Читать книгу Геометрия побега. Стихотворения - Александр Петрушкин - Страница 42

Где деревянно кровь до октября

стучит – внутри у дерева, как ложка,

с морозом пальцы наизусть скрестя,

и смотрит [как в лицо] с его окошка,

как здесь, наевшись почвы, в высоту

у яблони прорезывая крылья,

вдоль веточек нахохлившись, плоды

сидят так, что – и кровь совсем не видно.

Поют [как человечьи] голоса

у дерева согретого плодами,

и кровь, скрутившись в яблоне, у дна

летит, морозя почву, перед нами.

в срубе ручном узловатой зимы

запотело стекло

кто-то с иной стороны

лижет дно [теплым ртом

режет от неба язык

он кусок за куском]

то деревянной пилой

то дрожащим ножом

ходит по кругу воронки

пернатый как треск

и [беспросветен как горло]

светящийся лес

И запрокинув голову

[пока что без лица],

в круги по небу пялится,

как камень, детвора,

и птица возвращается

в качели [как бы смерть],

и лица нарисованы

в лице её на треть.

Но, запрокинув голову,

стоящий в небе том

дом раздвигает в стороны

лицо, чтоб смыть дождём,

чтобы стоять неузнанным

в каких-нибудь углах —

пока незрячи дети,

неся, как камень, страх

и, запрокинув голову,

в качели плачет смерть,

что ей лишь умирать здесь

[совсем]

одной за всех.

Он медлит избавлять от скорби —

накормлена земля, в боках

дрожит и дышит, будто пёс ей

врастает в рёбра, в берега

как будто бы врастает ива,

точнее тень её растёт,

и тянет рёбра рек, лениво

кадык воде поспешной рвёт.

И линза из незрелой крови,

как из гнезда упав, дрожит

в птенце, врисованном псу в брюхо,

что в водах вспаханных лежит,

где тень, застыв на середине,

перезабыла диалог,

бог возвращает – как молитву

и иву – долг.

Покажется, что снег с землёй делим

на человека и пустое место —

проходишь через тень свою один,

и та парит [как будто бы из теста].

Покажется – что тронуто рукой

уже нашло скрижали нашей смерти —

покоя нет – но, если есть покой,

то он всегда в оставленном здесь месте.

Идёшь на холм иль спустишься с холма —

всё кажется, пока перевозима

сквозь тьму и ночь – на поезде душа,

на лодке [в старике] как руки длинной.

Покажется, что снег съедает смерть,

как будто тени заметает крошки,

что сокрушимы Бог и человек,

когда уже почти что осторожны,

и что, спускаясь с неба, голоса

нащупывают в горла тьме несносной

зерно проросшее – чужое, как глаза —

переходящее из местности сей в поздно.

Покажется, что снег в земле лежит,

и, что земля лежит внутрь человека —

чья тень оторвой сквозь меня летит,

по стороне ребра глухого света,

что выгнута, как лодка, почва здесь,

и снег всегда идёт наполовину,

что в свете есть твоём – моя вина —

и с ней не умираю я – а гибну.

Нет ни меня, ни тьмы

и даже света нет —

а только тонкий глаз.

И в щёлочки просвет

Он смотрит на меня,

а я смотрю в Него,

и, кроме наших взглядов,

здесь нету никого.

Когда почти освоен диалект —

кыштымский, привокзальный и небесный —

меня уже почти на свете нет —

хотя, возможно, это я на снеге

сную то снегирём, то воробьем,

жую снежок в руке своей трёхпалой

и пролетаю под пурги метлой,

чтоб словеса казались слишком малым.

Поспешным чудом будет весь декабрь,