Читать книгу Максимовна и гуманоиды - Александр Шляпин - Страница 6

Звук трактора и свет фар в окнах заставил Семена «Гутенморгена» оторваться от торжественного тоста по случаю нового года. Он поставил на стол, доверХу наполненный бокал с шампанскими, сказал:

– Господи, кого это еще там черт принес?

Не радуясь визитеру «Гутенморген», вышел из—за стола, и направился встречать нежданного гостя. Выйдя на улицу, Семен увидел Кольку Шумахера, который улыбаясь на ширину своего рта, показал ему предмет похожий на оцинкованный таз размером более шести метров диаметром.

– Во, видал! Принимай, Семен, железину! Такого железа еще у тебя, еще не было, – сказал Шумахер, хвастаясь находкой.

– Ты, Колян, не мог потерпеть до утра? Новый год же! – сказал Гутенморген.– Я уже за столом сидел и слушал приветствие Президента Утина, а, ты, мне весь кайф испортил! Как я, на ночь глядя, этот тазик буду взвешивать? Его же болгаркой или сваркой еще на куски порезать надо.

– Ты, Семен, основные бабки потом отдашь— как разрежишь! А сейчас бери его! Спрячь в свой ангар! Не дай бог, кто—то его в район упрет, там он будет больше стоить, —сказал Шумахер улыбаясь!

– А что это за хрень такая? – спросил Семен, откусывая моченое наливное яблочко.

– Это, Семен, межгалактический дирижбабель, изготовленный из молочной ванны Худолеевского сыроваренного завода. Ты Кулибина из Худолеевки знаешь?

– Ну знаю! Он в моем металлоломе частенько себе детали разные выискивает! – ответил Семен Гутенморген, ощупывая блестящие бока огромной тарелки.

– Он это сделал! Решил нас перед Новым годом как лохов развести. Он там своих карапузов типа в «инопланетные» тряпки нарядил. Ну, типа они инопланетяне., а теперь Хочет первое место получить в конкурсе карнавального костюма!

– Во, как, – сказал Гутенморген, – а мы чем хуже?!

– Ну и я говорю, что наши мужики и бабы не хуже худолеевских! Митяй в репку нарядился. Приклеил к шапке банный веник, ходит по клубу и всем говорит, что это у него ботва из макушки растет.

– А, ну так бы и сказал— сказал Семен Гутенморген. – А я думаю, что это за хреновина такая? Я тебе сейчас для начала дам тысяч десять. А потом, когда разрежу его автогеном и перевешу, то получишь еще. Но это уже только после нового года будет. Сейчас тебе на самогонку хватит. Опохмеляться числа третьего приходи. Я раньше сам никак не оклемаюсь! – сказал Гутенморген.

– Заметано, братэла, – сказал Колян Шумахер, и, выдыхая винные пары, крепко обнял Семена.

Сунув деньги во внутренний карман фуфайки, он запрыгнул в трактор и, нажав на газ, с пробуксовкой полетел обратно к Таньке Канонихе за ее «животворящим бальзамом».

Несмотря на свой восьмой десяток Танька Канониха, была баба очень крепкая. Каждый день без всякого страха перед участковым полицейскийом, она гнала свой знаменитый на всю округу наичистейший самогон. Ее младший сын, который работал когда—то на военном заводе, из стратегического ракетного сплава изготовил ей настоящий самогонный аппарат для дополнительного приработка к ее скудной пенсии. Что было внутри него, была настоящая военная тайна. По конверсии в период перестройки эти самогонные аппараты были названы «мини спирт заводами». Хотя весь процесс перегона браги в спирт ничуть не отличался от древней деревенской технологии.

Канониха гнала водку, как на продажу, так и для себя. Она была тоже не прочь выпить для «настрою». Какие снадобья и корешки старуха клала в напиток, никто из сельчан не знал, поэтому ее самогон всегда был исключительного качества. Односельчане так полюбили ее первоклассный продукт, что прозвали дом Таньки Канонихи «оздоровительным центром».

