Читать книгу Раскодированная Россия - Александр Крыласов - Страница 11

Часть первая
Глава 11

Оглавление

– Витюху убили! – послышалось с улицы.

Жильцы стали собираться у холодной и неуютной песочницы, хранившей следы вчерашнего пира. Было семь утра. Побитое «Хенесси» войско расползлось около часу ночи, оставив на стылой земле боевые доспехи. Варежки и шапки, шарфы и даже чей-то носок, припорошенные снегом, напоминали о вчерашнем побоище с Зелёным Змием.

– Кто сказал, что его убили? – голосом прокурора спросил Троекуров.

– Я, – отделилась от соседей жена Игорька, известная сплетница и пустолайка, – сама видела. Лежит родненький на бочку возле особняка. Бросили его одного, бесстыжие.

– Может, он пьяный? – выразил сомнение Игоряха.

– Какой пьяный? – взвилась как ракета его супружница, – сама видела, как его прикладами забили опричники энти. А товарищ Серый самолично командовал. Забейте, говорит, его, он здесь самый вредный.

Бабы начали привычно подвывать и утирать слёзы. Тогда Серафим и Игоряша пошли проверять точность разведданных. Разведчики вернулись чернее тучи, оказывается, Ушанкина уже на улице не было, видно, тело занесли в особняк.

– Концы в воду прячут, – резюмировал Серафим, – Витюшу, лучшего моего другана прикладами как последнего бродячего пса забили. А мы что? Так и оставим?

– Мы отомстим, – неуверенно подали голоса соседи, – мы расквитаемся. Но сначала нужно помянуть.

– А-а-а-а-а, – махнул рукой Троекуров, – вам бы только нажраться.

И, правда, соседи плача и проклиная злодея Серого, принялись деловито готовиться к поминкам. Рыдающая вдова Ушанкина, глотая слёзы, стала писать список приглашённых.

– Сволочи вы, – не выдержал Серафим, – правду говорят: чем в России поминки отличаются от свадьбы? На одного пьяного меньше. Ну, вас всех – один отомщу.

Все принялись отговаривать народного мстителя, предлагая поднакопить силы и выработать чёткий план действий. К Севе подошёл очкарик из соседнего подъезда.

– Всеволод Андреевич, что я могу для вас сделать? Я вам бесконечно благодарен за счастливое вызволение из застенков.

– Спасибо за заботу, но больше всего мне в данный момент требуется швея.

– Швея? – обалдел сосед.

– Видите ли, уважаемый, российская действительность такова, что постоянно предлагается выпить. Горе и радость, рождение и смерть, утрата и покупка – всё сопровождается предложением «обмыть». Вот и сейчас: погиб человек, а все уже заняты поисками спиртного, как будто именно водка укажет дорогу в рай усопшему. И попробуй, откажи – станешь врагом на всю оставшуюся жизнь.

– Традиции, – пожал плечами сосед.

– Я не собираюсь менять привычек нашего великого народа. Раз уже поменял – хватит. Просто мне пришла в голову идея как совместить приятное с полезным. Распарывается обычная куртка и в подкладку подшивается прорезиненная ткань. В левом рукаве что-то типа воронки с клапаном. Берёшь правой рукой рюмку водки, подносишь ко рту две руки одновременно и, делая вид, что выпил, плескаешь водку в левый рукав. Допустим, одну, две рюмки, действительно выпиваешь, а остальные сливаешь в рукав. Потом её можно обратно вылить и использовать как жидкую валюту. Убиваем сразу несколько зайцев: и в конфликт ни с кем не вступаем, и голова всегда ясная, и с похмелья не мучаемся. А водку потом всегда можно на хлеб поменять.

– Здорово, – загорелся сосед, – я сделаю. У вас есть подходящая куртка?

– Найду.

– Так, а где взять водонепроницаемую ткань?

– Может, надувной матрас распатроним?

– Точно. Несите, Всеволод Андреевич, компоненты. Через два часа будет вам куртка Джеймса Бонда. Я, знаете ли, очень соскучился без дела. Мы же россияне очень трудолюбивые люди, только нам цель нужна большая. Чем больше, тем лучше, а без цели мы сразу в запои уходим. Согласны?

– У меня, знаете ли, более профессиональный взгляд на такие вещи. Хотя определённая логика в ваших словах есть. Со своей стороны предлагаю наладить серийный выпуск таких курток – ВВП скакнёт сразу в несколько раз, да и смертность поубавится.

Через два часа сосед действительно принёс шпионскую куртку. Сева тренировался со стаканом воды, когда в дверь вломился Троекуров. Ни слова не говоря, он выставил бутылку рома на стол. Помолчали.

