Читать книгу Курай – трава степей - Александр Стребков - Страница 4

Ничто в человеческой жизни так часто не упоминается, если только не сама жизнь – как дороги. Вероятно, когда у древнего человека не было в руках ещё и каменного топора дороги для него уже существовали, по крайней мере, в его памяти потому как ходить – как и где придётся, он явно не мог, коль они суще- ствуют, даже у неразумных животных. Дороги бывают разные и их неисчислимое количество: от козьей тропы в горах – до Млечного звёздного пути. Дороги, дороги… самой жизни чело- веческой и его судьбы: счастья и страданий, удач и невезения. В жизни дороги зачастую человека заводят в тупик, но и выво- дят порой на широкий простор знаменитости и славы. Гладкая ровная дорога бывает у человека лишь раз в жизни, а точнее в конце её – это когда его несут уже на кладбище. Дорога есть в лесу: тихая зелёная уютная тропинка, словно в рай человек по- падает, но коварство всегда спрятано от глаз людских, ибо та тропинка зачастую приводит в топкое болото, из которого уже не выбраться. Перечислять их можно до бесконечности потому как – из этого состоит сам Мир. Наш рассказ будет тоже о доро- гах – дорогах судьбы отдельно взятых людей.

В тёплую осень, когда казалось, что лето вновь вернулось вспять словно назад, по пыльной просёлочной дороге шёл че- ловек… Коренастого телосложения, невысокого роста и с солид- ными бицепсами на руках возрастом не более тридцати лет. На

плече он нёс две лопаты с короткими черенками обмотанные верёвкой, которая судя по накрученным виткам, была длинная; на втором плече у него висели связанные ремешком рыбацкие сапоги. Шёл он босиком и напевал песню. Из травы на обочине дороги взлетали степные птахи, иногда впереди дорогу перебе- гала куропатка со своим выводком, они, словно комочки нани- занные подобие бусинок цепочкой шустро бежали за своей ма- мой. После нескольких дней упорной работы в соседнем селе, он, наконец, получив расчёт, возвращался к себе домой в село Глебовка. В селе, где он был на заработках, за эти дни отлучки он выкопал три колодца и все три удачно, потому как вода в них оказалась пресной и приятной на вкус, что крайне редко бывает в этих местах. Вдруг он оборвал на полуслове песню и далее пошёл задумчивый. Виктор Алексеевич вспомнил вновь о своей жене, которая вот должна родить, а, может быть – подумал он – уже и родила, пока его не было дома. Его тревожило то, что же- на для первых родов была не совсем молодая, почти под три- дцать, а это, как он знал, не совсем хорошо. Подумав об этом, на ходу перекрестился и, кинув взглядом вправо, ища взглядом тро- пинку, по которой ему уже не раз приходилось ходить, чтобы укоротить путь, решил, что можно и раньше свернуть с дороги, тем самым укоротив ещё путь к дому. Свернув с просёлочной до- роги, далее он пошёл степью, которая в этих местах ещё была первозданной. Жители ближайших населённых пунктов называ- ли это место: «Сладкой балкой». Здесь, на большом пространстве нетронутой плугом степи был оазис дикой природы и животного мира. Сотни тысяч степных сусликов организовали здесь свою империю. Множество зайцев и лисиц бродили среди высокой травы в поисках пропитания, а волчьи логова соседствовали с рассадником змей и пернатых. Сама степь чередовалась с буера- ками, глубокими балками и оврагами, вымытыми вешними во- дами и дождями. В таких местах прорастали кустарники: бузины, дикого терновника, дикой конопли и колючих будяков, которые стояли выше, чем сам кустарник, устремив свои длинные иголки

во все стороны. Срезая углы, выбирая путь покороче, Виктор Алексеевич не слишком то присматривался к удобству самого пу- ти, он спешил домой в душе продолжая переживать за жену.

