Читать книгу Вся история Фролова, советского вампира - Александр Семёнович Слепаков - Страница 10

В следующие три дня ничего примечательного на хуторе не произошло.

Я потом и в магазине расспрашивал людей, и ещё других. Вроде бы во все эти дни сразу после драки на ферме ничего особенно странного не случилось, во всяком случае, никто не мог ничего припомнить.

Всё шло своим чередом. Привозили солдат из дивизии на прополку огурцов. Огурцы предназначались для переработки на Багаевском консервном заводе. Занято ими было не помню точно сколько гектаров, но, как всегда, много, и овощеводы, даже и с приданными им университетскими, не справлялись. Пришлось вызывать солдат. Заместитель командира дивизии подполковник Пушкарёв всегда охотно помогал совхозу, но и дивизия внакладе не оставалась.

Всё было тихо, спокойно. Даже куриц никто не трогал, правда, пропала собака у пастуха, но собака эта была кобель, и пропасть она могла по естественным причинам.

По-настоящему пошли слухи после того, как на четвёртый день от того случая с курицей Петрова молодайка обратилась к фельдшеру с жалобой на плохое самочувствие, слабость и тошноту. Фельдшер стал её спрашивать, что она ела в последнее время и как выглядел её, выражаясь по-научному, стул, и поскольку молодайка была из себя ничего, выразил желание её осмотреть. Тогда-то он и увидел в первый раз на шее, ближе к ключице, две ранки на коже.

– Что это у тебя такое? – спросил он. – Это муж тебя так?

– Скажете тоже, – удивилась Нинка.

– А откуда ж у тебя эти ранки?

– Да я не знаю. Думала, может, гусеница какая. Я вчера в саду работала, вишню убирали, – сказала Нинка.

– Гу-се-ни-ца, – передразнил фельдшер и помрачнел. – Я вообще не понимаю, что это такое, я такого раньше не видел. Расположены симметрично, как зубы, это тебя собака могла так укусить, причём довольно большая. А может, тебя собака укусила, а ты не помнишь?

– Ну что вы, Иван Игнатьевич, такое говорите, – возразила Нинка. – Если б меня собака укусила, да ещё и за шею, я бы наверняка запомнила.

– Ты вот что, – сказал фельдшер, – если это не твой мужик тебе сделал, ты ему лучше не показывай: выглядит это, Нина, подозрительно.

Фельдшер бросил на неё многозначительный, тяжёлый взгляд.

– Да что вы такое говорите, Иван Игнатьевич! – отмахнулась Нинка. – Вчера, как с работы пришла, мы с Сергеем на мотоцикле на речку ездили, потом поужинали, я птицам насыпала, свиньям, корове наложила – и мы спать легли. Я и не ходила больше никуда, а вчера утром у меня этого точно не было, я бы такое заметила на шее. Вы посмотрите, что это у меня, может, от печени?

– От печени, – ухмыльнулся фельдшер, рассматривая градусник, который он вытащил только что у неё из подмышки. – Почему это от печени?

– У свёкра печень болела, и тоже пятнышки были на коже, – объяснила Нинка.

– Пятнышки, – опять ухмыльнулся фельдшер. – Недодержали.

И градусник, который он рассматривал, сунул обратно Нинке под мышку.

– Да как недодержали? – возразила Нинка. – Вон у вас часы на стене. Четырнадцать минут держали!

– Говорю, недодержали, значит, недодержали! Ты хочешь сказать, у тебя температура 29,7? С такой температурой люди не живут! – настаивал фельдшер.

– Может, градусник неисправный? – неуверенным голосом предположила Нина.

– Ну-ка, давай я тебе давление померяю, – схватился за тонометр фельдшер.