Как—то в один из дней, когда вся полиция района съехалась в Горемыкино для ареста уникального аппарата, народ встал стеной супротив законной власти. Грудью и вилами они решили защитить местного производителя «животворящего бальзама». Полиция, видя, что народ не простит им закрытие «спирт—завода», так и не исполнили служебного долга, и убралась восвояси. Напоследок, в знак примирения начальник полиции лично получил от Канонихи бутылку первоклассного напитка, который тогда и стал той «трубкой мира», испитой мужиками, окружившими хату Канонихи.

Дабы не искушать судьбу и здоровье, в областном экспертном отделе начальник РОВД произвел полный анализ свежеизготовленного продукта. Каково было удивление местной власти, когда данная экспертиза показала, что самогон производства Таньки Канонихи по качеству и содержанию полезных веществ, превышает знаменитый коньяк «Хенесси» в шесть раз, и мог быть сравним только с бальзамом из самого Иерусалима.

С тех пор заключение областной экспертизы, словно державный сертификат качества, висело у Канонихи в рамочке под стеклом. Сам начальник местного РОВД контролировал производство оздоровительного всенародного снадобья, взяв на себя всю ответственность за продукт и его уникальное качество.

Каждую неделю он, после трудов праведных, проходил он у старухи сеансы «бальзамирования». Ему, как представителю районной власти, было необходимо в свои сорок пять лет держать тело и дух в полной гармонии с природой, как это некогда делали древние египетские фараоны.

Шумахер влетел в хату Канонихи в тот момент, когда она, пристербывая из блюдца чай, смотрела сквозь очки новогодний концерт с участием Евгения Петросяна. В доме не было ни души, лишь самогонный аппарат за занавеской жалобно пищал парами и пукал через медный змеевик, изрыгая на волю, приятную на вкус жидкость.

– Привет баба Таня! С Новым годом тебя! – сказал Колян Шумахер, снимая с головы потертый заячий треух.

– Привет, соколик, коль не шутишь! – сказала она, не отвлекаясь от телевизора, – Ноги веником обмети, снегу притащил!

– Мне тут, «бальзаму» твоего надо! Есть необходимость оросить мою израненную трудовым подвигом душу! Располагаю страстным желанием произвести сеанс «бальзамирования» для вечной, так сказать жизни. Мужики говорят, он молодость возвращает и дает такую силу, что мама не горюй! Во, я сегодня с девками гульну, что жмель на пасике!

– В каждом деле, соколик, должна быть своя мера! Бальзам он тогда всесилен, когда ты знаешь, сколь надо… А коли ты, Колян, будешь его кушать, словно Бормотухин, то никакой пользы от него табе не будет, а девки все разбегутся от тебя, как зайцы по полю!

– Давай мне, бабка, для затравки, бутылок десять. Только, ты, сегодня спать не ложись… Я еще приду… Я седни богат, словно той Ротфеллер! – сказал Колян Шумахер, хвастаясь удачей.

Бабка встала из—за стола и, взглянув в окно на свой огород, что—то прошипела под нос и прошла в чулан. Там, на полках в ожидании клиентов, стояли бутылочки с бальзамом.

Все в этом доме было поставлено на широкую ногу. Даже этикетки на бутылках имели ее портрет, как подтверждение высочайшего качества продукта. Не зря Канониха с пенсии собирала деньги, чтобы в районе у местного фотографа Зиновия Шнипельбаума изготовить тысячу этикеток. Зяма, так старался, что брэнд на разработанную этикетку даже узаконил нотариусом и гордился произведением своего искусства не меньше, чем Кулибин своей самобеглой коляской, работающей на конском навозе, которого во всех деревнях было вволю.

Колян Шумахер стоял возле двери, переминаясь с ноги на ногу, словно кастрированный мерин при виде кобылы, которая мечтала в тот миг о породистом жеребце.

– Не томи мне, старая, душу! Давай живее! Душа горить, а сердце плачет! – запел он, предвкушая момент наступающей истины.