От мыслей о жене ноги сами ускоряли шаг. Пройдя по степи с километр, путь преградил глубокий овраг поросший кустарни- ком. Он посмотрел в обе стороны, напрягая зрение чуть сощу- рив свои близорукие глаза, не увидев ближайшего обхода этого препятствия, решил идти прямо через овраг. Стал не спеша спускаться по косогору в сам овраг. Когда он спустился уже до подошвы его, дальше путь преградили сплошные и колючие кусты терновника, и ему пришлось идти по дну оврага, ища про- ход в зарослях. Неожиданно он услышал рычание и вместе с ним повизгивание. Про себя подумал: «Никак бродячая собака кутят здесь привела?..». Осматривая ближайшие кусты и проти- воположный косогор, взгляд наткнулся на волчицу с молодыми волчатами. Волчица, оскалив пасть, показывая свои острые зу- бы, стояла на возвышенности между кустами и негромко изда- вала рык. Рядом с ней по бокам стояло трое волчат ростом в по- ловину матери, эти лишь повизгивали. Видимо где-то рядом было их логово. На загривке волчицы шерсть стояла торчком, а со рта текла струйкой слюна. Виктор Алексеевич замер на месте, после чего медленно снял с плеча лопаты и поставил их между ступнями своих ног. Как такового страха он не чувствовал перед волчицей, зная, что летом волки никогда на людей не нападают потому как еды им хватает. Посмотрев пристально на волчицу, громко, но спокойно сказал:

– Ну-ну, не балуй!.. Зачем тебе это? У тебя вон дети. Иди своей дорогой, а я своей.

Словно поняв речь человека волчица, немного опустив го- лову уводя за собой волчат, скрылась за кустами. Виктор Алек- сеевич вскинул на плечо лопаты и пошёл не оглядываясь. Спи- ной он чувствовал, что зверь продолжает смотреть ему вслед. Когда Виктор Алексеевич нашёл проход в кустах и взобрался на склон оврага, он всё-таки обернулся и посмотрел на то место,

где видел волчицу, но её и след простыл. После этого на душе у него стало весело, и далее он пошёл, снова напевая песню.

В сентябре одна тысяча девятьсот двадцать восьмого года, когда уборочная страда подходила к своему завершению и ра- довала сельских жителей своим обильным урожаем в крестьян- ской семье Виктора Алексеевича и его жены Лукерьи Александ- ровны Стребковых родилась девочка. Роды принимала дере- венская повитуха ещё не старая бабка Мария, когда-то ещё в Первую мировую войну служившая в артиллерийском дивизио- не медицинской сестрой милосердия. Её, как уже довольно опытную повитуху немного беспокоило, что роженица была уже не молода годами, а роды первые и ребёнок оказался крупным для такого случая. Но, вскоре она поняла, что опасения её на- прасны: Луша – девица двадцати девяти лет справилась с этим стойко, не придав никому хлопот. Виктор Алексеевич во время родов сидел во дворе под плетнём: вчера он только что вернул- ся домой с очередной отлучки на заработки, сидел и курил от волнения одну за другой цигарки табака-самосада. Трясущими- ся руками скручивал цигарку, при этом просыпал на землю та- бак; подкуривая, ломал спички одну за другой, наконец, вдыхал на полную грудь едкий и крепкий дым, отчего начинал кашлять и плеваться. А когда из хаты послышался звонкий крик младен- ца, он резко вскочил, повернулся на восход солнца, трижды пе- рекрестился и скорым шагом стал ходить вокруг хаты. Этим сво- им магическим действием он словно пытался оградить своё се- мейство и новорождённого, который минуту назад появился на свет Божий от всех бед, невзгод и других напастей, которые преследуют человека на каждом его шагу на протяжении всей его жизни. «Мальчик или девочка? – спрашивал он сам себя, но тут же махнул рукой, отгоняя глупую мысль в сторону, а вслух сказал, – какая в том разница, главное, что новый человек поя- вился на свет…». Ещё подумал о том, что ребёнок-то голосистый, наверное, будет петь как отец его, а значит в меня. Терпеть не- известность он далее уже не мог, потому в душе набравшись

храбрости, направился к дверям хаты. Войдя в коридор, приот- крыл немного дверь в хату, затем просунув голову внутрь про- странства, спросил:

– Ну, как она чувствует себя?.. Кто же… мальчик или девочка?

– Закрой дверь, любопытный какой, – сказала бабка Мария, – девочка – хозяйка будет, – добавила повитуха.

