Читать книгу Амурский ангел. приключенческий роман - Александр Никонов - Страница 8

– Рота, подъём! – прозвучал в казарме зычный голос старшины. – Форма номер один.

Никита Тапуков соскочил со второго яруса кровати и стал натягивать на ноги свои кирзачи. Для армейской формы номер один этого было достаточно, потому что рота выходила на зарядку в обуви, в трусах и майках. Рота потянулась к выходу. Дневальный с автоматным штыком на поясе, мимо которого проходили ребята, стоял с еле заметной усмешкой, мол, давайте, давайте, уминайте плац, а я скоро баиньки.

На батальонном плаце уже ухали тяжёлые шаги подразделений и со всех сторон неслись команды:

– Раз-два, раз-два! Подтянись! Не растягиваться. Рота, на месте, шагом арш! Стой! Направо! Налево! Кругом! Раз-два, три-четыре! Раз-два, три-четыре! Наклон вправо, наклон влево. Выполняем приседание. Раз-два! Раз-два!

Никита автоматически выполнял все упражнения, а сам думал о матери, которая прислала вчера письмо. До этого она никогда ни на что не жаловалась, писала, что у них всё хорошо, отец устроился на работу к местному фермеру трактористом, пока не пьёт. Купили кабанчика, так что к его дембелю в декабре будет мясная селянка. Братишка порвал об колючую проволоку правое ухо, когда полез за арбузами к куркулю Седову, сейчас уже заживает. Сестрица заканчивает восьмой класс, думает, что делать дальше: или оставаться в селе, где нет никакой работы, или поступать в институт. Сама она работает на прежнем месте, в бухгалтерии. Денег пока, слава богу, хватает, живут не хуже и не лучше других.

Одним словом, в письме всё было, как всегда, кроме одного: на этот раз она ни разу не упомянула про Варю, негласную деревенскую невесту Никиты. Хотя невеста она или просто односельчанка, Тапуков и сам не знал, потому что при прощании, когда он спросил, будет ли она его ждать, Варя ответила честно, что постарается, что, мол, как выйдет, что он ей правда нравится. Она даже прислала Никите три письма, в которых сообщала деревенские новости: кто куда уехал, кто умер, кто родился, женился или развёлся. Оказывается, жизнь в их небольшом поволжском селе бурлила, а он раньше почему-то этого не замечал, всё было незаметным, само собой разумеющимся. А сейчас каждая новость почему-то волновала Никиту, будто речь шла о самом родном и дорогом человеке, а не просто об односельчанине.

Варя работала вместе с матерью, в бухгалтерии, и мать знала о ней почти всё: куда и с кем ходит, чем занимается и интересуется. А тут вдруг – ни слова. Сначала Никиту это не насторожило, мало ли чего – может, просто забыла. Но потом, после многочасовых ночных размышлений он пришёл к выводу, что это не было случайностью, что мать захотела умолчать о чём-то важном для него. Письмо от матери Никита получил две недели назад, отправил своё письмо, в котором как бы между прочим спрашивал, а как Варвара, но ответа пока не получил. Сегодня Никита решил во что бы то ни стало выпросить у сослуживца Макара сотовый телефон и позвонить матери на работу. Он понимал, что сейчас это сделать не удастся, потому что разница по времени между Дальним Востоком и Западом была шесть часов – к этому времени мать уже уйдёт с работы.

Все в батальоне знали, что Макар был хитрюньчиком с деловой хваткой. Сам он жил в Хабаровске, воспитывался в семье предпринимателя. Часто его спрашивали, почему богатенький папаша не отмазал его от армии, на что Никита прищуривал хитрые, лукавые глаза и отвечал:

– В армии тоже люди живут. Тут есть и предприниматели, и производители, и потребители. К тому времени, когда вернусь домой, мне не надо будет прятаться в подвалах от ментов и военкоматчиков. Так что мне прямая выгода отслужить год, чем десять лет бегать.

