Читать книгу Очерки. Том первый - Александр Полуполтинных - Страница 14

Перед назначением

Мы ждали нового начальника с декабря 2009 года, когда в Интернете впервые появилось сообщение о снятии с должностей сразу нескольких начальников региональных управлений ФСИН, в том числе и Юнуса Амаева. Чисто внешне слухи подтверждались: Амаев несколько дней не появлялся в своём кабинете, потом стал ходить на службу в гражданке, да и буйствовать прекратил – меньше устраивал сотрудникам разносы. Потом он снова надел генеральский мундир, снова в голосе появился царский рык, и даже с помпой справил свой 55-летний юбилей. Это было в феврале 2010 года.

В апреле, как повелось с советских времён, повсеместно устраивались субботники. В том числе и в нашем УФСИНе. Фокус – быстренько навести порядок в пятницу, как бывало при Филиппове, а в субботу спокойненько отдыхать – не проходил. Амаев мог лично приехать, чтобы убедиться, что работа кипит. Как правило, это случалось ближе к обеду. Поэтому в субботний день на работу никто не спешил, собирались часам к 10, начинали с чая, что-то делали по своим непосредственным обязанностям, а потом не спеша принимались за уборку. Чтобы, на случай приезда Амаева работа кипела, но и не оставалась на после обеда.

Сотрудникам редакции поручалось освещать ход субботника. Мы с Баиром и Настей должны были, взяв в службе тыла «Волгу», объехать все наши административные здания и запечатлеть трудящихся сотрудников, наведённую чистоту на прилегающих территориях, и к концу дня изготовить «Боевой листок».

Но в апреле 2010 года меня не просто послали освещать ход субботника, меня послали освещать его в посёлок Шара-Горохон, в колонию особого режима №2. Причём, своим ходом. Я никогда туда за свою службу на общественном транспорте не добирался, и спросил в органалистическом отделе у Сергея Салтанова, как мне лучше добраться до места. Сергей сам, видимо, редко туда выезжавший, посоветовал мне доехать на автобусе до станции Карымская и там вызвать машину с ИК-2. Так я и сделал. Из этого получилась неприятная история.

Доехав до Карымской, я принялся звонить в «двойку». Сначала, видимо, мою просьбу не восприняли всерьёз. Никто за мной не приехал. Я стал звонить в нашу дежурную часть, чтобы они поторопили подчинённое подразделение забрать меня с вокзала. Каково было моё удивление, когда мне сказали, что машину из ИК-2 высылали, но меня на вокзале не нашли. Позже выяснилось, что по привычке машину отправили не в Карымскую, а в Дарасун, откуда, конечно, ближе до Шара-Горохона. Я продолжал названивать, требовал машину, кричал, что срывается фоторепортаж, и что я буду снимать, когда все сотрудники после обеда уже разойдутся?! Мне сообщили, что машина вышла. Но я так её и не дождался в тот день, и вынужден был уехать в Читу ни с чем. Как потом оказалось, летевший за мной на всех парах уазик перевернулся, пострадали водитель и офицер, который попал с травмами в больницу.

В понедельник я шёл на работу в ужасном настроении: ждал разноса от Амаева за такую командировку. Мало того, что не выполнил задание, ещё и человек пострадал, и машина пришла в негодность… Но, оказалось, что Амаев уже не начальник, его всё-таки сняли. Более того, в отделе по работе с личным ставом мне сказали: «Москва срочно требует на тебя представление на медаль „За усердие в службе“. Нам некогда сейчас, ты сам давай его пиши!» Дали мне соответствующие бланки, и я стал писать представление на медаль. Москва, действительно, запросила обо мне данные, признав меня победителем творческого конкурса, посвящённого 130-летию образования уголовно-исполнительной системы России.

Новый начальник

То, что новому начальнику я сразу не понравился, я понял уже на совещании, на котором мне вручали медаль. Бывает такое, когда возникает между людьми какая-то антипатия без видимых на то причин.

– Я вас, Александр Мефодьевич, поздравляю, – сказал новый начальник, вручая мне в коробочке медаль, – но учтите: должность я у вас одну в редакции заберу. Слишком хорошо вы там устроились – три человека!