Канониха, позвякивая посудой, вышла из чулана, держа в руке корзину, наполненную бутылками.

– На вот, соколик, держи! Только мне кажется, на моем огороде никаких тазов не было! Что им там делать?! Это ж огород, а не районная баня?!

– Сколько? – спросил Шумахер, достав пачку денег.

– Пять сотенных, – сказала Канониха, стукая своим заскорузлым пальцем по кнопкам затертого калькулятора, который всегда висел на ее шее.

– На, старая, держи! Спать только не ложись, еще приеду, – сказал Колян, отсчитывая бабке пять сотенных.

– Приезжай, соколик, приезжай. Я хоть и засплю, ты, стучи, родимый, в шибинку, я открою. Один черт меня бессонница мучает окаянная!

Огромный блестящий тазик, лежащий во дворе, никак не давал Сене Морозову покоя. Не смотря на новогоднее застолье и дорогих гостей, он не выдержал и под видом «сходить до ветру», вышел во двор. Обойдя с фонариком вокруг таза, он осмотрел его гладкие и полированные бока. Где—то в голове он уже набрасывал ту сумму, которая должна была получиться от продажи алюминия. Трогая с любовью внеземной «агрегат», он совершенно незаметно как случайно коснулся странной пластинки. Она слегка отличалась по цвету от всего остального металла и не вызывала никаких подозрений. Пластинка, почувствовав тепло руки «Гутенморгена», мгновенно передала эту информацию в недра внеземного летательного аппарата. Верхняя крышка, скользнув набок, с шипением открылась и выпустила облачко белого пара. Семен испугался. Отбежав в сторону, он выронил фонарь. Он впервые увидел такое, что кусок бездушного металла подчиняется воле человека.

– « Что за хрень»? – спросил сам себя Семен. Держа в зубах фонарь, на четвереньках он вновь подкрался к «тазу». Через минуту крышка вновь зашипела и закрылась. Семен опять отскочил от греха подальше, наблюдая за инопланетным агрегатом.

Страх и любопытство сошлись в его душе, словно два боксера на ринге. Страх бил любопытство нокаутирующими ударами, а любопытство уходило в глухую оборону. Как только страх немного стал сдавать свои позиции, любопытство переходило в атаку, теперь уже загоняя страх под канаты виртуального ринга.

Семен, переборов свой страх, вновь подошел к НЛО. Увидев серую пластинку, он приложил к ней руку и крышка, пуская пар, снова открылась. Долго не раздумывая, Семен хотел было взяться за борт, как вдруг в боку таза образовался люк. Он сложился и втянул «Гутенморгена» во внутрь. Крышка с шипеньем закрылась. Страх обуял скупщика металла. Его сердце забилось в бешеном ритме, поглощая огромные порции адреналина, впрыснутого в кровь. Внутри было темно…

– Э, э, эй! – проорал Гутенморген, – Ти есть тут, кто живой?! Лю— ю— ю— ди, где вы?!

То ли от звука, то ли от присутствия Гутенмогена внутри этого аппарата загорелся странный зеленоватый свет, который непонятно каким образом светился.

Три кресла стояли подковой посреди просторной круглой кабины управления. Семен уселся в центральное кресло. Он развалился, словно на диване перед телевизором. Кресло странным образом зашевелилось, подстроившись под его тело. Из подлокотника показалась полочка с выступающим наполовину металлическим шаром, размером с апельсин. Ничего не подозревая, Семен Гутенморген положил на него ладонь. В одно мгновение потолок над его головой исчез, превратившись в стеклянный купол, на котором желто—зеленым цветом замерцали странные линии и какие—то знаки и иероглифы.

– «Ух, ты! Вау»! – только и вымолвил Семен, увидев свой двор сквозь этот купол.

Слегка надавив рукой на шар, Семен почувствовал, как «НЛО», плавно приподнялся над землей и слегка закачался, словно на водяном матраце. Гутенморген не был бы Гутенморгеном, если бы не испытал на своей шкуре все до конца.

Кличка Гутенморген приклеилась к нему лет десять назад.