За эсэмэску он брал с каждого по десять рублей, за пятиминутный звонок, в зависимости от расстояния, от ста до пятисот рублей. У офицеров расценки были гораздо круче, и потому многие солдаты приходили к Макару. С ним и решил поговорить Никита Тапуков, но до обеда это так и не удалось сделать, потому что рабочая рота, в которой служил Никита, размещалась в отдельной казарме, совершенно отдельно от других подразделений батальона обслуживания авиационного полка. Раброта занималась только тем, что ремонтировала взлётные полосы военного аэродрома и подъездные пути, выгружала уголь для котельной, стройматериалы, запчасти, отправляла технику на ремонт. Одним словом, теми работами, без которых военно-воздушная база не могла бы существовать. Роты охраны, аэродромщики и технари по ремонту техники располагались совсем в другом помещении, хотя плац был один на всех.

Можно было попросить телефон у командира, но у Никиты не было таких денег, чтобы оплатить офицерский тариф. А тут ещё команда: немедленно выехать за пределы авиабазы. Зачем, никто не знал. Выехали отделением. В кузов «Урала» побросали лопаты, кирки, ломы, носилки, пилы, залезли туда сами.

– Куда это нас? – спросил Никита сидящего рядом товарища.

– А я знаю? – ответил тот. – Но, видать, надолго.

– Почему надолго? – встревожился Тапуков.

– А вон, видишь в углу, целых два ящика сухпая взяли, значит, точно с ночёвкой. Может, опять на полковничью дачку.

Но «Урал» проехал через город, через пригородный посёлок у Амура, где размещались дачи высокопоставленных чиновников и военных, и через несколько километров федеральной трассы свернул вправо. Скоро асфальтированная дорога кончилась, и «Урал», перевалив через обочину, начал углубляться в тайгу. Чащоба, болота, сопки, камыши, гнус и запах омертвевшей растительности.

Наконец, дёрнувшись и зашипев пневмотормозами, машина остановилась. Громко хлопнула дверца, старший прапорщик Дарагай скомандовал:

– Вылезай, орёлики, отдыхать на природе будем.

Когда солдаты выпрыгнули из-под тента на землю, то первое, что они увидели – это заболоченный ручей, крутой склон сопки, с которого сполз оползень с крупными камнями, кустарником и тремя соснами. В каменном языке, перегородившем дорогу, было кубов пятьдесят. Кто-то присвистнул:

– Ё-моё, да нам тут за три дня не управиться.

Прапорщик громко прикрикнул:

– Разговорчики! В одну шеренгу строиться! – Когда отделение построилось вдоль машины, уже проще сказал: – Вот что, мужики, работа будет аккордно-премиальная. Если уберём этот завал до пятницы, всем гарантирую по два увольнения подряд, на субботу и воскресенье. Понятно?

– Понятно, товарищ прапорщик, – отозвался кто-то из строя. – А можно вопрос?

– Валяй.

– А на какой стратегический объект ведёт эта дорога? Не на генеральскую заимку?

Отделение захохотало, а прапорщик усмехнулся:

– Правильно мыслишь, Масленников, там, за этим завалом, именно стратегический объект. Только какой, вам знать не положено. – И заорал: – Разойдись! Инструмент в руки – и вперёд, за орденами, орёлики!

Старый и вечный армейский анекдот со времён появления первой машины был актуален и в двадцать первом веке: «Срочно пришлите экскаватор! Экскаватор сломался, высылаю двоих солдат». Отделение с энтузиазмом взялось за работу. Солдаты распиливали деревья и складывали чурбаки в сторону, большие камни ломами перекантовывали в кювет, мелкую осыпь грузили на носилки, сваливали в ямы на дороге или в камыши по левую сторону. Один солдат топором рубил кустарник и складывал чуть поодаль, у песчаного берега ручья, где предполагалось развести костёр и устроить ночной бивуак.

Каждый солдат работал с работой с мыслью о предстоящем отдыхе в увольнении. Кто-то мечтал провести время с девушкой или сходить в кино, кто-то хотел просто посидеть в кафешке, попить пивка или пропустить сто граммов. Никита Тапуков мечтал лишь об одном: попасть на переговорный пункт, поговорить с матерью или, если получится, с самой Варей. Переговоры! И что они дадут? – думал он. Ну, поговорит он с мамой или с Варей, а дальше что? Эх, если бы увидеться с Варюшей с глазу на глаз, поговорить с ней, рассказать о тяжёлой армейской службе, может быть, тогда она лучше бы поняла его. Неопределённость в отношении с девушкой, обида и тревога так жгли его сердце, что он думал об этом, не переставая. И чем больше он об этом думал, тем явственнее обозначался план, который зрел в его голове. План этот был чудовищным и губительным для него, он был почти неосуществимым. Но именно это «почти» и подстёгивало Никиту к его исполнению. Он ни о чём больше думать уже не мог.