Возможно, об этой роскоши в редакции ему успел напеть новый начальник отдела кадров Валерий Александрович Троменшлегер, который давно уже точил зуб на корреспондента газеты Настю Абрамец. Он считал, что она ничего в редакции не делает. Он иногда на планёрках задавал вопрос: почему Абрамец написала за месяц только два материала, а Баир и ты по пять? Я отвечал, что мы с Баиром писали информационные материалы, которые не требуют больших затрат времени и сил, а Настя сделала большое интервью и написала большой очерк. А кроме этого она работала с почтой, редактировала письма осуждённых, которые не всегда попадают в очередной номер сразу. В общем, не любил Троменшлегер бедную Настю и всё.

Новым начальником оказался Владимир Иннокентьевич Никитеев, полковник из Иркутска, возглавлявший в тамошнем ГУФСИНе оперативную службу.

Представление его состоялось в конце июля 2010 года. Для этого приехал из Москвы заместитель министра юстиции Александр Смирнов. Смирнов раньше служил в аппарате ФСИН, очень серьёзный дядька. На смотрины нового начальника собрали всех начальников отделов, служб, начальников городских колоний, главных специалистов и меня, как редактора уфсиновской многотиражки. За столом, кроме Смирнова, сидело несколько человек, двоих из которых я видел впервые. Как потом оказалось, один из них и был Никитеев. Я силился угадать, кто из двух незнакомцев наш новый начальник? И промахнулся, сделав неправильное предположение. В Никитееве я не увидел начальника за его какой-то растерянный вид. Долговязый, даже сидя за столом он сутулился. На голове у него был совершенно не начальнический молодёжный «бобрик» или «ёжик». Был он к тому же худ, и форменная рубашка на нем болталась как на швабре. Портрет его дополняли очки, делающие его похожим на преподавателя-зануду. Ему было неуютно перед новым коллективом, и он постоянно ёрзал на стуле, пытаясь найти удобную позу.

Когда Троменшлегер представлял ему сотрудников аппарата, а они поднимались один за другим, Никитеев, вытянув по-страусиному вперёд маленькую голову, кивал и как-то заискивающе и натянуто улыбался.

Взяв слово, он стал говорить. Тут я услышал, что он ещё и заикается. А чтобы этот недостаток был менее заметен, он часто повторял начальные фразы, делая вид, будто усиливает их смысл или сосредотачивает на сказанном внимание.

– М-моё назначение… моё назначение… было полной для меня неожиданностью, – говорил он с некоторым волнением. – Моя поездка… моя поездка в Москву была не связана никаким образом с назначением – это были чисто служебные дела, касающиеся моей работы в Иркутском ГУФСИНе. Но тут меня буквально выловили в коридоре и пригласили в кабинет Александра Александровича Реймера. Отказываться от предложения директора ФСИН я не мог, и вот прямо из Москвы, даже не заезжая в Иркутск, я прилетел прямым ходом сюда, в Читу…

Говоря о себе, он сказал, что он не тиран, что авторитарный метод управления он не приветствует, а в организации службы рассчитывает на профессионалов. Потом он приведёт в пример работу В. И. Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин?», а себя будет называть не иначе как менеджером.

Новый начальник действует

Никаких кадровых перемен с приходом Никитеева сразу не последовало. Он сказал, что сначала посмотрит, как работают действующие сотрудники, а уж потом будет принимать по ним решения. Правда, я слышал, что он хотел сразу снять с должности первого зама Николая Викторовича Медведева, зама по оперработе, но тот встал в жёсткую позицию и не стал писать рапорт на увольнение. Ушла только главный бухгалтер Т. В. Коунева.

Владимир Иннокентьевич сразу озадачил штаб, который начал разрабатывать новый регламент работы управления. При Амаеве никакого регламента не действовало. Он мог вызывать сотрудников в любое время дня и ночи, а остальные просиживали часами у него под дверями, силясь попасть на приём подписать какую-нибудь бумагу. Особенно раздражало всех, когда в кабинет вне очереди проходили лица кавказской национальности. Никитеев же чётко всё регламентировал: в какой день и час совещание у такого-то отдела, такой-то службы.

Пресс-служба и редакция в регламент не попали. Начальник пресс-службы Оксана Кожемякина даже пыталась себе такой день выбить, но начальник оставил её без собственного регламентного дня. Деятельность пресс-службы он определил как одну из основных сразу после оперативной. Он хорошо был осведомлён о пользе пиар-технологий и вообще о пользе СМИ, как «средствах массового оболванивания». Иногда приводил в пример доктора Геббельса – вот у кого надо учиться! Особенно он делал ставку на оперативное освещение в СМИ правонарушений, совершенных сотрудниками. Информация о каждом случае должностных преступлений должна была моментально пройти на телевидении и на сайтах информационных агентств. Я не разделял этой тактики, особенно когда такое «высвечивание язв» касалось впервые совершивших проступок или недавно пришедших в органы УИС. Эта политика даже имела трагические последствия. Так, один сотрудник, попавшийся на проносе наркотиков (сюжет о нём показали по «Альтесу»), покончил жизнь самоубийством.

Оксана Кожемякина забросила личную жизнь, всё время проводила в кабинете, всё писала и писала пресс-релизы. Я видел, как она старается. Но ей всё равно доставалось от Никитеева, она очень из-за этого огорчалась.

До редакции у нового начальника долго не доходили руки, хотя, бывало, увидев меня, он бросал фразу: «Я до вас ещё доберусь!» Я же работал, как и работал до него. Мне казалось, что газета только-только вышла на заданную орбиту, и «все системы космического корабля работают нормально».

Первая стычка с начальником

В отличие от редакции сотрудники воспитательного отдела ходили на регламентные совещания два раза в месяц – во вторую и четвертую среды. На одну такую среду позвали меня, так как редакция по своим функциям ближе всего к воспитателям. Я должен был заранее подумать, как нам начать в газете кампанию по развенчанию блатной романтики. В частности, стоит ли публиковать в «Резонансе» «Очерки преступного мира» Варлама Шаламова?

Совещание начали с моего вопроса. Я встал и говорю:

– Владимир Иннокентьевич, Шаламов, конечно, мастер. Но ведь здесь может получиться обратный эффект. Мы же будем печатать о том, как зарождались блатные законы, о том, как поднимался авторитет воров… Сейчас это уже забыто, Шаламова вряд ли кто читает из осуждённых… Не получится ли так, что мы вместо борьбы с воровскими понятиями, наоборот, будем их пропагандировать?

К своей речи я легкомысленно прибавил:

– И вообще, некоторые оперативные работники считают, что блатные в зоне не только вредны, но и полезны…

Я-то хотел таким образом пошутить, памятуя шутку «Русского радио» про пиво, но Никитеев неожиданно вспыхнул. Что там началось!!! Он вскакивал из-за стола, бросался ручками, папками, брызгал слюной. Кричал, сдабривая свою тираду крепким русским словцом:

– Я сокращу вашу редакцию! Если менеджер, занимается газетой, то он ни хрена не менеджер! Я, начальник управления, месяц назад даю вам задание подготовить свои предложения, нахожу Олега Георгиевича (Петрова), прошу у него эту книгу, передаю её вам, а вы приходите и говорите: «А вообще-то, они нам нужны!» Да на хрена нужна такая газета??? Когда можно распечатать отдельной брошюрой Шаламова, и она одна заменит всю вашу долбанную газету!!! Потому что это талант!!! Понимаете – талант!!!

Потом участник совещания начальник отдела по воспитательной работе с осуждёнными Сергей Николаевич Однолько (добрый человек, напоминающий мне за свой невысокий рост и юмор Вини-Пуха) делился своими впечатлениями:

– Я только успевал, Александр Мефодьевич, уклоняться от пролетающих предметов. Ну, вы его и довели!!!

Не меньше было впечатлений и у Елены Викторовны Ивановой:

– Я таким его ещё никогда не видела!

Шаламова (главу «Жульническая кровь») я всё-таки печать стал, стали появляться на страницах и другие материалы на «антиворовскую» тематику. Но Никитеев своих испорченных нервов мне уже не простил.

А что, если вас отправить в зону?

Как-то летним погожим днём под конец рабочего дня Никитеев собрал всех офицеров в управлении. Никто ничего, как всегда, не говорил. Дошли слухи, что в туберкулёзной колонии, в «четвёрке», зреет бунт, и уже туда выдвинулся наш уфсиновский спецназ.

Я уж не помню, зачем я зашёл к Никитееву. Кажется, с какой-то бумагой, которую надо было, пользуясь случаем, подписать. Пока я сидел на высоком мягком стуле возле стола начальника, он бурно что-то обсуждал по телефону, дал распоряжение срочно составить график для выставления усиления в ЛИУ-4. Вдруг его как будто осенило:

– А что, Александр Мефодьевич, если я вас сейчас пошлю в «четвёрку» на ночь, на усиление? – он испытующе-хитро на меня посмотрел.

– Я бы с удовольствием, Владимир Иннокентьевич, да у меня вёрстка газеты горит! Завтра надо сдавать очередной номер в печать.

– А вы знаете, что когда на корабле течь, – заискивающе посмотрел на меня начальник, – то все бросают красить флажки и бегут заделывать пробоину?

Я сидел молча, иногда посматривал в окно, где остывал жаркий июльский день.

– А что если, Александр Мефодьевич, осуждённый отломает от кровати металлический штырь и начнёт стучать им по решётке… Ваши действия?

– Буду в корректной форме просить его прекратить противоправные действия! – сказал я тоном старшего помощника Лома из мультика про капитана Врунгеля.

– А если он не реагирует и продолжает выламывать замки? – допытывает меня Никитеев. – Ваши действия?

– Тогда я нажму кнопку тревожной сигнализации и позову на помощь дежурный наряд!

Вот такой ерундой мы занимались с начальником. Наконец, я не выдержал и говорю:

– Что это вы меня тут на испуг берёте? Хотите отправить на усиление – отправляйте!

А потом сам, выйдя от него, пошёл и нашёл начальника отдела безопасности Усова, который составлял график усиления.

– Записывайте меня тоже!

– Зачем?!

– Записывайте! – Настаивал я. – Мне сейчас начальник всю плешь проел с этим усилением!

Так я попал в этот наряд. Когда Усов пошёл подписывать график, как он мне потом передал, Никитеев очень удивился, увидев там мою фамилию. «Сам пришёл и записался», – пояснил Усов. «А я пошутил!», – сказал Никитеев.

Однако в «четвёрке» я всё-таки был в ту ночь. Мало того, я заходил вместе с заместителем начальника полковником Медведевым в локальный участок к бунтовщикам и снимал ход переговоров на видеокамеру. Потом вёл скрытую съёмку разговоров один на один Медведева с блатными, которые выдвигали свои требования. (Медведев, кстати, ещё пользовался китайской авторучкой с диктофоном, которая торчала из кармана его форменной рубашки). Конечно, я был крайне возмущён – почему это делаю я, редактор многотиражки, а не штатный оперативный сотрудник? Но виду, конечно, не подавал. Потом была бессонная ночь. Мы каждый час группой человек в десять ходили по отрядам и следили за порядком: все ли зеки спят? Видел свою газету «Резонанс», лежащую на полу возле койки спящего осуждённого – было приятно, что читают перед сном. Если замечал, что из-под казённого одеяла на меня уставилась пара глаз, я громко говорил:

– Спокойной ночи, граждане осуждённые!

Работайте и подозревайте!

17 апреля 2011 года сгорела исправительная колония №10 в Краснокаменске. В этот же день вечером я сделал запись в своём блоге. На другой день на планёрке Никитеев отчитывал нерадивых офицеров управления:

– Что за безобразие? Почему многие из вас, получив сигнал тревоги от оперативного дежурного, не собрались и не побежали в управление? Почему стали перезванивать: «А это учебная тревога?» «А что, действительно пожар?» Один Полуполтинных принял всё всерьёз и, соскочив с постели, побежал босиком по траве в управление…

Я сидел и слушал, довольный.

– Александр Мефодьевич, у вас не возникли сомнения?

– Никак нет! – отчеканил я молодцеватым тоном старшего помощника Лома. – Сразу оделся и побежал…

В зале зашушукались, откуда Никитеев знает такие подробности про меня?

– А вы разве не читали его блог в Интернете? – Никитеев обвёл взглядом зал. – Да вы что! Надо всем прочитать. Там такая драматургия! Ночью, в темноте, по читинским улицам, босиком…

После планёрки первым ко мне подошёл Сергей Николаевич Однолько:

– Александр Мефодьевич, я всё понимаю – тревога, вы побежали… Но почему босиком? И где вы в апреле нашли траву?

Про «босиком» и про «траву» нафантазировал себе Никитеев, но я признателен ему, потому что лучшей рекламы для моего блога в УФСИНе придумать было нельзя. С тех пор меня стали читать поголовно все сотрудники, а особенно сотрудники оперативной службы и отдела собственной безопасности. Пока не была дана команда заблокировать во всем управлении доступ к моему блогу.

Вслед за пожаром в СМИ разгорелся страшный скандал: правозащитник Виталий Черкасов раскручивает дело о массовом избиении осуждённых в «десятке» после пожара. Кто-то сливает ему информацию. Кто? В поле зрения оперативных служб попал и я.

Меня вызвали в отдел собственной безопасности, и толстый сотрудник отдела с двойным сальным подбородком сразу спросил меня:

– Вы с правозащитником Черкасовым знакомы?

– Знаком! – сказал я.

– Вот! – торжествующе изрёк упитанный сотрудник. – Тогда мы должны взять с вас объяснение…

– Ничего я писать не буду!

– Не хотите, чтобы мы вас кололи, да? Тогда предлагаем вам добровольно пройти исследование на аппарате «Полиграф».

– Я согласен на «Полиграф», – сказал я.

После «Полиграфа» я оказался у Никитеева в кабинете.

Он, немного заикаясь, начал:

– Ал-лександр М-мефодьевич, поверьте мне, «Полиграф» – это не моя инициатива…

– Я понимаю…

– Это Москва настояла. Они там отслеживают все ваши связи, и их заинтересовали ваши отношения с Черкасовым. В-вы знакомы с ним? Что в-вы можете мне о нем рассказать?

– Черкасов был редактором нашей газеты до меня. Это прекрасный журналист, честный, принципиальный человек. С ним вполне можно иметь дело. Вот новый начальник УВД сразу заключил с ним соглашение о взаимодействии. Разве это плохо выявлять в своей среде «оборотней в погонах»?

В общем, я дал Никитееву понять, что против Черкасова я работать не намерен, более того, я считаю его своим другом и не собираюсь рвать с ним отношения. Весь компромат потом на него собирал мой корреспондент Баир, он же писал разоблачительные ответы от лица управления, я видел эти черновики в редакторском компьютере. Кто-то же должен был их писать.

Никитеев же дал мне тогда совет:

– Не пишите больше ничего своём блоге о служебных делах…

Ближе к земле, Александр Мефодьевич!

Накануне 2012 года на последнем в уходящем году регламентном совещании Никитеев сказал с ехидцей в голосе:

– А давно вы, Александр Мефодьевич, не были в колонии? Совсем, вижу, вам материалы черпать негде. Надо ближе к земле быть, ближе к земле… Поезжайте-ка вы в десятую колонию. Напишите, как там осуждённые живут без блатных. Это же колония новой формации!

И я поехал. Как сейчас помню. 2-го января заступил на суточное дежурство на центральные склады, а 3-го вечером вместе с сотрудником отдела охраны выехали поездом в Краснокаменск. До 9-го числа! Хорошие получились рождественские каникулы!

По приезду из командировки я сразу разместил в блоге написанный там репортаж, который потом должен был лечь в основу первого выпуска газеты «Резонанс». Мой постоянный читатель Сергей Николаевич Однолько сразу оценил репортаж: «Интересно написано! Живо, ярко!» Но вот Никитееву это не понравилось. Суть его претензий состояла в следующем: почему материал, в котором содержится служебная информация, размещён в личном блоге, а не на сайте УФСИН или в газете? В общем, весть о моей новой «бомбе» в блоге молниеносно разнеслась по всему УФСИНу, а 11 января 2012 года случилось следующее.

Это был второй рабочий день в году. Утром, я ещё не успел включить компьютер, в кабинет редакции влетели Бато и Кирюшин. С Бато у меня были всегда хорошие отношения. Это сотрудник штаба, знаток компьютерной техники, уфсиновский хакер, так сказать, а с Кирюшиным я раньше не сталкивался – так, оперативник на второстепенных ролях, пешка. А тут влетели, глаза горят, куртки на обоих расстёгнутые, упрели, видимо…

– Где ваши компьютеры?

Я и сообразить ничего не успел. Часто так приходят, инвентаризации разные проходят то и дело. Я показал на компьютеры.

Бато сразу подошёл и начал отсоединять монитор, выдёргивать кабеля. Кирюшин ему помогал.

– Вы что делаете?

– Начальник приказал ваши компьютеры на осмотр привезти в управление… – пояснил Бато.

Скоро все три компьютера были сняты и увезены. Потом только я сообразил, что так не делается. Сам Бато мне рассказывал, что чтобы взять с рабочего места компьютер на профилактику, например, или на установку новой программы, составляется акт, в акте указываются все комплектующие, имеющиеся программы, а тут просто забрали и увезли. Причём, все компьютеры на балансе в бухгалтерии не стоят, один подарен, а два других куплены на специально выписанные премии и материальную помощь. То есть, по сути, являются личной собственностью.

Я пошёл к начальнику отдела собственной безопасности Козулину и предъявил свои претензии. Сначала-то он, узнав, что я пришёл за компьютерами, сказал, что после обеда можно их забрать, но когда я сказал, что изъятие оргтехники было произведено незаконно, он пошёл на попятную:

– Какое изъятие, Александр Мефодьевич? Ничего мы у вас не изымали!

От такой наглости и лжи я был просто в шоке. Я понял, в каком гадюшнике я служу и какие профессиональные мерзавцы работают рядом со мной. Верные продолжатели дела Ягоды-Ежова-Берии. Сколько я потом ни бился, ни требовал, ни писал в прокуратуру – правды я так и не нашёл. За всем этим, конечно, стоял Никитеев. Мне был дан ответ (дословно): «Осмотр компьютерных системных блоков редакции… произведён с разрешения начальника УФСИН России по Забайкальскому краю на основании оперативной информации от 11.01.2012, поступившей в отдел собственной безопасности, из которой следовало, что в компьютерах содержатся сведения, по содержанию способные нанести вред репутации органов УИС, требующей оперативного вмешательства». Документы на изъятие и последующую выдачу были сфабрикованы в лучших традициях НКВД.

Тут и службе конец

Служба моя в УФСИНе подходила к концу. С Никитеевым я старался не видеться, и он делал всё, чтобы я не попадался ему на глаза. Я был исключён из списков участников еженедельных совещаний при начальнике, мне лично не давались никакие его поручения. Я в обязательном порядке назначался на все дежурства на центральные склады, мне урезали надбавку за сложность и напряжённость, лишили обеих квартальных премий, в общем, потихоньку «выдавливали». Я и сам не хотел больше служить.

При встречах на улице, в коридоре, мы старались друг друга не замечать. Даже в храме (Никитеев верующий человек, и я часто видел его в Кафедральном соборе), мы не смотрели в сторону друг друга.

Моё увольнение проходило тоже без его участия. На приказе в день увольнения его тоже не было.

Потом у меня был длинный отпуск (с 16 июля по 4 сентября), затем я, не выходя на службу, написал рапорт и лёг на обследование в госпиталь. Последние мои дни на службе, когда я в последний раз надевал форму, были 25 и 26 сентября.

Придя домой, я оборвал с кителя все гербовые пуговицы, собрал в кучу галстуки, куртки, брюки, отнёс всё на помойку.

Никитеев и сейчас продолжает вести информационные войны с правозащитным центром, по-прежнему, новости забайкальского УФСИН полны сообщений о пойманных с поличным сотрудниках, новому главному редактору даны указания продолжать генеральную линию на разоблачение «блатной романтики».

P.S. Козулин через какое-то время будет осуждён за совершение должностного преступления и отправлен в колонию.