Читать книгу Смешные люди - Александр Лепещенко - Страница 20

«Спасибо тому, кто изобрёл сон… Одним только плох крепкий сон: говорят, что он очень смахивает на смерть».

Иногда во сне я составляю планы сражений и почему-то разбиваю именно немцев. Сегодня мне приснилось, что я взял языка. Это был тучный эсэсовец, с румяным, пожалуй, даже побагровевшим, лицом. Он ощетинился, обругал меня матерком, ткнул в мою сторону пальцем, крикнул:

– Думаешь, победил, краснопузый?.. Э-э нет, мы ещё встретимся!

В тонких ехидных губах немца застряла улыбочка.

«Что-то он разговорился!» – трепыхалась мысль.

Молча я свалил его с ног, перевернул на живот и, придерживая коленом, связал руки ремнём. Потом, подталкивая автоматом, повёл в штаб. Немец больше не улыбался, видимо, страх костенил его волю. Мы миновали развалины и вышли к Волге.

Воронёная сталь реки притягивала взгляд, я взвёл затвор и сказал:

– Пей, гад! Ты же хотел пить…

Вряд ли я пристрелил бы ценного языка, наверняка довёл бы его к своим, но об этом я уже не узнаю, потому что меня разбудила жена.

– Алёша, ты всё воюешь?

– С чего ты взяла? – произнёс я свистящим шёпотом.

– Твоё лицо стало неестественно бледным, я испугалась… Я всегда боюсь, когда ты так крепко спишь…

В окно осторожно царапался рассвет.

Марина хотела взять халат, но я притянул её к себе.

– Подожди!

– Зачем?

– Ты такая красивая в этом свете.

– Правда?

Я улыбнулся глазами и сказал:

– Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа…

– Пастернак?

– Нет, Маяковский.

– Ах, теперь Маяковский… – Марина поймала мои губы и жадно поцеловала.

…Некоторое время я ещё чуял аромат жены, видел её золотые предплечья. Потом пошёл в ванную.

Пока побрился, жена с сыном уже совершили нападение на свой завтрак и поджидали меня, обмениваясь планами. Фантазировали долго и наконец решили начать первый день Марининого отпуска с планетария.

«День промыт, как стекло…»

Улицы опожарены таким солнцем, которое бывает только бабьим летом.

Возле библиотеки имени Горького – студенты.

Две светло-жёлтые девицы и чернявый юнец в солнцезащитных очках отделились от своего роя, перелетели через дорогу и очутились в кафе, где мы наслаждались мороженым.

Загудели.

Настроение студентов передалось посетителям, вокруг сделалось шумно, и мы оставили уже не уютное кафе.

Не успели и глазом моргнуть, как Артемий заманил нас в магазин игрушек. Пришлось сдаться на милость победителя, который со знанием дела выбрал самый большой водяной пистолет, а ещё мыльные пузыри, пластилин и свисток. Совершив ритуал расставания с деньгами, мы отправились туда, куда сын всякий раз входил с каким-то благоговением, – в Волгоградский планетарий.

Из-под сумрачных сводов планетария опускалась негромкая музыка.

Это была фа-минорная хоральная прелюдия И.-С. Баха. Я не спутал бы её ни с какой другой, ведь именно она звучала в «Солярисе» Тарковского.

Впрочем, Бах звучал во многих фильмах Андрея Арсеньевича. Я люблю и «Зеркало», и «Ностальгию», и особенно его «Солярис». Может, поэтому сейчас и вспомнилась-вспыхнула фраза из «Соляриса»… Я повторил её вслух, но Марина не расслышала.

– Человеку нужен человек, – повторил я громче.

– Так ты меня любишь? – спросила она.

– Люблю.

– Ты не говорил мне об этом…

– Не было повода.

– Значит, не было? – Марина ущипнула меня, и Артемий, улыбаясь, проделал то же самое.

Мне было хорошо здесь и сейчас, я обнял жену и сказал:

Сын указывал на планеты и давал им свои собственные названия.

Он требовал, чтобы мы тоже их заучили и повторяли за ним.

Водяной пистолет он держал так, как Фернан Магеллан шпагу, выставив вдаль. Над тонким его лицом пламенели взлохмаченные волосы. Казалось, что это он – пионер кругосветки и что сию минуту произнесёт историческое: «Тихий океан!»

– Какие у вашего мальчика, – послышался знакомый женский голос, – прекрасные дымчатые глаза!

Я обернулся.

По лестнице поднималась Андреева, а за нею, перешагивая через две ступеньки, Иван Гулевич.

Пожимая Ване руку, заметил небольшой белый шрам и татуировку «За ВДВ!»

– Насчёт глаз я с вами согласен, Татьяна, – сказал я и представил ей и Ивану мою жену.

Молодые люди стали заваливать нас вопросами, но тут на сцену вновь вышел Артемий.

– Пап, а кто такие туманки?

– Туманки?.. Ну, это такие бледноликие девы, живущие в тумане…

– В самом тумане?

– Да, сынок. Вот растает туман, и туманки вместе с ним пропадут… Иначе плутать туманкам до тех пор, пока каждая из них сердцем, как уголёк, не распалится… влажную муть вокруг себя не высушит…

– И что будет, пап?

– Откроются тогда туманке небеса.

– Как эти? – Артемий показал пальцем на мерцающий свод планетария.

Мой ответ ему был не нужен, сын умчался в другой зал. Татьяна и Иван, сами походившие сейчас на детей, тоже заторопились.

– Именем Андрея Тарковского, – говорил научный сотрудник планетария, – названа малая планета номер тридцать три сорок пять… Она была открыта советским астрономом…

Группа посетителей вместе с научным сотрудником в гороховой рубашке уходила всё дальше, и мы уже не слышали, о чём они говорят.

Марина попросила меня посидеть с нею на банкетке.

В этом большом зале под сумрачным сводом были только мы и таинственный Бах.

Теперь я понимал Тарковского, говорившего, что идею бесконечности выразить словами невозможно. Он был прав, когда утверждал, что лишь искусство даёт эту возможность, оно делает эту бесконечность ощутимой…

Сейчас, именно сейчас искусство представало как откровение. Мне показалось, что и Марина чувствовала то же самое.

Ещё долго бы пребывали мы в таком состоянии, околдованные фа-минорной прелюдией, но вернулся Артемий с нашими молодыми друзьями. Им уже хотелось погулять, и они потащили нас на улицу.

Возле центрального универмага мы с Иваном купили по букетику желтопенных ромашек. Наши дамы удивлялись, где это цветочница взяла их в такое время года. Артемия же могли удивить только большие мыльные пузыри, которые временами ему удавалось выдуть…

Гуляли по Аллее Героев, пока сумерки густо не измазали дома, магазины и прохожих. Когда жёлтые веснушки фонарей вспыхнули уже повсюду, мы сели в автобус и поехали домой. А наш сын долго махал рукой Татьяне и Ивану, спускавшимся к набережной.

И только ночь брела за ними следом.

…Мы прошли через сад, насторожившийся в чуткой дрёме.

Пока Марина и Артемий открывали дверь, я задержался на веранде.

Голоса слышались уже в доме, а я всё стоял и всматривался в небо. Звёзд не было, наверное, они все остались в планетарии…

В сумрачной синеве резвились лишь молнии.

«Завтра семнадцатое сентября – день торгов в аукционном доме, а значит, пора бы туда наведаться…»