В один из жарких майских дней, будучи еще молодым трактористом местного леспромхоза, работал он на трелевочном тракторе в лесу со своим напарником. По заданию директора леспромхоза пробивал Семен по окрестным лесам противопожарные просеки, дабы сберечь легкие планеты от губительного пожара. Все шло хорошо, пока в один из рабочих дней трелёвочник своим огромным плугом не зацепил деревянный накат старого немецкого блиндажа времен войны. Гонимый любопытством Семен Морозов влез в тот блиндаж и обнаружил древний немецкий трофейный склад с обмундированием и вином. Переодевшись тогда в фашистскую униформу, он с напарником, забросив работу, стал одну за другой опустошать трофейные бутылки, наполняя свой организм выдержанным со времен войны вином.

Три дня гулял Семен на лесной поляне, пока его жена Анька не заявила в полицию о пропаже мужа. На поиски бесследно исчезнувших селян бросились всем миром. На четвертые сутки, приехавший на место участковый с тремя полицейскийами, обнаружил около сгинувшего трелёвочника, двух пьяных «немцев», которые лежали пластом в груде пустых бутылок. Сквозь пьяный туман Семен вдруг увидел лицо майора Бубу, (так в народе звали местного участкового), приоткрыв свои опухшие от трехдневного пьянства глаза, он приветственно поднял свою руку, как в кино про немцев и пробубнил:

– Гутенморген, гер официр!!! Хайль Гильтер!!!

И туже в пьяном угаре свалился на траву, окончательно потеряв оставшееся в голове русское сознание. Так, с тех самых пор, Семен Морозов в одночасье стал для сельчан Семеном Гутенморгеном, а жители села Горемыкино настолько полюбили его новое прозвище, что уже через год собирались номинировать его на титул «национального героя России».

Утопив ладонь в панель серебристого шара, он почувствовал, как «тазик» приподнялся еще выше. Сердце его затрепетало в груди, словно это был приговоренный к смерти петух, попавший в руки вооруженного топором хозяина. Восхищаясь возможностям внеземной техники с высоты птичьего полета удивленный Семен созерцал все Горемыкино. Слегка провернув шар, он почувствовал, как «тазик» послушно стал набирать скорость, перемещаясь по воле его руки и мысли. Освоив технику пилотирования, Семен, словно Валерий Чкалов, начал выделывать в воздухе такие пируэты, что любой заслуженный летчик—испытатель в тот миг, поседел бы от страха, а находящийся в легком опьянении Гутенморген лишь радостно цокал языком, да крутил шар, то вправо, то влево, распевая себе под нос:

– Мы летим на последнем крыле. Мы летим, затерявшись во мгле. Хвост горит, нос разбит и тарелка горит. А мы летим на честном слове и на одном крыле!

«Тазик» то пикировал к земле, то свечей взмывал вверх, то несся над Горемыкином, словно угорелый, пока снова не плюхнулся в огород Канонихи, и именно на то самое место, откуда его трактором вытащил Коля Шумахер.

Как ни старался Семен вновь поднять неземную машину, ничего у него не получалось – «таз» словно прилип к земле. Стеклянный купол вновь закрылся, а все линии на нем и иероглифы ту же потухли.

Выполз Гутенморген из «таза» на четырех конечностях. От таких необычайно экстремальных полетов его настолько укачало, что казалось земля просто уходит из—под ног. Так и пополз Семен назад домой, на карачках, проклиная Колю Шумахера с его инопланетным Худолеевским «дирижаблем».

Тем временем, испив в клубе весь бальзам, Коля Шумахер также выполз на четвереньках в обратном направлении. Не желая «ударить лицом в грязь» перед братьями по разуму, Шумахер решил показать пришельцам все земное гостеприимство. Несмотря на опьянение, он полз, на «автопилоте» за новой порцией самогона. Так и столкнулись Семен Гутенморген и Коля Шумахер на одной из улиц прямо лоб в лоб…

– О! – воскликнул Шумахер, увидев своего кредитора, – Ты, это откуды?