Видно, печали, заботы и думы так отражались на лице Никиты, что даже обычно бесчувственный прапорщик заметил это и в перерыве на обед, когда все глотали разогретую на таблетках тушёнку и пили молочный напиток, разбавленный на воде, он подошёл к нему и спросил:

– Тапуков, ты что это сегодня такой мрачный? Случилось чего или заболел, может? Так ты скажи.

Застигнутый врасплох прямым вопросом, Никита отчаянно замотал головой и, вытолкнув кашу в ложку, торопливо ответил:

– Нет-нет, товарищ старший прапорщик, со мной всё нормально, ничего не случилось. Так, мысли разные.

Никита видел, как, косясь на него, его сослуживцы о чём-то переговаривались и пускали смешки. Он думал, что прапор от него отстанет, но тот, словно назло, не отставал:

– Наверно, о предстоящем увольнении думаешь, как бы скорее на гражданку свалить, а?

– Думаю, товарищ прапорщик.

– И правильно думаешь. Такие мысли подстёгивают быстрее сделать работу и – гуляй по городу, наслаждайся свободой. Как говорится: сделал дело – гуляй смело. – Через паузу, тихонько, на ухо: – Девчонка-то есть?

– Нет у меня никакой девчонки, – буркнул Никита.

– И это правильно, Тапуков. Что толку о них сейчас думать. Девка для солдата, она навроде миража: будто бы и есть, и в то же время и нет. – Дарагай похотливо рассмеялся. – Так что не журись, Тапуков, твоё время ещё придёт. Ну, орёлики, подкрепились, отдохнули, а теперь – за работу.

К ужину солдатики наловили в камышах карасей для ухи, для чего предусмотрительный прапорщик прихватил вентерь, искупались в холодном ручье и разлеглись на траве. Несколько человек, в том числе и Никита, пошли рубить лапник для ночевки, закидали его в просторный кузов под тент и уселись вокруг костра, над которым был подвешено эмалированное ведро под уху. Кашеварить взялся всё тот же вездесущий остряк Масленников. Анекдоты из него сыпались, как из перезревшего стручка горох:

– А вот ещё анекдот, – продолжал он, пока не успел остыть смех от предыдущего анекдота. – Мне его одна красивая птичка начирикала. Вобщем, развёлся воробей со своей женой и решил напиться с горя. А где выпивку-то взять, в магазине водку воробьям не продают. Видит, сидят под кустами в парке три алкаша. Если попросить – не дадут, да ещё, не дай Бог, головёнку свернут…

Тапуков анекдоты почти не слушал, в его голове зрел план побега. Он и боялся его, он и привлекал его. Конечно, за самоволку могут впаять суток пятнадцать ареста, но зато он побывает дома, увидит родных, а самое главное, поговорит с Варей. Ну, должна же она понять чувства страдающего влюблённого парня. Никита был убеждён, что при личной встрече, когда он объяснится в любви, девушка обязательно поймёт и примет его. Такие мысли и мечты грели его душу, как согревает заблудившегося зимой путника далёкий огонёк близкого жилища. Иногда Никита отгонял свои мысли о побеге и говорил самому себе: «Нет, это не дело. А вдруг штрафбат впаяют, и придётся тогда дополнительный срок тянуть. Лучше уж полгода подождать. Вот приеду, тогда и поговорю с ней». Но далёкий перестук вагонов на железной дороге, который изредка доносился до его слуха, снова менял направление его мыслей: «Да ладно тебе паниковать. Всё будет хорошо, через четверо суток я буду дома, а там… А там я сам приду в военкомат, всё объясню. Они должны меня понять».

В своём намерении Никита укрепился, когда прапор спросил:

– Ну, орёлики, кто согласится на ночь в караул? Чего менжуетесь. Если добровольно не хотите, так я приказом назначу. Ну, чего же вы, обещаю до обеда отсыпного дать. Всего двоих надо, один до трёх ночи, второй с трёх до семи.