Виктор Алексеевич два года тому назад прибыл в эти края на заработки. Ещё из дореволюционных времён на Кубань на время уборочной страды приходили на заработки косари из ближайших областей России. Приходили артелями, в одной та- кой рабочей компании и состоял Виктор Алексеевич. Договари- вались в оплате в основном, чтобы расплатились зерном, ибо в самой России с этим делом всегда было туго. Работать косой, а по случаю и лопатой: рыть всё – что где кому требовалось, Вик- тор Алексеевич мог сутками, здоровьем Бог его не обидел. Единственное, что приносило в его душу недовольство собой и разочарование – это плохое зрение, которое он приобрёл ещё в детстве, переболев какой-то неизвестной в то время детской болезнью. Чувствуя за собой этот изъян, скорее всего по этой причине, он и задержался до тридцати лет в холостяках. Сторо- нясь молодых девчат, не посещая молодёжных посиделок, он находил для себя удовлетворение лишь в самой работе. Невы- сокого роста, с мощной мускулатурой, толстой и короткой шеей, с сильными икрами ног, – он представлял собой, человека из далёкого прошлого Руси подобно тем древним славянам, о ко- торых написано в летописях. Нельзя сказать, что молодые дев- чата на него не заглядывались; об этом ему не раз намекали, иной раз говорили его друзья или просто хорошие знакомые. Но Виктор, будто назло всем, на всё это никогда не обращал вни- мания и своим молчанием уходил от ответов. Размяв ладонью шею, покрутив головою по кругу, будто бык племенной шёл своей дорогой, напевая какую-нибудь песню. В тот день, когда появилась новорождённая, в дом к ним пришла Любовь Филип- повна мать Лукерьи. Войдя в хату, задержавшись на пороге,

вначале долго крестилась. После этого прошла в дальний угол хаты, где висели иконы, и горела лампада, там замерла надол- го: шептала молитвы, крестилась, наконец, повернулась в сто- рону колыбели прикреплённой к потолочной балке, подошла к ней, пальцем легонько отодвинула краешек тюли, долго смот- рела на спящего младенца, не поворачиваясь к дочери, сказала:

– Назовите её Надеждой… – добрая дивчина будет!

– Почему именно Надей? – спросила дочь.

– Потому что – Надежда, это главное, что есть в жизни каждо- го человека, он только и жив на этой грешной земле благодаря той самой надежде, которую лелеет в своей душе всю жизнь; отними у него эту надежду, – он тут же всякий смысл жизни потеряет. Вот почему! Пусть будет так, как я сказала, – она вновь повернулась к люльке, стала крестить, приговаривая: «Расти моя милая внучень- ка здоровой и красивой, счастья тебе по жизни и Бог в помощь».

Сидя уже за столом Любовь Филипповна, рассказывая мел- кие новости села, перешла к главной новости, которую узнала накануне.

– Два дня назад я разговаривала со своим свояком Егором, – так он сказал, что нас ждут перемены. А я ему говорю, – куда нам перемен?.. от прошлых бед ещё не очухались. Всего-то шесть годков прошло, как нас раскулачивали, теперь вроде бы и раскулачивать не кого – одна голь перекатная вокруг. Чего ме- нять-то?.. А он и говорит, что на верхах есть решение: создавать коллективные хозяйства. Ну, это что-то подобно тому, как в Фе- дорянке, где наша Полина живёт похоже на их коммуну, кото- рую в начале двадцатых создавали. Тогда ведь тоже – свезли инвентарь и живность до кучи согнали, а когда сожрали всё, что собрали – вскорости и разбежалась их коммуна. Вот что-то по- вторить и произвести на свет Божий снова хотят. Егор говорит, что всех нас сгонят в кучу, землю отберут, а живность заставят отогнать тоже на одно общее подворье. Всё должно быть по- ровну и для лодыря и для тех, кто лямку тянет – работает свето- вой день, не разгибая спины. Кулаков опять будут выявлять, а

те, кто в середняках числятся, могут – говорит – и в кулаки запи- сать. Нам-то переживать вроде бы нечего у нас давно всё, что можно отобрали, народ жалко: тянул, рвал жилы, теперь отдай всё что нажил. Да и нам не просто будет, хотя бы тот клочок земли, который от Сашки моего оставили нам и того жаль, жить дальше то чем будем? До этого кормил нас тот клочок и с голо- ду не пухли. В этом году и урожай добрый. Будто как перед про- пастью напоследок земля порадовала. Заберут последнюю зем- лю, чем дальше жить будем… – ума не приложу?! У вас с Поли- ной мужья есть, а мне что делать? Саше лишь двенадцать лет малец совсем ещё, сколько лет ещё надо пока он вырастет?

