Читать книгу Амурский ангел. приключенческий роман - Александр Никонов - Страница 7

Луша Веретешкова проснулась ближе к вечеру, когда косое солнце заглядывало в маленькие оконца охотничьей избы с запада. Она открыла глаза, посмотрела на дощатый потолок, на печку, возле которой лежала, на бревенчатые стены, на которых висел зимняя одежда, иконы, старое зеркало в резной оправе, несколько портретов в рамках, на которых были запечатлены несколько бородатых стариков и старух в наглухо повязанных косынках, мужчина в военной форме рядом с молодой, красивой женщиной и тремя детьми.

Нет, она не испугалась ни незнакомой обстановки, ни того, что вдруг оказалась в другом месте, ни того, что в комнате стояла пронзительная тишина, ни того, что рядом никого не было. Просто ей было очень спокойно и хорошо, как будто она здесь была всегда, и просто проснулась, чтобы начать новый день своей жизни.

Лукерья села на залавок, обулась в кроссовки и увидела на сколоченном из досок столе несколько накрытых мисок и глиняный горшок. При виде пищи девушка почувствовала, что сильно проголодалась и невольно несколько раз проглотила сладковатую слюну. Она села на табуретку, сняла с эмалированной миски крышку и увидела варёные куски мяса. Один из кусков взяла прямо руками и жадно проглотила его. Мясо было ещё тёплым, духовитым и мягким. Луша съела несколько кусков мяса без хлеба, который лежал здесь же, на столе, в целлофановом пакете. Потом сняла с горшка тряпочку и понюхала его содержимое. Пахло какой-то ягодой. Она налила полную полулитровую кружку и залпом её выпила. Напиток был несладким, но очень терпким и духмяным. Лишь через минуту она определила, что это был настой из брусники и голубицы. После настоя почему-то снова захотелось есть, но Луша воздержалась.

Она прислушалась и услышала доносящиеся из-за стен избы бубнящие звуки, как будто где-то далеко били по бубну шаманы. Пройдя через заднюю комнату и сени, она вышла на низкое крылечко, увидела деда Устина и миниатюрного мужчину в малахае, который сидел, скрестив ноги, прямо на земле. Дед Устин сидел на чурбаке у глиняной печи, на которой стоял прокопчённый чайник, и помешивал палкой угли. Услышав ворчание входной двери, мужчины повернулись к девушке. Но она на них не смотрела, она смотрела на необъятную тайгу, на зажжённые поздним закатом молодые верхушки хвойняка, на свинцовые извивы реки и тёмную камышовую зелень озёрных берегов, на сопки, похожие сейчас на снятые шлемы былинных богатырей, и слегка улыбалась.

– Ну, проснулась, голубушка, – оторвал её от созерцания дед Устин.

– Проснулась, дедуша, – отозвалась она и, спрыгнув козочкой с крылечка, подбежала к ним. – Здрасьте, – поприветствовала она нанайца.

Иван Актанка ничего не ответил, а только прикрыл на глазах веки и чуть склонил голову. Девушка села на чурбак и спросила:

– Дедуша, а как я здесь оказалась? Я ничего не помню.

– Потому что ты всю дорогу спала, как сурок. Мы с отцом тебя и привезли сюда. Ты разве не помнишь, что ты собиралась деда навестить.

Лукерья поморщила лоб, скривила губы:

– Вобще-то я не хотела ехать. – Она огляделась вокруг и вздохнула полную грудь воздуха. – А тут хорошо, красиво и очень спокойно. А где же папка?

– А он уплыл на лодке. Ему домой надо, у него на работе опять что-то стряслось, – ответил дед Устин.

Иван Актанка слушал этот разговор с невозмутимым лицом, словно он его и не слышал, и смотрел куда-то поверх их голов и сосал грубо вырезанную из дерева трубку. Луша посмотрела на охотника и тихо спросила деда, прижавшись губами к его заросшему серым волосом уху:

– Дедуша, а он не глухой? Почему он ничего не говорит.

Иван неожиданно вынул трубку изо рта и ответил сиплым голосом:

– Актанка слышит, чего надо, и не слышит, чего не надо.

Иван снова воткнул трубку в рот и поднял свои глаза-щёлочки к небу. Дед Устин рассмеялся:

– Вот и поделом тебе. Забыла: больше двух – говори вслух. А вообще Актанка парень хороший, правда, молчаливый. А вот охотник и егерь он знатный, – говорил дед, словно объекта его разговора и не было рядом. – Слух и зрение у него – дай Бог каждому. Он ржанку может в ветвях за две сотни метров заметить, а кабана слышит, когда тот ещё только из гайна своего встаёт. Так вот, девчуша.