– Ладно, товарищ прапорщик, я в первую смену согласен, – отозвался Масленников.

Все солдаты знали, что первая смена самая выгодная: отстоял свои часы – и спи, никто тебя не кантует. А вот вторая смена была самая тяжёлая. И тут Тапуков решился:

– Я пойду, товарищ прапорщик.

Командир обрадовался:

– Молодец, рядовой Тапуков, получишь день отдыха.

Остальные зароптали:

– Ну, это нечестно, товарищ прапорщик, то вы только до обеда отсыпного обещали, а тут целый день. Так бы и я согласился.

– Ну, не совсем отсыпного, – сказал прапорщик. – До обеда, конечно, он будет спать, а потом дров для костра нарубит, рыбки наловит. Как, ушица-то понравилась? То-то, это вам не полковая баланда из общего котла.

Никита решил лечь пораньше, чтобы накопить силы для предстоящего побега, но уснул он, в результате, позже всех, пока все не угомонились. И спал он так крепко, что долго не мог понять, где находится, когда его растолкал Масленников:

– Эй, дрыхло, вставай.

– А? Чего надо? Кто это?

– Да тише ты, разбудишь всех. Твоя смена.

– А, я щас.

Тапуков вылез из кузова, где он спал у самого заднего борта. Уступив место товарищу, спросил:

– Как, тихо тут?

Масленников хекнул:

– Хе, да кому мы нужны здесь, в тайге. Добрые люди в постелях спят и сладкие сны видят. – Масленников зевнул. – Правда, вон там, на сопке, сидит какая-то гадина – не то филин, не то сова – и так жутко орёт. И вроде бы глаза светятся, вот такие, как два фонаря. – Он сложил пальцы рук в кольцо.

– А я не слыхал ничего, – ответил Никита.

И в этот момент раздался дикий, пронзительный и долгий крик.

– Во, слышишь? Я же говорил, орёт какая-то гадина, – зашептал Масленников. – Ну, ладно, ты давай бди, а я спать хочу. На. – Напарник протянул ему автомат. – Только ты учти, патроны холостые – прапор перестраховался. Если что, стреляй.

Когда Масленников залез в кузов и затих, Никита долго всматривался в темень, словно хотел что-то там найти, но ни на сопке, ни в тайге не увидел никаких фонарей, о которых говорил его напарник. Ленивый молодой полумесяц то прятался за облаками, то снова всплывал на тёмной поверхности неба, усыпанного звёздной крупчаткой. Минут через десять Никита залез на первую ступеньку железного трапа, перегнулся через борт и тихо спросил:

– Масленников, ты спишь?

Но ответом ему были лишь храп, посвистывания и сопение.

Издалека снова донёся стук железнодорожного поезда. «Пора», – подумал Тапуков. Он осторожно положил автомат около спящего Масленникова и тихонько слез с трапа. Никита знал, что за побег с оружием могут впаять приличный срок – это им часто и популярно объясняли на политинформации. А без оружия в тайге страшновато. Поэтому он нашёл у костра среди посуды кухонный нож и сунул его за ремень. Дорога вела в темень, в густоту леса, но Никита смело шёл, как он думал, навстречу своей судьбе. До железной дороги километра четыре, не больше, значит, максимум через час он будет там. До станции, через которую они проезжали, еще километра три. А это значит, что к тому времени, когда проснётся отделение, поезд помчит его к родным краям.

Через несколько минут Никита обернулся, но машины уже не увидел, в том месте лишь серебрилась под луной блёстка ручья. Он ускорил шаг. Дорогу было видно хорошо, светлый гравий выделялся среди зарослей кустарника и травы. Хуже стало, когда он вошёл в хвойный лес, заросший внизу лиственным подростом. Дороги почти не видно, и он ощущал её лишь по скрипу гравия под ногами сапог. Вот впереди освещённая луной прогалина. Никита быстрее хотел её достичь, потому что в тёмном лесу невольно ощущался первобытный страх, доходящий до паники, от которого хотелось бежать без оглядки. А там, в освещённом призрачным, седым светом месте, была надежда.