Дочь резко встала, подошла к люльке, прервала разговор матери и недовольным голосом сказала:

– Ну, хватит мама! Что вы заладили как за упокой! Тогда же – в двадцать втором не пропали, тогда же ещё хуже было даст Бог, и сейчас не пропадём. Скольких слободских в Сибирь угна- ли, нас-то Бог помиловал. От тех, кого угнали – ни слуху, ни духу, может, и в живых то из них никого нет. Нам то, ещё жаловаться, могли бы и мы там быть; сама знаешь, где отец в то время был и голову за кого сложил, поди, не за красных. Забыла, как те, ко- торые вернулись из боёв под Мечётинской – что с ними стало? Вначале арестовали, а по пути в Кущёвскую завернули в яр за Ильинкой, да и постреляли всех. Хорошо хоть наш отец там по- гиб – под Мечёткой, а то бы и ему в том яру лежать. Говоришь, – урожай хороший в этом году – так и что с этого? Всё равно вы- гребут в счёт продналога государству, дай Бог, если ещё на се- мена оставят да что бы с голоду не передохли. Хрен редьки не слаще. Хорошо хоть у нас живности почти нет, одна бурёнка у вас, жаль, конечно, будет с ней расставаться, но куда денешься, отцовых лошадей тоже было жаль, а мою рябую Марту, сколько я за ней слёз пролила. Теперь, что у нас брать? Коса да лопата – пусть забирают, гляди, богаче новая их коммуна станет.

– Оно-то так, доченька, да что я делать буду с мальцом Са- шей, мал ведь совсем ещё. В своё хозяйство они меня не примут,

я у них там, на заметке – как не благонадёжная, об этом мне ещё года два назад говорил председатель совета, сказал, что ещё по- думают, а то, говорит: «Поедешь туда, где Макар телят не пас…». Да и вас с Виктором не возьмут полуслепые вы оба – зачем им такие у них и без вас дармоедов немало наберётся. Вон… – в га- лифе да в английских френчах по слободе ходят, кичась своими заслугами в Красной армии, а работать – не нагнёшь.

– Ничего мама, выживем как-нибудь, Виктор вон у меня – дай Бог каждой женщине такого мужа и трудягу. И вам с Сашей не дадим пропасть. Полина наша – зажиточно, говорят, живёт в своём хуторе Федорянке. Уж сколько времени и нос сюда не кажет – боится, что попросим что-нибудь, ну Бог ей судья она с детства жадной была.

– В отца она – всё от Квачёвых переняла, нет в ней ничего от рода Бережных. Что поделаешь, раз такая уродилась, на всё во- ля господня.

Немного помолчав, обратила взор на колыбель, сказала:

– Пока ещё тепло вы окрестите в церкви малютку. Назовите Наденькой как я и сказала. Она ведь, твоей Луша последней на- деждой была обрести семью.

В коридоре послышался скрип открываемой двери и в хату вошёл Виктор Алексеевич.

– У нас тут гости, – сказал он, – здравствуйте, Любовь Фи- липповна.

– Здравствуй, зятёк, вот пришла поздравить вас с новорож- дённой и самой взглянуть на малютку.

– Чего там смотреть, ещё сглазите.

– Не переживай, я не глазливая, и не прав ты потому как по- смотреть есть на что; человека сразу видно с самого рождения с первого дня его. Славная дивчина будет – сердцем чую, да и приметы есть кое-какие. Судьба, скорее всего, будет у неё не- лёгкой, с характером будет, но добрая.

Они ещё долго обсуждали надвигавшиеся перемены, нако- нец, тёща собралась уходить.

– Ладно, зятёк, пойду я, а то Саша один там дома: просился со мной, но я не взяла, после посмотрит свою племянницу, пусть она чуть подрастёт.

