Читать книгу Поющие люди - Александр Образцов - Страница 42

Труднее всего доказать что-то самому себе.

Надо искать доказательства, не требующие доказательств.

Если человечество – единый организм, то Соединённые Штаты – голова, Германия и Япония – две руки, Англия – слух, Италия – голос, Испания – осанка, Китай – спина, Африка – пол, Франция – сердце, Россия – душа, Турция – воинственность, Египет – живот (женский), Индия – грудь (женская), Польша – глаза, Скандинавия – ноги, Украина – тембр, Канада – кожа, Бразилия – спина и ниже (всё – женское), Греция – родина, Персия – нега, Тибет – дыхание, Израиль – юмор. И т. д.

Нетерпимость – тот же джинн. Загнать его обратно в бутылку можно только обманом.

Когда человек смешон, он не страшен.

В России всё или покупается за копейку или не покупается вообще, ни за какие деньги.

Почему-то порядочность воспринимается сама собой разумеющейся, а бесчестность поражает. Хотя сама жизнь даёт иные уроки. Но они не усваиваются.

Старость – это когда нужные волосы выпадают, а ненужные – растут. Когда появляется лишняя кожа, но худшего качества. Когда кажется, что ты жив, и похоже, что ничего не болит.

Если вас стошнит, не обессудьте – в городе сегодня мор.

Народы, живущие у моря, почище. А те, что в горах, в лесах да в степях – те воняют.

Только глупец мечтает завоевать пространства. Умный человек вжимается в точку, в ничто. Ибо только так можно быть всем и везде.

Большая голова мозгам покоя не дает.

С нижней ступеньки невысоко падать.

Трудно быть очаровательной женщиной. Даже в носу неприлично поковыряться.

Величина писателя определяется тем, насколько далеко он может отвязаться от традиции и морали, сохранив центральное место.

Человек, продолжающий расти после 30, 40, 50 и даже 60, 70 лет может достичь громадных, немыслимых очертаний.

От семьи не останется и следа, если сын вообще никуда не пойдет.

Семья останется на прежнем месте, если сын пойдет путем отца.

Семья двинется вперед, если сын начнет в середине пути отца.

Семья помчится вперед, если сын начнет там, где отец остановился.

Семья взлетит в небеса, если сын убьет отца.

В одном болоте живут лягушки и цапли, щуки и селезни. Такова Россия. Но вот хозяевами болота становятся все-таки жабы.

У литературы есть одно преимущество перед прочими продуктами цивилизации – иногда она не портится, не снашивается, не ржавеет.

Воспоминание или удачная мысль встряхивают чисто физиологически, меняют давление, температуру, пульс. Значит, есть центр оценки мыслей. Где он? Кто он? Зачем он? И когда?

Самцы, теряя привлекательность, необъяснимо теряют и потенцию. Природа, как ловкий хозяин, отсекает лишние способности.

В двадцатом веке женщину рассекретили, выставили на обозрение. Она взбесилась. Было много крови.

У писателя, который не расписался, есть как бы тромб. Когда он рассасывается, писатель становится похож на бога.

Современный человек живет беззаботно, надеясь на загробную жизнь, в которую не верит.

У человека есть только один враг – в нем самом. Это лживое, сластолюбивое, мелочное, завистливое, злобное существо. Оно так и ждет, что человек бросится на кого-то во вне, чтобы подчинить его себе. Сатана – внутри нас. Как и Бог.

Азиатская черта – воодушевление. Против этого на Западе нет оружия. С первыми лучами солнца – вперед, на Запад! И ведь, в сущности, никакой мистики: физика, география, биология и только.

Полчаса достаточны для любого крупного дела.

Потеря пристальности – вот что происходит в эпохи революций и потрясений. И читатель отхлынул от литературы. Американцы, кстати, не могут находиться в кабинетах по одному. Их общение сродни безумию – лишь бы забыться, не вспомнить что-то. Что именно – они сами не знают. Поэтому у них очень убедительны фильмы, где это «что-то» возникает за спиной, как кошмар.