– Я? Я от Канонихи, домой! – ответил Гутенморген, потирая лоб от столкновения.

– А я к Канонихе… Не спит еще старая? – спросил Шумахер.

– Я не знаю, – прошипел Гутенморген, – Я к ней не заходил…

– А ты, Семен, хочешь выпить? – спросил Шумахер.

В тот миг в голове «Гутенморгена» проскочила мысль: «Для восстановления устойчивости необходимо было испить бальзама».

Выдержав паузу, он сказал:

– Хочу!

– Тогда, тогда поползли со мной вместе параллельным курсом, мать его ети! Сейчас

разбудим бабу Таню, и нажремся бальзаму вволю от самого пуза, – сказал Коля, и провел ребром ладони по горлу.

Уже вдвоем, обнявшись, словно братья по разуму, Семен Гутенморген и Коля Шумахер направились к самогонщице:

– Земля в аккумуляторе, земля в аккумуляторе видна. Как сын грустит по матери….

Дойдя до дома бабки, Коля вновь увидел на ее огороде, сверкающий в свете луны холодным металлом, еще один инопланетный «таз», который точь в точь был похож на предыдущий.

– Во, Семен! Глянь еще один!

Гутенморген промолчал. Он не хотел, чтобы Шумахер узнал о тайне летающей тарелки.

– А этот купишь? – спросил Коля, потирая руки, предчувствуя прилив Сениных капиталовложений в новый звездно—молочный проект.

– Этот тоже куплю, – утвердительно сказал Гутенморген, – Только, ты, мне его на тракторе притащи, я же сам на себе не снесу, уж больно тяжек – гад!

– Сейчас, Семен, вмажем для куражу, и я тебе его прямо домой доставлю. Трактор мой возле клуба стоит под парами, словно бронепоезд на запасных рельсах коммунизма. А ты, Семен, катался на бронепоезде?

– Давай вмажем, а потом прокатимся, – сказал Гутенморген, надеясь, что за дозой бальзама Коля Шумахер утратит свою бдительность и не заметит, что это один и тот же звездолет.

Коля постучал бабе Тане в двери, и уже через мгновение исчез за ними. Семен весь сжался от холода и прислонился к забору, ожидая собутыльника. В его голове в тот миг поплыли радужные мысли о полетах в новые солнечные системы, о новых знакомствах, о славе, которую принесет ему этот агрегат. В мозгу он представил, как он на трассе обгонит шестисотый Мерседес, и покажет сквозь стеклянный купол своего аппарата какому—нибудь богатому олигарху или чиновнику средний палец.

Шумахер, покачиваясь, вышел из дома. Под подмышками и в каждой его руке было по бутылке самогона.

– Э, эй! Семен! Ты тут еще не околел?! – спросил он, видя, как тот подпирает забор, – Ща, ща, греться будем!

Шумахер, откупорив зубами бутылку, подал ее Семену. Тот, раскрутив в ней содержимое, влил себе в рот, жадно глотая напиток, будто это была последняя в его жизни выпивка.

– Э, эй, Семен, не гони каурых, не все сразу, оставь и мне! – проорал Шумахер.

Гутенморген оторвался, и почувствовал, как от желудка к его замерзшим конечностям потекло живительное тепло. На душе стало хорошо и божественно приятно, будто какая—то неземная благодать опустилась на него с небес и теперь растеклась по телу настоящей атомной энергией.

– Надо домой идти. Меня Анька искать будет. Я вроде по нужде пошел, – сказал Гутенморген.

– Правильно! Ты, Семен, давай иди домой. а я зацеплю этот тазик и притащу его. Вот только, я в толк никак не возьму, откуда у этой старой на огороде снова появился такой таз? Я же хорошо помню, Семен, что я тебе его продал! А этот тогда откуда?

– Это, брат, наверное, другой? – сказал Семен, прикидываясь дурачком.