– А когда папка за мной приедет? – спросила вдруг Лукерья.

Дед Устин насмешливо спросил:

– Чо, уже соскучиться успела? Ты ж не дитя малое.

– Да нет, так просто, не век же мне жить в тайге.

– Обещал приехать, как только со своими проблемами управится.

– А чего это вы делаете? – спросила Луша, показывая на чайник.

– Чай варим, – ответил дед Устин.

Лукерья удивлённо приподняла брови.

– А разве чай варят? У нас заваривают.

– Эх, дитятко городское. – Дед Устин покачал головой. – Это в городах привыкли готовый чай заваривать, а тут, в тайге, его варят. Сначала сбор делают, собирают, значит, травы. Ты видела веники-то в сенях?

– Видела, дедуша, – ответила девушка, – от них так вкусно пахнет.

– Вот то-то и оно, что вкусно. Мы тут травы разные собираем: и для чаю, от разных хворостей. Таблетки что – химия одна, отрава, а травки, они пользительные. На чай собираем кипрейник, зверобой, душичку, румяну и другую травку, листья брусники, земляники, малины, ежевики. Они и силу дают, и бойкость, и выносливость. А если заболеть – где здесь лекарства городские взять. А тут, в тайге, тебе любые лекарства вон, под ногами.

– Так уж и любые, – недоверчиво протянула девушка. – Скажешь тоже, дедуша.

– А вот и всякие. Одолела тебя, допустить, лихорадка, малярия, желтуха, астма, желтуха, или почки шалят, пей на здоровье девясильник али пижму. От ревматизму держи-трава хороша. От порезов дорожник. Зубы заболели – полощи отваром дудника.

– А если понос прошибёт или грыжа вскочит? – не унималась со смехом Лукерья.

– И от поноса есть, пей змеевик или конскую травку. Якушева трава тоже хороша. Сердце болит или ломота какая – есть травка, сороксуставка называется. Чертополох али череда от бессонницы али от золотухи помогает.

Иван Актанка встал с земли, палкой приподнял крышку чайника, понюхал и этой же палкой снял чайник с очага и поставил его на чурбак. Сказал:

– Хороший чай. Пить будем.

Дед Устин расставил кружки на чурбаке, открыл берёзовый туесок с мёдом. Иван разлил чай, взял свою кружку и снова уселся на землю, подобрав под себя ноги. Крутой, почти чёрный и горячий чай он пил маленькими глотками и после каждого глотка чему-то улыбался и не забывал пыхнуть своей трубкой. Дед Устин поучал внучку:

– Ты чай-то не сласти, испортишь только. Бери ложечку мёда и чайком прихлёбывай.

Лукерья пила травяной чай и восторгалась:

– Ой, дедуша, я такого чая никогда в жизни не пробовала! Вкусный, ароматный, душистый, сладкий, и мёда никакого не надо.

– А про мёд-то ты всё равно не забывай, в нём вся польза. Правда. Он прошлолетошний, осадистый, зато пользительный.

– Ой, дедуша, у тебя что ни скажи, всё полезное.

– А как же, пользительный и есть, – настаивал дед Устин. – Ведь пчёлки нектар с каждого цветочка, с каждой травинки собирают. Возьми, к примеру, зверьё. Оно ведь тоже живое, тоже болеет. А у него ни докторов, ни больничек нету. К примеру, заболеет медведюшка животом, поест травку и – выздоровел. Да ты ешь, ешь, девчуша, зубов не жалей.

Попив травяного чая, Луша почувствовала, как её нестерпимо клонит в сон. Всё вокруг – и заимка, и Иван Актанка, и тайга с речкой и сопками, и очаг из глины – поплыли, закачались. Но ей самой было так хорошо, словно она сидела сейчас на мягком облаке, а это облако вместе с ней несло ветром в неведомые дали. Она только пожаловалась:

– Дедушенька, я спать сильно хочу.

Старик тут же вскинулся с чурбака, взял внучку за руку.

– Хорошо, хорошо. Давай-ка я помогу тебе. Пойдём в избу, приляжешь. Я там тебе кровать приготовил.