Давление оказалось 49 на 32. Фельдшер измерил на другой руке – примерно то же самое. Потом вытащил градусник, который уж точно додержали, а то и передержали. Градусник показывал температуру 29,7. Тут фельдшер всмотрелся в её лицо и перепугался так, как не пугался вообще никогда. Её лицо менялось, оно стало бледным мертвенной болезненной бледностью. Губы тоже бледные, синеватого оттенка. Кожа под глазами потемнела, на лбу выступили капельки пота. Ранки на шее не кровоточили, но и не подсохли, как это обычно бывает, а блестели влажным содержанием. Что с ней происходило – он не понимал. Но видно было, что состояние её ухудшается прямо на глазах. Давление и температура – невозможные у живого человека.

– Что-то ты мне, Нина, не нравишься, – успел сказать фельдшер. – Я тебе сейчас укол сделаю и бегу в Багаевку звонить!

Про Багаевку Нина уже не услышала, она потеряла сознание. Забрала её скорая помощь на сигнале. По-хорошему и фельдшера следовало забрать вместе с ней, потому что состояние его было, наверное, предынфарктное. Но места в скорой помощи для фельдшера не оказалось, там был свой фельдшер.

Нинку погрузили в бессознательном состоянии в машину, подключили к ней капельницу и повезли. И то ли капельница подействовала, то ли скорую хорошо протрясло на ухабах, то ли молодость взяла своё, но Нинка пришла в себя ещё до того, как её доставили в районную больницу. Измерили давление, и оно оказалось 120 на 80. Пульс 60 ударов в минуту. Температура тела 36,6. На щеках нежный девичий румянец. Хоть вези немедленно обратно. Перед такой загадкой научного характера врачи были в недоумении, но разгадку её искали не в сложных физиологических процессах, происходивших в молодом женском теле, а больше грешили на фельдшера, который не испытывал ненависти к спиртным напиткам. И хотя погрузили её в скорую помощь в бессознательном состоянии, но мало ли от чего в нежном женском организме происходит обморок. И температура 29,7 градуса, и давление 46 на 32 были восприняты как игра фельдшерского воображения.

Между тем и фельдшер пришёл в себя. Не очень он понимал, из-за чего так сильно перепугался: ну упала женщина в обморок, он и не такое видел в жизни. Ну, ранки две на шее – может, она на вилы в темноте наткнулась или об какие-то ветки поцарапалась, или это и правда какая-то от гусеницы аллергия.

Но к вечеру страх вернулся. Он всё-таки был опытным фельдшером и понимал, что ни вилы её не царапали, ни на ветки она не натыкалась, а две маленькие влажные ранки стояли у него перед глазами, и веяло от них какой-то жутью. Человек на его глазах умирал. И умирал он от этих ранок. Такое предположение быстро превратилось в уверенность, которая основывалась не на аргументах, а на каких-то древних инстинктах. Фельдшер был простым деревенским мужиком. Вырос и воспитался на земле. И все его древние инстинкты были, так сказать, при нём.

В первых сумерках, когда молодайка Петрова засыпала в кровати, оставленная на всякий случай под наблюдением в Багаевской районной больнице, фельдшер сидел в беседочке у комбайнёра Трифонова, закусывал водку нежнейшим салом, в бутылке оставалось немного, но ждала вторая в холодке. Тогда-то в беседе с комбайнёром, рассказывая ему всё это, фельдшер признался, и прежде всего – самому себе, что он увидел и что это было. Тогда же и прозвучало в первый раз слово «вампир». Слово городское – не деревенское. Но фельдшер был всё-таки почти интеллигент. А поскольку он учился в Ростовском медучилище, то можно про него вообще сказать, что он интеллигент без «почти», поэтому и выразился он по-научному, дескать, вампир. Комбайнёр не возражал – вампир так вампир. Главное, чтобы друг Ваня не расстраивался. Комбайнёр, если по-честному, не верил в вампира. А вот Иван Игнатьевич, похоже, верил. По крайней мере, когда он оглядывался на сгущающиеся ночные тени, видно было, что тени эти его пугают. И хотя комбайнёр по-прежнему не верил в вампира, всё это ему очень не нравилось.