Всё это время, пока тёща разговаривала с зятем, Лукерья не вступала в разговоры; она взяла дочь на руки, села за печкой на табуретку и кормила ребёнка грудью. Любовь Филипповна ушла, за ней на улицу вышел и Виктор, тихонько притворив за собой дверь. Сентябрь был по-летнему тёплый, и казалось, что осень с её холодными ветрами и слякотью ещё придёт не скоро, потому как сама погода не давала верить в то, что скоро наступит ненастье. Человеку всегда присуще верить во что-то хорошее, светлое, доб- рое. Любовь Филипповна придя домой, управилась по хозяйству. Войдя в дом, покормила сына, после чего вышла во двор, взгляну- ла на вечернее небо, которое уже усыпалось звёздами, как ска- терть самобранка и уселась под летней печью, которая стояла во дворе решила немного отдохнуть. Глубоко вздохнув, ещё раз под- няла голову к верху, устремив взгляд на небо вслух, сказала:

– Боже, какой чудный вечер! В такой день и умирать греш- но, ибо господа обидишь, – далее размышляя о себе, подумала:

«Вот я и стала бабушкой во второй раз. Кажется, вчера ещё была молодой, а уже сорок восемь исполнилось. Когда жила… и жила ли вообще? Наверное, когда Сашка жив был тогда и жила. Эти последние восемь лет как в тумане; без него и свет не мил, если бы не сыночек так и жить-то не к чему. Молодость… – словно во сне всё это было».

Вернувшись мысленно к внучке, сделала для себя новое от- крытие: «В нашем роду – в этом-то годе получается третья де- вочка и все в один год. У брата Ивана – Катенька, у сестры Тать- яны – Валя, у дочери моей – Наденька. Вот оно как! А я старая дура и не туда только сейчас дошло, – далее перебирая в памяти ближнюю родню Бережных, сделала ещё одно открытие, – до этого ведь были хлопцы и тоже трое: мой Саша в шестнадцатом родился, у брата Ивана в семнадцатом – Ванечка и у сестры Татьяны в двадцать пятом тоже Ваня. Получается вначале трое

ребятишек потом три девочки притом ещё все в один год. А му- жики – так одни Иваны да Александры, будто сговорились…».

В ту минуту, когда Любовь Филипповна думала об этом, она не могла ещё знать, что эта закономерность в её роду сохранит- ся и далее – на годы: в сорок седьмом году вновь появятся на свет три девочки. У её племянника Ивана – Людмила; у племян- ниц Таисии и Екатерины – Наталья и Светлана. А год пятьдесят четвёртый в очередной раз порадует новой тройней: у внучки Надежды – сын Коля, у племянника Ивана – дочь Оля, у Таисии – сын Саша.

Поистине, говорят, что Бог троицу любит. Сохранилась ли и далее сия традиция с уверенностью мы сказать не можем, по- тому, как исследований таких никто не предпринимал.

А в то время, невзирая на то, кто где родился и сколько их, по стране набирала темпы компания всеобщей коллективиза- ции, которая для народа была новой удавкой на шее. Постепен- но она докатывалась до всех уголков захолустья и глухомани, встречая как внутренний протест населения, так и открытый – вооружённый. Ситуация везде была разной: порой кардинально противоположной друг другу и иногда в рядом расположенных населённых пунктах. Это, прежде всего, зависело от местной власти – «сельских советов» и партийно-комсомольского актива. Одни местные активисты лезли из кожи вон, лишь бы показать свою преданность самой власти зачастую придумав то, чего нет на самом деле, быстренько отчитываясь наверх о проделанной успешно работе, тем самым столбили себе дорогу на будущее ходить в начальничках. Другие вожаки коммунистической идеи наоборот пассивно относились и не торопились: «Пусть всё как- нибудь само устаканится, а мы потом посмотрим, что из этого выйдет, идея идеей, а нам жить с народом…».

Как и в начале двадцатых годов на улицах и в советах поя- вились вооружённые люди; сами активисты тоже нацепили на- ганы и маузеры. Из загашников извлекли те, у кого оружие было припрятано, а вместе с ним достали и подопревшие с залыси-