– Из старых запасов, – пояснил Серафим, – давай Витька помянем.

– Да там же общие поминки собирают, – попробовал отказаться Сева.

– Что общие, – возразил Троекуров, – все тут же нажрутся и будут песни петь. Типа, покойник при жизни был весёлым человеком, он сидит там, на облаке и радуется, какие у него хорошие были друзья и подруги. Тьфу.

– Это да.

– Никто его не знал, так как я, – распаляясь, продолжил Серафим, – «Витюха – алкоголик, Витюха – тунеядец». Так все считали. А у Витька была чистая душа, он любил красоту, красивые вещи, красивых женщин – вот к чему рвалась его душа. А ничего этого не было. Кругом только алюминиевые, гнутые вилки, да каракатицы пятьдесят четвёртого размера, тридцать три квадратных метра, да обшарпанная мебель. И когда он въехал в особняк, тут-то и воспарила его душа. И обрела, наконец, счастье и покой. Вон, все говорят: «Витька жаба задавила за особняк». Дурачьё. Его лишили красоты. Опять вернули в убожество и нищету. Все смогли это перенести, а он нет. Хочешь стих?

– Давай.

Вышло красно солнышко, да закатилось,

Нетути травки – сугробы, да лёд.

Сердце стучало, порой колотилось,

А нынче ударит и тут же замрёт.


Стёжки пусты, да сносилися лапти,

Грудь нараспашку, а свет не согрел.

Только б завыть: православные, грабьте,

А что с меня взять, если гол как пострел.


А мне без тебя пустота и могила,

Ветер колючий, да жидкая грязь,

А мне без тебя табурет, да стропила,

Да крепкая верёвка, чтоб не порвалась.


Слёзы в глазах или морда в рассоле,

Где ж ты, Витюша, мой корешок?

На столе закуска – горбушка без соли

И есть ещё рукав – это на посошок.


Где ты мой друг? Словно соли хрусталик

Упал, растворился на дне туеска.

А что мне осталось? Недопитый шкалик.

Разбитое сердце, да злая тоска.


Серафим и Сева, не чокаясь, помянули раба божьего Виктора Ушанкина. Серафим продолжил:

Давайте помянем свободу

Без розовых, круглых очков

И выпьем торжественно воду

Из всех туалетных бачков.


Свободы в раю не бывает.

Свобода ночует в аду.

Она своих язв не скрывает.

Она в отвращении к труду.


Свобода не любит имущих,

Примерных мужей и отцов.

Она у торчащих и пьющих,

Бездельников и подлецов.


Свобода страшнее, чем рабство

Как пуля страшней кандалов.

Свобода и равенство с братством

Воистину разный улов.


Свобода не может быть сладкой.

Свобода предельно горька.

Она разновидность припадка.

Она самодурство царька.


Свобода – гашиш и путаны,

Свобода – портвейн из горла.

Свобода – «харлей» и бандана.

Свобода – полёты орла.


Свобода кончается быстро

Могилой, больницей, тюрьмой.

Свобода мгновенна как выстрел,

Летящий к тебе по прямой.


Серафим упал головой на руки и зарыдал. Сева похлопал его по плечу, утешая, и прочитал пару своих творений:

Если юность – это сказка, то старость – это быль,

Я лежу, уткнувшись носом в придорожную пыль,

Кстати, все мои идеи оказались в помойном ведре.

И мне нужно подняться и стать молодцом,

Усердным работником, мощным творцом

И начать всё сначала в какой-нибудь мерзкой дыре.


Мне пора уже смириться – я не стану богат.

Мне в затылок зло и страшно бьёт потухший закат.

Ещё несколько минут, и я просто погружусь в темноту.

Кто-то сзади бьёт по почкам и лопочет: «Лыжню»!

Кто-то ловко завлекает: «Дам кредит или женю»,

А я чувствую всем нёбом привкус крови и меди во рту.


А страдающий парнишка, он же просто смешон.

Сладко розовые щёчки, вместо нимба – капюшон.

И надрывные вопли: «Эта сучка опять не дала»!

Вот унылый, старый нищий – действительно ад,

Каждый встречный прохожий отводит свой взгляд,

Словно бедность заразна и может заглючить дела.


Всякий хочет свою старость встречать в гамаке,

Чтобы ноги в тепле, ну, а нос в табаке,

А после забыться под чёрным могильным крестом.

Но если по жизни ты шагал налегке,

Часто утро встречал под столом в кабаке,

Значит, смерть свою встретишь в канаве тире под мостом.


Ну, а впрочем, не парься, что вышел седым.

Не хочешь болеть – умирай молодым.

Всё самое лучшее пишется до сорока.

