Читать книгу Роман с фамилией - Александр Кердан - Страница 16

В год своего седьмого консульства, осуществляемого совместно с Марком Агриппой, Октавиан получил от Сената полномочия цензора. Это давало ему право контролировать всю финансовую жизнь в государстве, следить за строительством и содержанием общественных зданий, надзирать за нравами, но главное – исключать из сословия патрициев и всадников всех неугодных. В том же году впервые за сорок лет провели ценз и составили новый список сенаторов, в котором имя самого Октавиана значилось первым. Так Октавиан стал принцепсом пожизненно.

Принцепс – первый среди равных по старинному римскому обычаю не обладал особыми должностными полномочиями. Но это звание считалось почётным, давалось только представителям старших патрицианских родов: Эмилиев, Клавдиев, Корнелиев, Фабиев, Валериев…

Казалось бы, влияние принцепса невелико, но при ежегодно сменяемых магистратурах он, постоянно стоящий во главе сенаторов, становился определяющей фигурой. И хотя само звание принцепса вовсе не равнялось титулу императора, а как бы напоминало о далёких временах аристократической республики, на самом деле первый шаг к созданию новой империи был сделан. А приверженность республиканским идеалам, которая подчёркивалась Октавианом при каждом публичном выступлении, являлась не более чем фарсом и ловушкой для простаков.

Далее последовали новые шаги. Уже в январские иды следующего года на заседании Сената Мунаций Планк предложил назвать Октавиана Августом, и все сенаторы единодушно одобрили это.

С этого времени мой господин Гай Октавиан Фурин сменил имя, полученное при рождении, и стал официально именоваться: Imperator Caesar Augustus divi filius – император Цезарь Август, сын бога.

Звание «сын бога» ко многому обязывало.

Чтобы закрепить свой новый титул в глазах сограждан, Август начал строительство десятка новых храмов, за год отремонтировал в одном только Риме восемьдесят культовых мест – значительно больше, чем за всё предыдущее десятилетие.

Демонстрируемая набожность принцепса самым невероятным образом сочеталась с компанией по возвеличиванию «сына бога». И если прежде Октавиан отличался личной скромностью, то теперь в городе как грибы стали множиться его статуи и бюсты. Его непритязательность в быту уступила место тяге к роскоши. На Паллатине началось строительство нового грандиозного дворцового комплекса, куда вошли личные апартаменты принцепса и покои членов его семьи, церемониальный дворец для государственных приемов, храм Аполлона с алтарём и портик Данайди, который замышлялся как новый Форум. Здесь же были спланированы библиотека, санктуарий – святилище и просторная терраса с видом на цирк Массимо.

Место для будущего строительства, как объявили об этом глашатаи, определила молния, ударившая в землю во время первой в этом году невиданной по мощи грозы. И этот знак Август посчитал прямой волей богов.

Однажды о его будущей библиотеке со мной заговорил Агазон:

– Полагаю, что принцепс приложит все усилия, чтобы его собрание свитков стало лучшим и затмило все остальные библиотеки, как солнце затмевает свет звёзд, как сам Август затмил всех в Сенате… Да, уже совсем скоро Поллиону придётся смириться с тем, что его библиотека – не единственная в своём роде, и далеко не самая первая… Равно как мне придётся свыкнуться с тем, что ты больше не будешь работать в этом зале… Думаю, что Август уже присмотрел для тебя важную должность в своей библиотеке… А следовательно, расставание наше неизбежно…

Мудрый Агазон оказался прав: нам и в самом деле вскоре пришлось расстаться. Но произошло это совсем по иной причине.

В конце весны Август неожиданно заболел. Острый приступ неведомой болезни случился у него в тот день, когда я проводил занятие с детьми.

В класс посреди урока вбежал Талл. Он передал приказ Ливии занятие немедленно прекратить и увёл детей в их комнаты, сказав мне отправляться в библиотеку.

Я, недоумевая о причинах срыва уроков, быстро прошёл к выходу для слуг, но там меня остановил центурион из личной охраны Цезаря и приказал мне возвращаться в таблинум, где собирается вся прислуга.

В коридорах дома царила необычная суматоха. Туда-сюда сновали рабы с сосредоточенными лицами. У лестницы, ведущей на второй этаж, к личным покоям Августа, появился вооружённый дротиками и мечами караул преторианцев. Обычно гвардейцы охраняли только наружные двери, а проход по всему дому оставался свободным…

Тут же переминались с ноги на ногу несколько эскулапов. Мне были хорошо известны, как завсегдатаи библиотеки Поллиона, Антоний Муса, ученик целителя Темиссона, и его не менее знаменитый брат Евфторб, личный врач нумидийского царя Юбы, который прибыл в Рим по приглашению Августа. Именно за Юбу была недавно сосватана взятая в плен юная дочь Клеопатры и Антония – Селена.

