дня после того, как поэт узнал эту новость.

Гораций снискал бурные аплодисменты собравшихся, многие из которых ещё недавно почитали себя противниками Октавиана.

– Жаль, юноша, что ты не видел их льстивые лица, – восклицал Агазон. – О, подлая человеческая натура! Ещё вчера эти змеи устраивали овацию Марку Антонию и вот теперь ликуют, узнав о его поражении. А этот презренный Гораций? Разве можно заставлять свою музу так пресмыкаться и лгать! И всё в угоду сильным мира сего… Подумай только: он ставит Октавиана выше Мария и Сципиона Эмилиана, называет день победы при Акции более радостным, чем день освобождения Сицилии от Секста Помпея… Он опять превозносит Октавиана как великого триумфатора и ни слова не говорит о вкладе в эту победу доблестного Агриппы…

Возмущённый Агазон долго не мог успокоиться. Несколько дней он бурчал себе под нос:

– О, Гораций, о, низкий льстец! Как ты мог без тени смущения все восторженные похвалы обращать к тому, кто ещё вчера был заурядным, беспомощным юношей, сказавшимся больным в сражении при Филиппах, полководцем, бросившим своё войско и бежавшим в Мутинском сражении… Да как тебе не стыдно! Разве твой кумир божествен и бессмертен, разве он благословен и достоин своего унаследованного от Цезаря имени Август! Ты только послушай, – теребил он меня: – Когда ж, счастливец Меценат, отведаем, Победам рады Цезаря, Вина Цекуба, что хранилось к празднику: Угодно так Юпитеру… Тьфу, какая мерзость!

Я дружески посмеивался над Агазоном:

– А что, если удача снова улыбнётся Марку Антонию?

Агазон хрипло рассмеялся:

– Тогда не только этот Гораций, но и все продажные стихотворцы, политики, оптиматы и популяры (ты, мой мальчик, надеюсь, знаешь этих сторонников нобилитета и плебса) будут пить вино за Клеопатру, правительницу Рима, славя её в стихах и тостах… А Квинт Лолий Алкамен высечет из мрамора бюст Антония куда как с большим прилежанием, чем только что высекал бюст Агриппы… – Тут он по-отечески ласково предупредил меня: – Не советую тебе, юноша, даже мысленно лезть в политику. Запомни: там невозможно остаться честным и не потерять своего лица. Как сказал мой мудрый земляк Пифагор Самосский, политика подобна зрелищу: в ней часто весьма плохие люди занимают наилучшие места… Я предпочёл бы, чтобы тебя по-прежнему куда больше интересовала философия. Она одна даёт мыслям свободу, а сердцу покой… Но этот покой ты сможешь обрести только тогда, когда потушишь всякую ненависть в своей душе…

Я с радостью последовал бы советам мудрого грека и продолжал оставаться подальше от всякой политики и от сильных мира сего, но судьба, увы, не предоставила мне такой возможности.

Накануне сентябрьских нон меня неожиданно вызвали в дом Октавиана.