А после ты только удвоишь свой вес,

Послужишь балластом, замедлишь прогресс

И будешь мешаться в ногах с тупизной старика.


– А вот другое:

Нас чистоган как траву косит

И отвосюду жлобством тянет,

И друг звонок мизинцем сбросит,

Изобразив, что очень занят.


Душа как рана ножевая

Болит и оставляет ямку.

Я не живу, я доживаю

И как фельдфебель тяну лямку.


А что, касатик мой, случилось?

Откуда вдруг такая смелость?

Что? Ничего не получилось?

Ну, из того, чего хотелось?


А, может, слишком был ленивым?

А, может, цели выбрал плохо?

Зачем тянуться было к сливам?

Нет бы, нагнуться за горохом.


И вот итог твоей гордыни:

Что на душе темно и пусто.

Зачем лелеять было дыни?

Нет бы, окучивать «капусту».


Мы перед Господом предстанем

Но не в костюме, а в исподнем.

Кто хмурым, зимним утром ранним,

А кто июльским, жарким полднем.


И на весы пред Богом лягут

Среди мобильников и сумок

Листы мелованной бумаги,

А там строка или рисунок.


Троекуров, всплакнул и продолжил:

– И с Серым у него были свои счёты. Тот, наоборот, уничтожал красоту. Сам же видел, во что они особняк превратили. Так, ладно, ещё три минуты и мы услышим залп орудий по случаю смерти моего друга, – мстительно произнёс Троекуров.

– Какой залп? – не понял Крылов.

– Пушечный, – уточнил Серафим, – все только болтать, горазды, а я пошёл в особняк, поджёг бикфордов шнур и сейчас разнесёт весь этот особняк вместе с упырями к чёртовой матери. Там у них взрывчатки до хрена. Это не пьяные песни на поминках, этому душа Витька точно обрадуется.

– А как ты время высчитал? – спросил Андреич, считая, что Троекуров бредит.

– Я сапёром в армии служил. Сантиметр бикфордова шнура сгорает в минуту, время взрыва высчитать несложно. О, вот, заткни уши, щас рванёт.

Действительно, грянул мощнейший взрыв. Если бы в домах остались стёкла, их бы вынесло взрывной волной, а так только подушки посыпались на пол.

– Ну, ты дал, – покачал головой Сева.

– За спасённую красоту. За отмщённого Витька. Смерть всем Серым и Рябым. Наливай, помянем раба божьего Витюшу, чтоб земля ему была пухом. Ну, Витюха прости нас, если мы в чём-то перед тобой провинились…

С улицы послышался голос Ушанкина:

– Это чего там рвануло?

Троекуров и Крылов бросились к окну. Похмельный полководец в фуражке товарища Серого и с его же кобурой на боку ковырял мизинцем в ухе.

– Что за дела!? Кто тут шалит без моей команды!? – разорялся Витюша.

Тут он углядел, как его жена ставит на столы припрятанный коньяк из тайных запасов.

– Стерва, ты, что это моим коньяком распоряжаешься? Я распускаю войско. Отлезь от стола. Дармоеды, халявщики. Только на шару бухать.

Все бросились обнимать воскресшего «Наполеона», объясняя предстоящий праздник его же кончиной. Женщины опять зарыдали, мужики нахмурились: поминки отменялись, значит, дармовая выпивка тоже.

– За твоё счастливое воскрешение, Витюха, – нашёлся Игорёк, – за твоё второе рождение. Теперь сто лет жить будешь. Наливай.

Соседи быстро разлили коньяк и с тревогой посмотрели на генералиссимуса. Тот махнул рукой как Суворов, посылая солдат на вражеские редуты. Принял чарочку и сам. Повторили. Потом ещё.

– Рассказывай, как ты жив-то, остался? – наперебой загалдели поддавшие «десантники». А то уж видели, как тебя прикладами забили.

– Брехня, – рассердился Ушанкин и принялся опять показывать танец смерти, который он учинит над товарищем Серым.

– Нету Серого, – оповестил всех Троекуров, – и особняка нету. Это я всё подорвал.

– Зачем?! – взвился Витюша, – зачем, ты мой особняк рванул, гнида?! Я тебе, Серафимка, никогда этого не прощу.

– Я же думал, что тебя эти сволочи замучили, – стал оправдываться Троекуров, – я отомстить хотел. Ты уж не обижайся.

– А как ты фуражку с кобурой стырил? – ловко перевёл разговор на другое Игорёк.

– Проснулся, смотрю…

Сева потихоньку встал и отправился домой. Что будет дальше, он знал наизусть. Наутро жена Ушанкина принесла Андреичу фуражку и револьвер товарища Серого, она не одобряла фельдмаршальских замашек своего мужа.

Раскодированная Россия

Подняться наверх