– Тот, что ты раньше притащил вроде бы у меня дома за сараем стоит. Ты Коля, домой его не тащи, там ставить некуда. Я буду ждать тебя около фермы. Там спрячем. Я еще тот таз не уже успел оприходовать. Сам понимаешь, металл—то цветной, дорогой собака!

– С Новым годом тебя, брат! – сказал Коля Шумахер и обнял Семена, как родного брата.

– Ты, Семен, настоящий друг! Ты друзей в беде не бросаешь! Я с тобой в любую разведку пойду! Я пойду с тобой в разведку, там, в разведке трахнем Светку—Пипетку! – запел Шумахер, топая своими валенками.

Друзья, еще немного постояли и разошлись в разные стороны: Семен на ферму, а Шумахер за трактором.

Ждать Колю Шумахера пришлось не долго. Еще издали Семен услышал как его тюнингованный «Белорус», поднимая клубы снежной пыли, тащит за собой «звездолет» неизвестной инопланетной цивилизации. Подъехав к ферме, он увидел Семена. Тот, словно штырь, стоял возле кочегарки и нервно курил, пряча сигарету в кулак, опасаясь колхозного сторожа.

– Принимай, Семен, кастрюлю, – сказал Шумахер, выпрыгнув из трактора.

– Ох, и тяжек гад! Все кобыльи силы с моего трактора вытянул! – сказал он и похлопал по блестящему от снега колесу.

Семен вытащил из—за пазухи деньги. Трясущимися от холода руками он протянул их Шумахеру.

– Окончательный расчет, Коля, после праздников! Сейчас денег, сам понимаешь, нет!

– Заметано! Мне пока этих хватит, чтобы бальзамом душу и кишки побаловать всей деревне! Ну, давай Семен бывай! В клуб поеду, там сегодня, Машка, снегуркой выступает. Ох, и красивая зараза, – сказал Колька. Он запрыгнул в трактор и, газанув, покатил в сторону клуба.

Тем временем Семен, так был рад встрече со своим звездолетом, что не сдержал эмоций. Решение поцеловать «звездолет» пришло быстрее, чем сработал мозг. Не успел он сообразить, что на улице был мороз градусов двадцать пять. Его губы, словно намазанные суперклеем, так и прилипли к холодному инопланетному металлу. Что только ни делал Семен, а отклеиться не мог. Так и стоял он, вытянувшись в струнку, упираясь руками в межгалактический механизм.

– Что ты Семен тут стоишь? Народ, в клубе веселится, а ты какую —то выварку лобызаешь, – сказала доярка Нюрка, которая шла на утреннюю дойку, – А, что ты, её цалюешь, она же не твоя Анька?

Семен хотел что—то сказать, но лишь промычал, топая своими валенками на одном месте.

– Во, как тебя пробрало! Это ж надо – как?!

Нюрка подошла поближе и стала рассматривать посиневшие губы «Гутенморгена», которые в тот момент уже вытянулись в трубочку и покрылись инеем.

– О, как табе, паря, лихо! Ты, Семен, не боись, я сейчас принесу кипяточку и мы в момент отпарим твои лизуны!

Нюрка ушла. Семен сжался весь в комок, ожидая ее возвращения. Ему было настолько больно и обидно за себя, за свою дурь, что он, не скрывая чувств, заплакал. Хотелось выть по—волчьи, но проклятая железка держала его мертвой хваткой, делая сексуальней и без того его сексапильные губы. Долго ли, коротко ли, но Нюрка пришла в тот самый момент, когда Семен почти распрощался со своей жизнью, потеряв всякую надежду на спасение.

– Что, родимай, все стоишь? А куда ты на хрен с подводной лодки денешься? Вон, как рожа припаялась – хрен отодрать! Сейчас я, касатик, водичкой теплой полью, и ты оттаешь, соколик ты мой!