нами кожанки, а тем, кто не сохранил – столь ценный атрибут власти пришлось срочно смотаться в ближайший город и при- обрести на барахолке. Всем этим – кожанкой и наганом показы- вая народу: «Кто перед тобой, может, само – ЧЕКА» – словно подчёркивали и напоминали простому люду, что церемониться с ними не будут. Умным людям порой казалось, что время по- шло вспять: на улице вовсе не конец тридцатых, а по-прежнему тот двадцать первый. О событиях на верхнем и среднем Дону, где шли уже полномасштабные бои, спустя время слухи дошли и до Глебовки: «Что ни говорила бы власть, а Дон – то прародина наша! – говорили жители села. – А Родина не может быть не права!..» – шептались тихо по углам, обсуждали лёжа в кровати с женой перед сном, а съездив к куму или к родственникам в ближайшую деревню, пытались там разузнать что-нибудь. Ни- кто толком конкретно ничего сказать не мог, ответ искали все – что делать? Ясно было одно – народу это не нужно и он крайне недоволен. С Дона вести приходили скупые и порой противоре- чивые, иному то, что рассказывали, очень хотелось всем серд- цем верить, другие слухи сразу в корне отвергались. Власть на всех углах трезвонила одну и ту же песню: «Кулачьё, недобитые белогвардейцы, контрреволюционеры и появился новый тер- мин – враги народа». Оказывается, всю жизнь жил народ, а того и не знал, что сам себе он враг да ещё и подлый, который так и норовит по-тихому сам себя жизни лишить или голодом замо- рить. В одночасье казаки Дона превратились в белобандитов, а тот, кто их голодом морил и в Сибирь ссылал, забирая имущест- во, а по сути – грабил и в итоге в затылок стрелял где-нибудь на краю оврага – вдруг праведниками стали и героями. За всеми этими переживаниями не заметили, как и зима пришла.

В ту ночь снег валил так, что в пяти шагах ничего не разгля- деть. Любовь Филипповна пройдя по двору, подперев двери в сараях, чтобы снега не намело, направилась было к двери дома, когда услышала похрапывание лошади. Что-что, но лошадь она услышит за версту, выросла с ними. Когда, у её забора появи-

лось сразу четыре тёмных силуэта всадников, у хозяйки дома даже сердце ёкнуло. Сразу почувствовала, что не к добру это, да ещё и в ночь. За пеленой сплошного снега было не разглядеть подъехавших всадников ко двору. А когда незнакомцы стали слезать с коней и послышалось бряцанье оружия, которое ни с чем не спутаешь, Любовь Филипповна от присутствия нахлы- нувшего волнения взялась за ручку двери чтобы не упасть.

Беспокоило, прежде всего, то, что чужаки не подавали голо- са; всё происходило при гробовом молчании даже тогда, когда один из них отделившись от остальных, открыл калитку и напра- вился прямо к двери дома, где в этот момент замерла хозяйка, с его стороны не прозвучало ни одного слова – шёл он молча. Это молчание прибывших вооружённых людей пугало Любовь Фи- липповну. Незнакомец подошёл и в трёх шагах от неё остано- вился; какое-то время пристально вглядывался в стоявшую у двери женщину, потом тихо спросил:

– Люба, это Ты?

– Кто вы? я не могу признать вас!

– Я Тимофей, друг Сашкин.

– Тима! Бог ты мой, как ты здесь очутился?!

– Потом расскажу. К тебе можно хотя бы на часок?.. мы про- ездом у нас с товарищем беда помощь нужна.

– Конечно, о чём разговор зови своих товарищей и коней во двор заводите, можно сразу в конюшню и ячмень для них най- дётся.

Тимофей вернулся к своим товарищам, и они по очереди стали заводить лошадей во двор. Любовь Филипповна побежала впереди распахнула двери старой конюшни, зашла в неё вместе со всеми и стала в темноте показывать, куда привязывать коней. После того, как лошади были привязаны, она сказала:

– Идёмте в хату, вначале я вас покормлю, потом и лошадям вашим задам корму.

– Спасибо, Люба, но долго задерживаться нам у вас нельзя затемно надо покинуть село.

– Ой, господи, Тима, да сейчас только вечер до утра ещё Бог знает сколько ещё времени, успеете вы уехать.

