Читать книгу Раскодированная Россия - Александр Крыласов - Страница 4

Сева пошёл по разгромленной Москве. Отовсюду слышались гневные выкрики:

– Они думали, что самые хитрые!

– Сами будут кирять, а мы на них ишачь!? Не на тех напали. Ищите дураков в стране Буратино. Сами теперь насекомьте.

– На фонарях надо их вешать, кровопийц, на фонарях. Попили нашей кровушки, сволочи. Теперь отольются кошке мышкины слёзы.

Или уже более жизнеутверждающее:

– Юр, ты энтот пинжак поверх надевай, поверх.

– Да на мне уже четыре их, не лезет.

– Надевай, говорю. Вон, смотри на бирке что прописано: 2 тысячи евро. Ты столько и за год не приносил.

– Куда, курва, потащила. Вертай сапоги.

– Щупала убрала, зенки выцарапаю. Мои сапоги.

– Да они ж тебе малы, кобыла.

– Не твоя забота. Крути педали, пока не дали.

– Греби ушами камыши, гвоздь беременный.

– Сам лысый пряник.

Сева обратил внимание, что в его руке бутылка текилы. Он сделал внушительный глоток. Смотреть на окружающий мир стало легче.

В соседнем дворе гуляли два братка. Поперёк дороги была натянута верёвка, и кто, перелезая через неё, задевал, тут же доставлялся шестёрками под залитые очи двух бригадиров.

– Куда идёшь, служивый? – спрашивал один из них с перебитым носом у паренька лет пятнадцати.

– Домой, – робко тянул юноша.

– Неправильный ответ, – вступал другой брателло, рыхлый с отвисшим пузом, пьяный в зюзю.

– Почему на тебе штаны камуфляжные? – наседал первый гангстер.

– Модно, – пищал паренёк.

– Неправильный ответ, – подал голос второй.

– Эти штаны может носить только военный. Усвоил, доходяга?

– Усвоил.

– Неправильный ответ, – у второго братка видно что-то заело.

– Ладно, присаживайся, угощайся, – щедро повёл рукой первый бандит, – зови меня братом. И я буду звать тебя братом. Как зовут тебя, брат?

– Петей.

– Петрухой, значит. А меня Емелей. А его, – он толкнул задремавшего соседа, – Кочаном.

Кочан, потеряв равновесие, опрокинулся на спину прямо в большую снежную лужу и сразу же захрапел. Теперь компания напоминала три весёлых гуся: Емеля любил весь свет и лез обниматься с Петрухой, Петяша ненавязчиво пытался избежать бурных ласк, а Кочан дрых, закинув ноги к бесприютным небесам. Андреич опять приложился к бутылке. Рядом в скверике носились неуёмные футболисты. О степени их опьянения говорило то, что одна команда бегала в майках и семейных трусах, а другая и вовсе без маек. Команды нетрезво месили снежную грязь и были заляпаны от головы до пят. Вместо ворот лежали кучи верхней одежды, второпях сброшенные нетерпеливыми спортсменами. На одной из куч тяжёлым пьяным сном ворочался вратарь. Его собрат пока держался, но видно было, что из последних сил. Игроки, казалось, нимало не огорчались выбывшим бойцам, ведь каждый забитый гол тут же отмечался двумя командами. Одна чокалась коньяком с радости, другая глушила водку с горя. Судя по нетрезвым финтам и пасам, второй тайм не предполагался. Сева отпил кактусовой водки и отсалютовал бутылкой членистоногим футболистам. На следующем повороте толпа пыталась перевернуть трамвай. Вагоновожатая бегала вокруг и верещала так, что закладывало уши. То ли устав от её криков, то ли не справившись с таким весом, погромщики решили выместить зло на автомобилях. Парочку перевернули, парочку подожгли, остальным просто выбили стёкла и нацарапали нецензурные выражения в адрес автомобилистов. Под вой сирен, и вопли разгневанных авто владельцев пошли стенка на стенку. Ясное дело, мужиков, предпочитающих общественный транспорт, было больше, и бывшие владельцы железных коней откатились к разгромленному супермаркету зализывать раны. Ну, и помянуть свои машины. Разгорячённые победой пешеходы также навестили магазин, эти уже с целью отметить свою викторию. Вспыхнувшая снова драка быстро угасла, когда выяснилось, что спиртное всё растащили. Мгновенно было принято решение остановить автобус и ехать в ближайший гастроном за бухлом. Сдружившиеся противники перегородили дорогу своими помятыми в драке телами, остановили автобус и, наваляв по ушам водиле, тронулись за «горючим». Сева махнул ещё. Город напоминал разворошённый улей, взятие Рима варварами и завод дегустационных вин одновременно. Из супермаркетов и универсамов тащили всё, что можно было съесть и выпить. Из бутиков и магазинов одежды – всё, что можно одеть. Из магазинов электроники волокли просто всё, вырывая с мясом со стоек и витрин демонстрационные образцы. Вчерашние каменщики и уборщицы, пекари и крановщицы, все кто обеспечивает жизнь большого города, но не виден, потому что горбатит от темна до темна, вылезли на свет божий. И заявили свои права на «имушшество». Неожиданно выяснилось, что у них бульдожья хватка, зычный голос и стальные мускулы. Именно они громили магазины и занимали особняки, свирепо отбиваясь от других любителей делить чужое добро. Менее решительная часть мародёров просто упивалась дармовой выпивкой. Севе всё чаще попадались спящие прямо в грязи и снегу люди. Случались участки земли, сплошь усеянные телами в причудливых позах, как будто зелёный Змей Горыныч пронёсся смерчем над городом, положив тысячи людей. Всюду раздавались крики ограбленных и избитых. «А ведь это всё я натворил», – гнусным припевом крутилось в Севиной голове. Крылов шёл напролом, среди дерущихся и пьяных, задевая плечами прохожих, ожидая, что кто-нибудь на него кинется, и свет навсегда погаснет для Иуды нарколога. Странно, но исходящая от него обречённость отталкивала самых агрессивных отморозков. Бутылка потихоньку мелела, а смерти всё не было. Всеволод вышел по Никольской улице на Красную площадь. И первое, что он увидел – это двух гоблинов, отливающих друг на друга. Они пьяно гоготали и пытались увернуться от журчащих струй. Это было дно. Ниже которого просто невозможно опуститься. Мочиться на Красной площади – куда уж дальше.