Вот крылечко, двери, маленькие оконца, лежанка, на которой разостлана медвежья шкура, потолок, лицо деда…

И сниться Лукерье сон. Она видит мозаичный пол, пляшущие ноги людей, но ничего не слышно: ни топота, ни музыки, ни криков. Вместе со всеми пляшет и она. Она силится поднять голову, чтобы посмотреть, кто же танцует рядом с ней, и никак не может поднять голову. Шею ломит при каждом усилии что-нибудь увидеть наверху, словно её кто насильно пригибает. «Странно, – думает Лукерья, – почему так тихо? Ведь все же танцуют, а музыки нет. Интересно, что это за люди? Они мне знакомы или это совсем чужие? Как я здесь оказалась?» Неожиданно Луша поскальзывается и падает навзничь на пол. Теперь она не видит ног и пола, а видит лица. Но, Боже мой, что это за лица! Все они красные, с оскаленными ртами и горящими глазами. И в каждом из этих человеческих лиц проскальзывает что-то чудовищно-звериное, дикое и безумное. Вот у этой девушки с рыжими волосами уши заострены, а глаза похожи на миндалины, как у лисы. Парень с плоским носом и круглыми глазами похож на кабана, правда, неизвестно, хрюкает он или нет. А вот Луша узнала свою лучшую подругу Зойку, но самое страшное то, что Зойка не узнаёт её и корчит ей рожу. «Почему она не узнаёт меня? – думает Луша в панике и кричит: – Зойка, Зойка, подойди ко мне, подними меня!» Но Зойка только ухмыляется и отворачивается от неё. Вот перед взором Луши проплывает знакомое лицо, она сразу узнаёт его – это Генка Палёнов по прозвищу Крокодил, а короче, просто Крок. Своё прозвище Генка получил за выдающуюся нижнюю челюсть и выпирающие мелкие зубы, торчащие из-за нижней губы, а также за свою хватку в своём деле. А занимался Палёнов тем, что подсаживал учеников на наркоту, а потом сбывал им свой товар. Крок смотрит на Лушу своими плотоядными, неподвижными глазами и спрашивает: «Слушай, Лужа, ты куда пропала? Я так долго тебя ищу». Внезапно Лукерья видит, как его лицо вытягивается и превращается в крокодилью морду. Пасть крокодила раскрывается во всю ширь, и Лушка в ужасе кричит…

Лукерья открывает глаза и видит перед собой бородатое лицо деда Устина. Дед склонился над ней и тревожно спрашивает:

– Что с тобой, внученька? Ты так страшно вопила, у меня аж мороз по коже пробежал. Чего молчишь-то?

– Так, просто страшный сон, – ответила Луша, еле разлепив губы, и поморщилась. – Дедушенька, мне плохо, дай чего-нибудь попить.

Дед Устин засуетился и стал наливать что-то в кружку. Потом повернулся к внучке, спросил:

– Голова кружится?

– Нет, нет, дедуша, мне просто хочется пить.

– Ну, хорошо, хорошо. На-ко вот, попей. Скоро совсем ладно будет, совсем ладно. – Пока Лукерья пила, он приговаривал, поглаживая её по волосам: – Если тошнить начнёт, не бойся. Это так надо. Я тебе на всякий случай корытце поставлю.

И на самом деле, скоро Лушу стало тошнить. А через полчаса её начало трясти и ломать так, что от боли в теле и в голове Луша постоянно выла и кричала:

– Дедуша, милый, помоги мне, помоги, Христа ради! Ой, больно, больно! Мамочка!

Неожиданно вскочила с лежанки, вытащила из-под неё рюкзак со своими вещами и стала в нём рыться, разбрасывая в стороны брюки, кофточки, свитера, куртки. Дед Устин наблюдал за внучкой и ничего не предпринимал, а в глазах его застыла боль и жалость. Наконец, он спросил:

– Лушенька, чего ты ищешь?

– Я… Мне… Дедуша, мне бы какую-нибудь таблеточку. Голова… У меня голова раскалывается.

– Хорошо, хорошо, Лушенька, я тебе дам сейчас таблеточку, ты только потерпи немного. Ах, беда, беда.

Лукерью всю трясло, она легла на лежанку и свернулась калачиком. Она пыталась спрятать плящущие руки между ног, но они не слушались её. Луша завыла, словно раненый зверь, попавший в капкан. А перед её глазами мелькали скалящиеся морды и мордочки зверей и зверушек: лисы, козла, кабана, волка, рыси, крысы, крокодила. Постепенно её вой перешёл в крик, а затем в долгий стон. Девушка не видела, как дед Устин мял между пальцев свежие травинки, сворачивал их в шарик и что-то беззвучно шептал, глядя на почерневший лик Богородицы на стене. Вот он закончил своё действо, налил в кружку ягодного морса и всунул внучке между бескровных, пляшущих губ травяной шарик.

– На-ко вот, запей, запей. Вот так, вот так. Ах ты, бедная моя девчуша, как спортили-то тебя ироды проклятые.

Дед говорил что-то ещё, но Лукерья уже не слышала. Через несколько минут она успокоилась и ушла в розовый мир, где царили спокойствие, уют и тишина, которую нарушали лишь стрёкот спрятавшегося за печкой сверчка и тихий шёпот деда, который вымаливал что-то у матери Божьей.