– Ладно, пошли в хату, там всё расскажу… с товарищем на- шим дело плохо, ранен он…

Уже на улице, Любовь Филипповна обратила внимание, что одного мужчину поддерживают под руку идёт он, согнувшись, и держится рукой за бок. Как только вошли в дом тут же приня- лись за молодого раненного казака по имени Василий: раздели и уложили в постель, после чего хозяйка дома стала осматри- вать его рану в левом предплечье, которая к счастью была сквозная. Пуля видимо прошла совсем рядом с сердцем, на что Любовь Филипповна после осмотра сказала: «Родился ты Вася в рубашке, ещё чуть ниже вошла бы пуля и наша помощь уже тебе не потребовалась». На что Василий, преодолевая боль, улыб- нулся через силу и сказал, назвав её тётей:

– У меня, тётя Люба, всю жизнь так – можно сказать с детст- ва. Всё время смерть со мной в прятки играет. Ещё в детстве зи- мой как-то меня из полыньи в Дону вытаскивали, потом еле от- ходили. Однажды – вместе с лошадью так гробанулся, что ло- шадь приказала долго жить, а я месяц после этого в постели очухивался. Да всего и не припомнишь. Месяц тому назад – под Миллерово недалеко от Кошар, вон хлопцы не дадут сбрехать… – говорю, – плохое здесь место уходить надо. Чем оно тебе не нра- вится? – спрашивают. Сейчас по кустам долбить станут, нутром чую, – говорю им. Еле уговорил ребят чтобы переместиться в дру- гое место, только позицию сменили, отползли чуток, как шарах- нет, оглядываемся, а в то место где минуту назад были, снаряд угодил и от кустов под какими прятались – одни ошмётки.

– Ладно, лежи и молчи, потом расскажешь; сейчас тебе нель- зя много говорить, вон с двух дырок кровь сочится, успокойся и меньше ворочайся, тебе всё равно придётся остаться у нас на ло- шадь тебе никак нельзя, – сказала Любовь Филипповна.

Хозяйка усадила нежданных гостей за стол, раненному Ва- силию еду поставила на табуретку возле кровати сама села в

сторонке и задумчиво наблюдала, как мужчины едят с жадно- стью, видимо подумала она, забыли, когда последний раз и за столом сидели. Казаки выглядели сурово: с отросшими чёрны- ми бородами, с хмуростью на лицах и хронической усталостью, как она определила по их движениям. Мысли плавно перетекли в то далёкое прошлое, когда вот так же, чаще глубокой ночью приезжал наскоком её муж Сашка с товарищами: обвешанные оружием иные забинтованные и пропахшие дымом и конским потом, вначале замертво падали на пол и беспробудно спали, поев и взяв припасов, намётом уходили в неизвестность. Не- сколько раз в гостях у них бывал и Тимофей, который сейчас си- дел за столом, медленно ел и периодами поглядывал на жену своего друга – побратима. В двадцатом году зимой такая корот- кая побывка оказалась последней. Любовь Филипповна, как сейчас помнила ту ночь, когда последний раз видела своего мужа, и, расставаясь, не могла тогда предположить, что видит его в последний раз в этой жизни. Она вспоминала ту зимнюю ночь в прошлом, сравнивала сегодняшний вечер и разницу на- ходила, что мужа не было среди сидящих казаков за столом. Само событие сегодняшнего вечера и обстановка были сильно похожи на ту далёкую в прошлом ночь. Но в то же время, порой ей казалось, что сейчас откроется дверь войдёт её Сашка, ска- жет, что лошадям корм задал, пройдёт к столу и усядется рядом со своим другом. Когда Тимофей обратился к ней, она даже вздрогнула, возвращаясь в реальность сегодняшнего вечера.

– Люба, у вас то, тут как? Колхозы создают?

– Пока больше разговоров, но решения уже есть, на село у нас два колхоза будет. Ты лучше расскажи, что там у вас на Дону происходит, а то у нас тут говорят всякое, а правды никто не знает. Говорят, что воюете как в гражданскую.

– Ну, до гражданской войны может быть и далековато бу- дет, но пока что, получается так, что воюем. Правда, против шрапнели и пулемётов много не навоюешь, но в лаве мы их ло- маем как лозу.

– Куда же сейчас держите путь, если не секрет?

– На Терек, Люба, отправили нас, Терских казаков поднять, ваши Кубанские все под красных легли, а если есть такие, кото- рые бы пошли, то пока их соберёшь – тебя быстрее по частям разберут. Когда согнут в дугу всех, ещё многие поймут да уже поздно будет, ещё вспомнишь мои слова.

– Тима, а есть ли смысл против власти идти? Не сдюжите ведь! Считай против всей России. Погубите себя!