До меня донеслись обрывки фраз озабоченных врачевателей:

– …пропустите нас немедленно! Сама госпожа… мы обязаны…

– …такая слабость, это, возможно, от перенапряжения…

– …нет, брат, думаю, что это печёночные колики…

– …да с вас шкуру сдерут, если…

Преторианцы, преграждавшие путь, так и не вняли мольбам, пока из покоев не выглянул Пол и громко не распорядился пропустить врачей. При этом всегда самодовольное лицо Пола выражало крайнюю степень испуга.

Врачи взбежали по лестнице и скрылись за дверями спальни цезаря.

Вслед за ними туда же поднялись мрачные Меценат и Агриппа.

В таблинуме, куда я прошёл, собрались домашние рабы и те немногие посетители, кто, подобно мне, оказался в доме Августа в этот час. Нам объявили, что всем запрещено покидать домус до особого распоряжения, а подошедший Талл определил каждому гостю место, где ему предстоит находиться. Мне он приказал идти за ним.

В канцелярии, где располагались личные секретари Августа, Талл объявил:

– Ты будешь помогать мне, пока снова не начнутся занятия… Это распоряжение госпожи…

В доме Августа я безвылазно провёл почти две недели.

Всё это время врачи боролись за жизнь Цезаря, а я помогал секретарям разбирать и переписывать бумаги.

Августа никогда не отличался особо крепким здоровьем, но на этот раз болезнь его оказалась крайне опасной и, похоже, даже смертельной.

Мне поручили сделать копии списков родословной самого Августа, его дочери Юлии, супруги Ливии и её детей. А это верный признак того, что ближнее окружение Цезаря всерьёз озаботилось вопросом о наследнике.

По римским законам единственная дочь Цезаря Юлия наследовать власть не могла, это право принадлежало лишь родным сыновьям, которых у него не было… Да, у Августа были пасынки, но к кому из них перейдёт власть в случае смерти Цезаря, оставалось неясным. Август до сего дня не определился с завещанием, что могло вызвать волнения в народе, кривотолки в Сенате, а то и привести к государственному перевороту.

Необходимо было срочно сделать выбор.

Уже через пару дней Пол, под диктовку Ливии, написал текст указа о назначении принцепсом своих преемников, и Август слабеющей рукой подписал указ и передал свой перстень с печатью Агриппе…

Мы с Таллом делали копии с этого указа, поэтому раньше других узнали, что своими наследниками Август определил Друза и Тиберия, а до их совершеннолетия полноту управления государством поручил верному Агриппе.

Наследники указывались именно в такой последовательности: сначала – младший пасынок Друз, а старший – Тиберий только во вторую очередь. И хотя в этом просматривалась явная несправедливость, но даже Ливия, всегда отдававшая предпочтение старшему сыну, приняла завещание как должное.

Жрецы уже начали подготовку к похоронному обряду, и всё в домусе погрузилось в траур, но Август неожиданно пошёл на поправку.

Перелом наступил тогда, когда Антонию Мусе пришла мысль лечить больного не общепринятыми горячими ваннами, а, напротив, ледяными. Вторым действенным и спасительным средством оказалось голодание. Цезаря несколько дней кормили только свежими листьями салата и давали обильное питьё. И Август вдруг пошёл на поправку.

Придя в себя, он первым делом приказал Агриппе вернуть его императорский перстень…

А ещё через несколько дней, когда угроза жизни Августа вовсе миновала и он начал вставать с постели, всем невольным гостям домуса позволили покинуть его.

На улице я, как будто впервые, увидел небосвод – голубой и яркий, вдохнул всей грудью свежий ветер, порадовался ласковому шелесту листвы на серебристых тополях.

Меня окликнул Тит – мой давний знакомый, переписчик из римского зала библиотеки Поллиона. В дни, когда я вёл уроки, он обычно помогал Агазону.

– Слава богам, ты наконец объявился… Уже третий день караулю тебя и прошу вызвать… А эти солдафоны, – он кивнул в сторону преторианцев, стоящих на часах с каменными лицами, – всё время отказывают…

– А что случилось? – Его тревога передалось мне.

– Старый Агазон очень плох. Несколько дней не встаёт со своего ложа, отказывается от еды и питья, бредит и клянёт всех богов… А когда приходит в себя, всё повторяет твоё имя, зовёт, боится, что не успеет проститься навеки…