Нужно не только знать свои недостатки, но тут же обращать их в достоинства.

Важно не то, что человек ест, а с каким аппетитом он это делает.

Человек, который искренне и бескорыстно хочет помочь, обычно ничего не может.

Перед тобою бешено мчится поезд. Надо резко оттолкнуться и в полете схватиться за поручни. Таково начало прозы.

Литература – это тоска по несбывшейся жизни.

Красота – часть кожи, выставленной на поругание.

Нет насекомого более ядовитого, чем маленький представитель творческой профессии.

Как ни боится человек смерти, а каждый умирает героически, не отступив.

Посмотрев кому-то в глаза, как будто привязываешь его к себе на эту нитку, поводок взгляда.

Когда мне пытаются сесть на шею, я с готовностью подставляю ее – для того, чтобы человек понял, на что он садится. А вдруг он сделал это нечаянно? И когда он садится удобнее, я без сожаления сбрасываю его и ухожу. Пусть довольствуется грубым смыслом, если не хотел диалога.

Существование высших сил доказывается разгулом низших.

С какого-то момента Россия вместо мускулов стала обрастать опухолями.

Встречая человека, которого давно, несколько лет, не видел, поражаешься – жив! Как будто он остался жить там, давно, и не имеет своей собственной жизни, а только ту, которая связана с тобой.

Почему русский человек так яростно, горько реагирует на тупость окружающих, на их несовершенство? Потому что он в большей степени часть организма нации, чем европейцы. Иначе он был бы счастлив жить среди дураков и негодяев, счастлив своей избранностью.

О степени одиночества надо судить не по жалобам, не по словам. О том, как неинтересны люди, не решаешься сказать никому.

В работе Бога нет лишних движений.

К вопросу о Боге: он или есть, или его нет.

Если он есть, то нет вопросов.

Если нет, то тем более.

Все вопросы в промежутке: или – или.

Но если и там, и там нет вопросов, то как они могут быть здесь?

Я в жизни, как в эмиграции.

В доме великана карлика знобит.

Все проходит. И голод, и наслаждения. Не проходит только предощущение счастья.

Жизнь постоянно вышучивает нас. Но у нее мрачное чувство юмора: от этого ее смеха волосы шевелятся.

В открытое печное устье на огонь можно смотреть часами, как в экран телевизора. С той разницей, что знание возникает принципиально иное.

3 % людей являются генераторами идей. Это очень много. Это так много, что приходит мысль о том, что остальные 97 % эти идеи разрушают.

Где оканчивается упорство и начинается упрямство? Где граница патриотизма и национализма? Кто охраняет целомудрие от ханжества?

Между смешным и глубоким выбора нет – конечно, глубокое. Так же как между смешным и серьезным – конечно, смешное.

Время такое – пальцы гитариста никак не дотянутся до струн.

Если попытаться одним словом определить эпохи, то начало века – безволие. До Второй мировой войны – истерика. После войны – распад. Сейчас – безвкусие.

Вкус – это выдержанное безвкусие.

Писатель – тот же колодец. Чем больше берет в себе, тем чище вода.

Интеллект в женщине всегда что-то вытесняет.

Петербург это Гарлем в Париже.

Русский не в состоянии плавно переключать скорости. Только рывком.

Человек текуч, и пол его текуч. По отношению к Фолкнеру Камю – женщина.

Подавления личности личностью в повседневности – те же половые акты, осуществленные в сфере психики.

Власть заманчива именно этим.

Но власть – для слабых, женских натур. Мужчина, воин презирает власть. Он бьется только с равным.

Земля так же устает от одного народа, как почва от картошки.

Учеников заводят не для того, чтобы учить. А чтобы кто-то слушал.

Нельзя ограничивать в себе не только любовь к людям, но и презрение к ним.

В Европе народ – собака, в России – волк.

Все неталантливые люди похожи друг на друга, и всякий талант вреден по-своему.

Мне плевать, кто будет солнцем русской поэзии, главное – чтобы человек был хороший.