В какое-то мгновение Никита хотел повернуть назад, но этот призрачный свет так и тянул его к себе, и он понимал, что после этой поляны повернуть он уже не сможет. Выйдя на освещённое место, Никита сделал невольный вздох облегчения, частившее сердце убавило свои обороты, а скрученное в тугую пружину тело вмиг расслабилось. Он сбавил шаг. Дорога была свободной от растительности метров триста. Было слышно, как чуть в стороне звенел родничок, пахло влагой и свежестью. Тайга словно замерла – ни звука, лишь где-то далеко-далеко слышалось чьё-то повизгивание.

Солдат пошёл дальше, но именно здесь, на открытой местности, он вдруг почувствовал безотчётный, сжимающий сердце страх. Ему казалось, что кто-то внимательно и пристально следит за всеми его передвижениями. Никита быстро развернулся, чтобы увидеть, кто следит за ним – никого нет, только на малое мгновение ему показалось, что на вершине отвесной скалы что-то мелькнуло и тут же исчезло. Он пошёл дальше и вдруг увидел прямо перед собой какую-то странную тень, плывущую по поляне. Что это: ночная птица или облачко набежало на месяц и закрыло его? Но этого не могло быть, потому что небо почти полностью было открытым, а облака, которые кое-где затеняли звёзды, висели почти неподвижно.

Вот тень промелькнула снова. Никите показалось, что он даже услышал взмах крыльев какой-то тяжёлой птицы, и почувствовал, как по всему телу прокатился озноб. Солдат поднял голову и невольно замер на месте: прямо над его головой парила огромная тёмная птица. Она не летела, а именно парила, ему даже показалось, что эта птица иногда словно зависает в воздухе без всякого движения. На голове этого чудовища вместо глаз светились два оранжевых круга.

Никита хотел бежать, чтобы поскорее скрыться в каких-нибудь зарослях, которых он только что боялся, и не мог – ноги не хотели его слушаться и двигаться, словно злой волшебник заколдовал его и превратил в камень. И в этот миг Никита услышал жуткий, долгий, нечеловеческий – и в то же время именно человеческий, женский – крик. В этом крике слышались одновременно и боль, и торжество, и плотоядность, словно тот, кто его издавал, долго голодал, а при виде желанной пищи не смог сдержать победного возгласа. Вот птица стала опускаться прямо на человека, а её тень с каждым мгновением стала увеличиваться, сначала закрывая жертву, а потом всё больше и больше расширяясь. Никита почувствовал, как от ужаса на его голове встали волосы. Он закричал, закричал так, как кричит жертва перед последними мгновениями жизни. Откуда-то взялись силы и прыть. Он побежал, побежал так быстро, как никогда в жизни не бегал, но тень неотвратимо нагоняла его.

В какой-то миг Тапуков почувствовал, как страшная, неотвратимая сила опрокинула его на землю. С разбегу он несколько метров проюзил по траве, а потом почувствовал на лице боль. Никита быстро повернулся на спину и посмотрел над собой. Врага в небе не было. Он провёл ладонью по лицу и посмотрел на неё – она была в крови. И в этот миг внутри его тела словно что-то взорвалось: мышцы тела напряглись, кровь будто взбесилась и под огромным напором потекла по венам. Он зло процедил сквозь зубы:

– Ах ты, гадина, мразь нечеловеческая! Ну, иди сюда, иди!

Никита встал на ноги, вытащил из-за голенища сапога нож и встал наизготовку. Птица словно услышала и поняла его: её тень снова скользнула в лунном свете. А вот и сама птица. Она летит прямо на него, почти сложив крылья, и издаёт победный, торжествующий крик, от которого кровь в жилах мгновенно замерзает. Никита взмахнул ножом и почувствовал, как вспорол чужую живую плоть, но и сам не устоял на ногах. А птица уже снова над ним. Она быстрее, она подвижнее, но он тоже не промах. Никита наносит противнику ещё несколько ударов и почему-то не слышит, как из его груди вырываются дикие победные крики. Но в следующий раз человек промахивается, а летающее чудовище нет. В последнее мгновение, перед тем как потерять сознание, Никита видит перед самыми глазами огромный, широкий клюв, который наносит удар ему в голову…