Читать книгу Смешные люди - Александр Лепещенко - Страница 6

В сентябре 1860 года главные газеты империи поместили объявление об издании «Времени». Объявление это было написано Достоевским и представляло изложение самых важных пунктов тогдашнего образа мыслей Федора Михайловича, поэтому я включил его в книгу.

«С января 1861 года будет издаваться «Время» – журнал литературный и политический ежемесячно, книгами от 25 до 30 листов.

Прежде чем мы приступим к объяснению, почему именно мы считаем нужным основать новый публичный орган в нашей литературе, скажем несколько слов о том, как мы понимаем наше время и именно настоящий момент нашей общественной жизни. Это послужит и к уяснению духа и направления нашего журнала.

Мы живём в эпоху, в высшей степени замечательную и критическую. Не станем исключительно указывать для доказательства нашего мнения на те новые идеи и потребности русского общества, так единодушно заявленные всею мыслящею его частью в последние годы. Не станем указывать и на великий крестьянский вопрос, начавшийся в наше время… Всё это только явления и признаки того огромного переворота, которому предстоит совершиться мирно и согласно во всём нашем отечестве, хотя он и равносилен по значению своему всем важнейшим событиям нашей истории и даже самой реформе Петра. Этот переворот есть слитие образованности и её представителей с началом народным. ‹…›

Мы высказали только главную передовую мысль нашего журнала, намекнули на характер, на дух его будущей деятельности. Но мы имеем и другую причину, побудившую нас основать новый независимый литературный орган. Мы давно уже заметили, что в нашей журналистике в последние годы развилась какая-то особенная добровольная зависимость, подначальность литературным авторитетам. Разумеется, мы не обвиняем нашу журналистику в корысти, в продажности. ‹…› Но заметим, однако же, что можно продавать свои убеждения и не за деньги. Можно продать себя, например, от излишнего врожденного подобострастия или из-за страха прослыть глупцом за несогласие с литературными авторитетами. Золотая посредственность иногда даже бескорыстно трепещет перед мнениями, установленными столпами литературы, особенно если эти мнения смело, дерзко, нахально высказаны. Иногда только эта нахальность и дерзость доставляет звание столпа и авторитета писателю неглупому, умеющему воспользоваться обстоятельствами, а вместе с тем доставляет столпу чрезвычайное, хотя и временное влияние на массу. Посредственность, со своей стороны, почти всегда бывает крайне пуглива, несмотря на видимую заносчивость, и охотно подчиняется. Пугливость же порождает литературное рабство, а в литературе не должно быть рабства. ‹…›

Критика пошлеет и мельчает. В иных изданиях совершенно обходят иных писателей, боясь проговорить о них. Спорят для верха в споре, а не для истины. Грошовый скептицизм, вредный своим влиянием на большинство, с успехом прикрывает бездарность и употребляется в дело для привлечения подписчиков. Строгое слово искреннего глубокого убеждения слышится всё реже и реже. Наконец, спекулятивный дух, распространяющийся в литературе, обращает иные периодические издания в дело преимущественно коммерческое, литература же и польза её отодвигаются на задний план, а иногда о ней и не мыслится.

Мы решили основать журнал, вполне независимый от литературных авторитетов – несмотря на наше уважение к ним – с полным и самым смелым обличением всех литературных странностей нашего времени. Обличение это мы предпримем из глубочайшего уважения к русской литературе. ‹…› Журнал наш поставляет себе неизменным правило говорить прямо своё мнение о всяком литературном и честном труде. Громкое имя, подписанное под ним, обязывает суд быть только строже к нему, и журнал наш никогда не низойдёт до общепринятой теперь уловки – наговорить известному писателю десять напыщенных комплиментов, чтобы иметь право сделать ему одно не совсем лестное замечание. Похвала всегда целомудренна; одна лесть пахнет лакейской…»

«Пожалуй, не пахнет, а смердит».

Стремительность мыслей Достоевского увлекала.

Объявление об издании «Времени» было старательно обработано Федором Михайловичем и содержало мысли, характеризующие всю его дальнейшую деятельность. И общей чертой её была попытка закончить распрю между западной и русской идеями.

«Эта черта составляла сущность того электрического действия, которое произвела речь Достоевского на Пушкинском празднике… Она же характеризовала его романы и «Дневник»… Конечно, я ещё должен буду это развить…»

– Алёша, ставь-ка точку, будем завтракать, – заглянула ко мне в кабинет жена.

– Да, моя поцелуйщица, ставлю…

В доме пахло булочками и молоком. Я почувствовал, как сильно проголодался. В гостиной – светлой, как моя жена, – опустился в кресло-качалку. Дышали, блестели занавески на открытом окне. Ветер трогал мою кожу влажными устами. Впрочем, для полного удовольствия не хватало свежего номера «Известий». Сегодня газеты не было, а вот у Марины вопросы были.

– Гостей принимал? – спросила она, улыбаясь и поправляя зелёный шёлковый халатик.

– Ага, речистого Сажина с пиар-проектом.

– Поссорились?

– Я бы сказал, побратались, – не допив молоко, я поставил стакан на стол.

– Что с тобой, милый? Ты расстроен?

– Ухожу из газеты… Я решился…

– И правильно… Посмотри, как ты поседел… на старика похож.

– Неужели ты только теперь заметила? Я давно поседел.

– Нет, конечно… я и раньше замечала… Но ты же не слушаешь…

– Да, не слушаю, прости… Знаешь, пересматривал как-то «Сталкера»… И вот запомнилось… Запомнилось, что один герой говорил: «В средние века было интересно: в каждом доме жил домовой, в каждой церкви – Бог. Люди были молоды, а теперь каждый четвёртый – старик».

– Не грусти, не грусти, мой старик… Всё только ещё начинается…

Оброненные женой в трудные минуты жизни слова попадались мне потом в книгах, которых сама она никогда не читала.

Вот и сегодня, открыв наугад книгу, нашёл:

«В один из последних дней 1880 года Достоевский заехал к своему старинному приятелю Алексею Николаевичу Плещееву: завёз долг двадцатилетней давности. «Вот ещё 150 р., – пишет он в адресованной поэту записке, – всё-таки за мной остаётся хвостик. Но отдам как-нибудь в ближайшем будущем, когда разбогатею. А теперь ещё пока только леплюсь. Всё только ещё начинается».

– Ведь и верно, всё только ещё начинается…

К чёрному костюму я подобрал красный галстук вызывающе яркого оттенка. Это был своего рода символ. В общем, приготовился к очень не простому разговору с Цеповязом.

«Ну, а теперь к джэхангиру… Помоги мне, мой русский Бог!»