Не надо требовать от людей больше того, что они могут. А они могут всё.

Черной расе свойственно совершенство физическое, желтой – эмоциональное, белой – интеллектуальное. Триада.

Культура – состояние внутреннее, а не внешнее. Внешне культура обозначает себя не для обособления, а лишь информационно.

Смерть дана человеку лишь как точка отсчета. Иначе он утонет в хаосе.

Физическое умирание сопровождается выделением громадного (неизвестного нам) количества энергии по ту сторону чувств.

Никто не владеет монополией на истину. У кого-то большая ее часть, у кого-то совсем крошечная. Даже выродки владеют ее частицами – личными обидами.

Не опираться, а поддерживать. Вот то, что не мстит.

Только приговоренный к смерти может смотреть на людей свысока.

Есть очень умные люди, которые очень просты, и очень неумные люди, которые очень сложны.

Любовь – это когда мужчина становится ребенком, а женщина – матерью.

Бывают истории людей, как истории болезней: поболел, поболел и умер.

Каждый рассказ, самый маленький, должен быть не меньше фильма по событиям.

Самое интересное и загадочное явление в мире – ты сам. Так зачем отвлекаться?

Все почему-то убеждены в том, что если Чехов выдавил из себя раба, то он сделал это за всех.

Набитые рабами, едут люди.

В прозе самое драгоценное – интонация, а самое дорогое – новое знание.

Мы шутим с мухами, курами, рыбками. А они шутить не могут. Мы для них – сверхпонятие. И с нами кто-то шутит?

Россия – это шкатулка, из которой выскакивает то Достоевский, то Ленин, то Распутин, то патриарх Тихон. И никто не знает, что там внутри и кто следующий.

Все люди добры, пока это им ничего не стоит.

Поэт должен каждый миг выворачивать мир наизнанку, но не забывать возвращать его в нормальное состояние.

Для человека необычайным счастьем было бы убедиться в существовании управляющих сил. Но когда он узнал бы, что и там необычайным счастьем было бы и т. д., то он уже точно сошел бы с ума от бесконечной лестницы вечности.

Русская литература до Чехова была диковатой, а после гражданской войны – придурковатой.

Большевизм привело к власти общество. Встал Ленин и сказал: «Есть такая партия!»

Все обернулись в недоумении, почесали затылки и подумали: «А чем чёрт не шутит?»

Чёрт не шутил.

Реально все, в том числе самые невероятные фантазии. Тем более что фантазии имеют свои границы, не такие уж и отдаленные. Всё, что можно вообразить – существует.

Читая чужие стихи подряд как бы идешь вдоль улицы и заглядываешь в окна. Иногда такое увидишь…

Народ хороший, но Господь не дает ему хороших начальников.

Писать прозу очень просто: надо вовремя описание прерывать действием.

Всякая сытость, благополучие неизбежно порождают гниль.

Так есть, так было и будет, но я никогда не поверю в то, что так должно быть.

Неистовство – предмет трагедии, упрямство – комедии. Если принцип не соблюдён, выходит мелодрама.

Самая мощная, интенсивная ненависть – к железнодорожным кассирам.

От Мецената до Герострата значительно ближе, чем кажется.

Когда пишешь или говоришь, часто ориентируешься на самых тупых, тогда как надо – наоборот.

В каждое время современники считали свои суждения, в отличие от прошлых времен, совсем уж безупречными. Вот только, казалось им, само время мелковато для их крупных суждений о нём.

Толпа питается несчастьем. Великие актеры знали это и перед выходом на сцену делали ей этот взнос, теряя сознание или иным способом страдая.

Нетерпимость начинается там, где кончается порода.

Показатель отличной формы – это когда пишешь о чернильнице и выходит рассказ «Чернильница».

Рука успевает за мыслью только в записи афоризмов и анекдотов.

– Что-то случилось, – говорит китаец через триста лет после Чингисхана.

– Нет. Ничего, – отвечает индус через пятьсот.