Нюрка из чайника стала лить воду на таз в то место, где крепились губы Семена с инопланетным «звездолетом». Он почувствовал, как теплая вода коснулась его «ротовых конечностей», и это нежное, словно материнское прикосновение живительной влаги, вселило в него потерянную полчаса назад надежду на жизнь. Рот Сени «Гутенморгена» под действием теплой воды постепенно отошел. Семен мгновенно отлип, и не удержав равновесие завалился задом в снег. Его губы, как два огромных украинских вареника, распухли и напоминали перезрелые сливы. Он хотел что—то сказать Нюрке в знак благодарности, но вместо звука голоса Семен услышал странные звуки. Звуки эти напоминали бьющийся об воду рыбий хвост. Его вытянутые губы странно прыгали перед его ртом, и от них исходило какое—то ранее ему неведанное губоплескание.

– О, соколик, как твои грибы занемели! Ты, Семен, теперь похож на того Поля Робсона! Тот тоже был на весть мир знаменитый губошлеп! Может и ты, апосля таких стрессов, станешь знаменитым, как сам Поль? Может в нашем деревенском хоре будешь петь? Ты же парень статный и, до безобразия красив. Губы у тебя щас, что станок для лобызания наших баб! Ты ж таперь своими грибами, всех девок деревенских зацелюешь до смерти, – сказала доярка и рассмеялась.

Семен осторожно трогал пальцами свой рот и удивлялся своему слабоумию. Он, раз от разу что—то хотел сказать Нюрке, но губы не слушались его. Они болтались, словно два связанных между собой детских надувных шара с налитой в них водой, и издавали такое шлепанье, что сквозь слезы Гутенморген даже засмеялся. Сейчас ему было просто смешно. Рот не хотел слушаться, будто это был не его любимый рот. Он был словно чужой. Будто это был не тот рот, который час тому назад прикладывался к бутылке с Канонихиным бальзамом. Будто бы это был не тот рот, который еще два часа назад целовал дома под елкой его жену Аньку, и ощущал ее нежные, теплые и влажные губы. Что теперь скажет она, когда увидит эти фиолетовые сливы? Что подумает? Тревожные мысли закрались в голову Гутенморгену. Он представил себе, как войдя в дом, получит удар скалкой по голове, а его Анька заорет на всю деревню, словно сирена гражданской обороны:

– «А, а, а!!! Где это ты шлялся, кобель занюханный? Кто это тебе так твои „грибы“ отсосал, что они на хобот стали похожи»?

Вряд ли Анька поверит, что вот так, в новогоднюю ночь, он, великий деревенский предприниматель Семен Гутенморген, прилип на ферме к инопланетному аппарату. Вряд ли поверит, что он не лобызался эти два часа в деревенском клубе с новенькой практиканткой, слух о которой пронесся по всей деревне, словно курьерский поезд.

Изрядно околев, Семен ввалился в деревенскую котельную. Нюрка к своему заработку доярки, еще прирабатывала там истопником. Усевшись на топчан напротив котла, он взглянул в запыленный осколок зеркала и, потрогав свои синие и вздувшиеся уста, застонал. Грудной рык вырвался из его нутра, напугав даже Нюрку, которая трижды перекрестилась.

– Ты мне, Нюрка, шправку напр—напр—напрши! Дря моей Анюты! Напр—напрши, что я к шалезяке швоей ха—харей прилипт!

– Да, Семен, Анюта ввалит тебе сегодня, как коню геранскому! На кой хрен ты полез целоваться с этой жалезякой? Нявошь ты забогатеть так хочешь, что харю свою в такой мороз суешь туда, куда мой кобель свой хвост не совал? – спросила Нюрка.

– Ничехо тшы, Нюрка, не понимашь. В этой жалезяке тонн двадцать чистого люминию. А може и еще какой хрени? Шла бы ты, к своим коровам, да начинала бы доить, а то молоко перегорит. Тогда тебе предшедатель тошно, как коню навалит. Тшы мне шпрафку будешь пишать?

– А что я тебе напишу? – спросила Нюрка, сворачивая «козью ножку» из собственного самосада.

– А напиши так – Я, Матренкина Нюрка, наштоящей шпрафкой жаверяю, что Шемен Морозофф, в шкобках Гутенморген, получил проижводственную травму в виде обморожения ротовых конешностей, то ешть губьев. Поштавь свою подпишь.