«Всё, пора уруливать», – устало подумал Сева, – «валить и как можно скорее. Пока ещё есть возможность. Пока неугомонные товарищи Серые не замастырили железный занавес и не ввели декретом ночные расстрелы. Пока страну не превратили в один большой концлагерь и сосед не начал стучать на соседа, чтобы оттяпать лишние шесть аршин. Никогда ничего хорошего в этой стране не будет. Сева столько раз слышал эту фразу от других людей, а сейчас и сам подумал слово в слово. Говорили так, правда, люди бесполезные, в своей-то стране не умеющие устроиться, не говоря о том, чтобы двигать за кордон. Говорили, чтобы придать себе веса и загадочности. Мол, здесь я на черновик живу, а там буду сразу на чистовик. Никуда они, конечно, не уезжали, только портили воздух. Тот, кто уезжал, не разглагольствовал, а учил язык и готовился к лишениям. А, в самом деле, что мне здесь делать? Гиблый климат, озлобленный народ, зажравшиеся куркули – богатеи. Всякая шантрапа, едва разбогатев, мигом теряет всё человеческое и начинает изображать из себя небожителей в девятом поколении. Как будто они не ходили вместе со всеми в школу и учились по совершенно другим букварям. Стоит им чуть подняться, как их работники мигом превращаются в бессловесное стадо, которым не надо платить деньги, а нужно всячески доказывать, что они чумазое быдло и их место у параши. И работнички тоже хороши, стоит власти чуть пошатнуться, как из всех щелей лезут затюканные чмо, желающие пустить кровавую юшку своим работодателям. Природная славянская анархия начинает гулять по венам, требуя крови, разбоя и грабежа. Если капитализм, то со звериным оскалом; если коммунизм, то с вурдалачьим мурлом. Беспорядочное воровство сменяется красным террором, а тот, в свою очередь – неприкрытым грабежом. И всё это под беспробудное пьянство, и дрянь, бесконечно летящую с серого, низкого неба. И сыплется ведь не снег и не дождь, а именно, что осадки. И нет солнца. Бесконечно долго нет солнца. Говорят, Александр 1 сказал своему итальянскому коллеге, мол, везёт вам, батенька, легко править народом, когда в стране 330 дней в году светит солнце. А попробуйте в России порулить? То-то. Не хрен тут больше делать. Ноги в руки и гуд бай. Земля большая…»

Размышления прервал какой-то пьяненький дедок, пристально рассматривающий Севины ботинки.

– Сынок, а иде ты такие чоботы надыбал?

– Иде, иде? Купил.

– А иде?

– В Караганде.

– Вот народ колготной пошёл. Его спрашиваешь как человека, а он кобенится, гонор показывает. Надысь такому же неслуху в нюх насовали и обувку сняли, а не груби старшим.

– Дедушка, делить шкуру не убитого медведя лучше не при нём. Безопасней.

Дедок завис, пытаясь прикинуть, что к чему.

– Милок, не понял, а причём здесь ведмедь?

– А ни при чём. Просто к слову пришлось. А вот ещё прибаутка: ходил мужик на медведя с голыми руками, а вернулся без.

Старче восхищённо покрутил головой и пошёл себе дальше. А Севины мысли приняли противоположное направление: «Где, в какой стране мира он сможет так легко и изящно отшить собеседника? Нигде. Где, в каком краю он будет понимать малейшие нюансы языка: сленг и ругательства, падежи и ударения? Нигде. Он будет, кашляя и переминаясь с ноги на ногу, потея и смущаясь перебирать в уме артикли и спряжения, существительные и глаголы, чтобы в муках родить куцую фразу на неродном языке. И, даже выучив язык, он всегда там будет только гостем и чужаком. И всегда на него будут смотреть искоса или исподлобья, а он будет натянуто улыбаться, пытаясь прикинуться своим. Тьфу ты. Тьфу, три раза. И чем старше он станет, тем сильнее его потянет на Родину, может и дурную, зато свою». И на ходу родился стих: