Читать книгу Надоеда, или Заповедник абсурда. Фантастический роман. Часть 1 - Александр Поздеев - Страница 5

Это только потом, в конце вечера, трамвай, оторвавшись от порядком надоевших рельс, воспарил. Летел он, подобно Летучему Голландцу, над городскими парками, куполами церквушек, новостройками и каналами, над плывущими неспешно лодочками отдыхающих.

– Мы летим, а они смотрят, – смущенно сказала мне Женечка.

Она имела в виду людей, которые остались далеко, в серых в скучных реалиях рабочих будней. Я посмотрел на неё и улыбнулся. Она просто обязана сказать мне что-то такое в этот волшебный час. Я же мог ничего не отвечать. Разве непримиримый прагматизм этой девушки уже не был побежден в тот момент, когда трамвай убежал в нереальность?

«Ты – моя мелодия….» – донесся до нашего слуха пронзительный голос Магомаева.

С рукава Жениной куртки вспорхнула желтая бабочка. Звуки песни не умолкали – видно, кто-то забыл радиоприемник. Я впервые за весь вечер обнял Женю, но в ответ она бросила резкое «нет» и ударила меня по груди кулачками.

– Пожалуй, мне пора, – сказал я ей. – Моя остановка, слышишь?

Женя, повернувшись к окну, молчала. Голос Магомаева сменил старинный вальс, под него закружилась в танце парочка стариков, которая до этого полпути неподвижно сидела в обнимку на переднем сиденье.

Трамвай остановился. Женя всё так-же стояла, отвернувшись к окну. Потеряв надежду привлечь её внимание и махнув рукой на прощание, я соскочил с подножки, приземлившись в густую сорную траву.

– Не больно-то воображай! – крикнул я, обернувшись.

Первое впечатление от этой жизни – суровое, искаженное гневом лицо тетеньки-воспитательницы, отчитывающей меня за обкаканные штанишки. Потом – провал лет до шести.

Поездка с бабушкой в загородный дом отдыха, где она учила меня азбуке, любимый журнал «Мурзилка», последние предшкольные денёчки, мамины блины. По части воспоминаний у меня туговато, и всё-же, всё-же…

Как можно забыть первую подружку, симпатичную башкирочку Апар?!.. Нас вместе проводили в школу родители. Вместе потом сидели многие годы за школьной партой, подчас списывая друг у друга задания и получая нагоняи от проницательной учительницы. Недавно, спустя десять лет после окончания школы, мы встретились. Апар заимела двух дочерей, развелась с мужем и часто стала прикладываться к бутылочке.

Оно и понятно: легко ли сейчас одинокой женщине с детьми?

Нам по двадцать восемь. Трудно даже поверить, что буквально вчера мы переступили порог школы. Сколько всего за эти двадцать лет произошло!.. Вообразить трудно: менялась страна, менялись мы, оставалась неизменной лишь память о том, что ушло безвозвратно, бесповоротно. Любой без исключения человек воспринимает мир через призму собственных ощущений – кто с этим поспорит?.. Но ведь эта самая призма своими граням проходит все равно где – то касаясь чужих судеб, исторических деяний… Задумаешься тут.

Я уходил все дальше, раздвигая руками высокую ковыльную траву. Оглянулся на какой-то миг. Нет, Женя – человек гордый, не побежит она следом за мной, будет переживать, в себе носить, но догонять не кинется.

Вскоре я натолкнулся на свалку. Свалочка как свалочка – что такого? Только вот взгляд мой проницательный тотчас узрел одну деталь. Беспорядочно сваленные в огромную кучу толстые тома классиков марксизма-ленинизма. А подле этого сомнительного богатства восседает, подобно сторожу, бомжеватого вида старичок, напоминающий полузабытые портреты Брежнева, с таким же кустистыми бровями.

– Что, отрок, дороженькой ошибся? – спросил он с плутоватой улыбкой.

– Ну я, вообще-то, так не считаю.

– Думаешь, верно, свалка истории? – спросил он и обвел своей палкой необъятную помойку. – Ошибаешься – дорога в неведомое.

– Да знаем мы эти дороги… – начал, было, я.

Старичок показал кулачок – маленький, сухонький шиш получился.

– Ты кто такой? Кто такой?! – возмутился он. – Чтобы со мной спорить? Тебя девушка не любит? Другую найди, и все дела, а со мной не спорь: меня гневить – тебе же накладно будет.

Я оглянулся в сторону застывшего трамвая. Правду говорила моя бабуля: понедельник – день тяжёлый, но не безнадежный.

– Кто вы, дедушка?

– Едрит-кудрит, нашёл деда! Ступай-ка ты, сынок, по Ржавой улице – вот по той, что вьётся среди разбитых автобусов. До конца дойдёшь – кукушечка тебе судьбу нагадает. А с меня какой спрос?

Старичок заглянул мне в глаза, губы растянулись в, словно наклеенной, улыбке. Мне бы задуматься, но мною как назло овладела бравада: «Ну и пойду!»

– О девушке своей не беспокойся! – крикнул старичок мне вслед. – Домой её провожу с наилучшими почестями!

Но я уже скрылся за поворотом Ржавой улицы.

Судьба Жени в тот момент, почему-то, не очень интересовала, вроде как остыл. «Но все-таки кто заметит её в моем сердце?» – спросил я сам себя. Размышляя так, я, между тем, вышел, наконец, из этого странного переулка, образованного островами разбитых машин, пластами лежащих друг на друге. Прошел под выцветшим плакатом с полустертой надписью:

«Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи!»

Он был натянут между двумя покосившимся фонарными столбами. И здесь я остановился, задумался. Вроде бы, с Женей и так уже оказались по ту сторону реальности, когда трамвай неожиданно воспарил. Но, мало того, теперь я двигаюсь куда-то в совсем уж иную сторону бытия. Вернуться? Примириться, наконец, с холодностью Евгении? Сомнения раздирали мою душу, будто волки, но я не вернулся: моё внимание привлекли тоскливые звуки похоронного марша. Вдоль ленты пригородного шоссе двигался траурный кортеж. С минуту поколебавшись, я приблизился к нему.