Нюрка, взяв тетрадный лист, посередине вывела:

Справка.

Ниже она написала:

«Настоящая справка дана Семену Морозову для предъявления жене Аньке, которая подтверждает, что он в Новогоднюю ночь получил обморожение рта в результате прилипания к металлическому предмету округлой формы неизвестного происхождения (предположительно НЛО)».

– Тшы что, дура? Какой НЛО? Это же корыто для молока ш Худолеффшского шыржавода. Мне так Шумахер шказал!

– Ты, Семен, сам дурак! Я же видала, как это корыто Худолеевского сыроваренного завода над деревней летало, пока не шмякнулось в огород к Канонихе! Я давеча вышла покурить на свежий воздух, гляжу это корыто без звуку в воздухе висить, а потом, как полетить – туды, сюды, туды, сюды! Я думала, померещилось мне, а оно во как…

– Тшы, Нюрка, никому не гофори! Я тебя денех дам, чтоб ты молчала. Народ, как прожнает про тарелку, понаедут к нам вшякие профессоры со швоими приборами. Шкажуть, радиация у наш! Жаберуть этот тазик, да ф Мошкву швою шволокут. Они, гады ученыя, фсе в швою Мошкву волокут, что крыши амбарные! А мы по вешне на этой тарелке жемлю пахать будем. Шолярки не надо, ГШМу вшякого не надо. Прифяжем ее к плухам, да айда мужички, жемлю пахать и шеять! Ты ж, Нюрка, перфая будешь картошки шажать? – прошепелявил Гутенморген, уговаривая доярку никому не говорить об инопланетном корабле.

– А как же, милек, без картошки—то? У меня пять ртов и все жрать хотят. Нет, мне без картошки никак нельзя! А коли к нам ее хозяева наведаютси? Та давай нашего брата швоими лазарями, да атомами палить, да люд земной изничтожать, как когда—то германец изничтожал? Что ты тогда скажешь?

– Какие, дура, лажари?! Какие, на хрен, атомы?! Видали мы их лажари! У наш такое оружие есть! Мы их вилами, да топорами, как наши деды германца шупоштата били! До Марса ихнего долетим и жнамя победы на Рейхштаг поштавим!

Долго ли, коротко ли Семен спорил с Нюркой, но все же уговорил ее никому ничего не говорить. Хотя сам Гутенморген знал наверняка, что уже сегодня все Горемыкино будет знать о нашествии инопланетного разума на российскую глубинку. Нюрка хоть и поклялась гвоздем, на котором висит портрет ее дедушки белогвардейца, только для нее эта клятва ничего не стоила. Нюрка имела настолько буйную фантазию, почерпанную из книг великих фантастов, что могла к уже свершившемуся факту добавить такое, что к вечеру из Горемыкино вполне могут потянуться в район толпы беженцев.

Неистовое мычанье коров на ферме оторвало Нюрку от общения с шепелявым Гутенморгеном.

– Во, завелись, будто рожають! Сейчас, сейчас уже иду! – сказала она сама себе и, включив доильный аппарат, вышла из котельной на дойку.

Семен, воспользовавшись, случаем отсутствия доярки, тихо вышел на улицу и приблизился к уже своему внеземному аппарату. Озираясь по сторонам, он приложил руку к пластинке. Когда межгалактическое судно распахнулось, Морозов влез в него.

– «Шваливать надо! Бабы шейчашь пойдут на дойку, да увидят мой аппарат и тогда жди гоштей иж штолицы», – сказал он сам себе, и уселся в кресло, как у себя дома перед телевизором.

Все произошло, как и прошлый раз. Аппарат приподнялся, и Семен волей своего разума направил его к себе домой. Тазик бесшумно заскользил над самым снегом, приподнимаясь только над заборами и кустами. Он, словно старался слиться с белоснежным покровом, лишь слегка поблескивая металлическими боками в холодном свете новогодней луны…