– Есть… – нет ли? За горло взяли! Дыхнуть уже нельзя! Да чтобы я своего коня им отдал! А они на нём навоз возить бу- дут?! Да я вначале коня пристрелю, а после себя кончу! Ну лад- но согласен, – землю забирайте, инвентарь там какой, скотину согласен отдать! Оставьте хотя бы коня! Я же с ним как с родной женой не могу расстаться! Какой же я буду казак без коня?!

– Василия вашего ранили то где?

– Да здесь, недалече под Кагальницкой на разъезд наскочи- ли, кругом рыщут, всё ловят. Этих то и было всего двое: один из них успел из маузера пальнуть. Чтоб ему на том свете черти пальнули!

– Это в тех краях, где и Сашка мой голову сложил под Мечё- тенской, как я понимаю? Тима, ты же тогда тоже там был, видел как он погиб?

– Нет, Люба, врать не буду, чего не видел того не видел. Там тогда такое творилось, что по сторонам смотреть некогда было, зазеваешься, враз срубят. Считай, трое суток подряд лава на лаву ходила. Как вспомню до сих пор не верится, что живым из того ада выбрался. Сколько народу с обеих сторон полегло, одному Богу известно. И муж твой там же среди тех тысяч, которые по степи разбросаны, не похороненными остались лежать, жалко их бедолаг, как красных, так и белых в особенности казаков. Страви- ли, сволочи, народ на смертоубийство! Без последнего для чело- века пристанища остались… – даже могилу не заслужили!

Любовь Филипповна видя, что совсем расстроила Тимофея, решила резко сменить неприятную тему разговора:

– Вот что. У меня Василия оставлять нельзя и с вами он не выживет, есть одно место, где мы его спрячем, пока он чуть на ноги не встанет, – сказала Любовь Филипповна, – потому давай- те собираться, покуда валит снег, берегом реки пройдём на ху- тор, что бы, не дай Бог кто не увидел да не донёс.

Уже за полночь вывели коней во двор, одной рукой придер- живая ноздри им, чтобы не храпели, спустились огородом к реке и берегом пошли в сторону хутора Цун-Цун. Расстояние до хутора было всего-то два километра, потому ведя коней на поводу, дошли быстро и без приключений. Странное, в то же время, ка- кое-то китайское название хутора, которое уже много десятиле- тий удивляло жителей окружных деревень и хуторов, создавало вокруг этого названия массу легенд, а порой и сказок. На этот счёт мнений было много: одни говорили, что когда-то хутор основали китайцы непонятно откуда взявшиеся, а потом в один прекрас- ный день также неожиданно куда-то исчезнувшие. Другие гово- рили о более поздних временах, когда ещё в этих степях и в по- мине не было ни донских казаков, ни переселенцев из Украины,

– о временах ещё Шёлкового пути. Здесь, на месте хутора была толи перевалочная база, толи место, где караваны делали оста- новки для отдыха. Существовало ещё несколько версий, касаю- щихся непосредственно каких-то в прошлом личностей. Одно- значно, можно сказать, что сама истина, скорее всего, покрыта мраком времени. В том, что Шёлковый путь пролегал в районе Маныча известно доподлинно из древних летописей, но кроме странного названия хутора на мысль наводит не менее странное название и реки – «Эльбузд», что говорит о явном не славянском происхождении этого названия. Сам хутор был, в каких-то опре- делённых случаях не совсем обычный, с ним было связано нема- ло всяких происшествий и событий, которые были не совсем по- нятными для человека. В своём повествовании нам ещё не раз придётся встретиться с этим необычным местом.

Снегопад постепенно стихал, снежинки теперь сыпались мел- кие, когда уже подходили к хутору, на небе коротко проблеснула

луна и тут же скрылась за тучей, впереди из белой пелены возник- ла тёмная полоса самого хутора с его строениями, зарослями де- ревьев и взметнувшихся ввысь пирамидальных тополей. В дали за хутором у изгиба реки темнело невдалеке пятно заброшенной панской усадьбы, которая за своё существование обрела немало слухов и поверий, как и сам хутор. Подворье Щебанских представ- ляло действительно плачевный вид. Даже ночью было видно всё то, запустение, заброшенность, ветхость общую серость когда-то процветающего хозяйства. Многочисленные строения: сеновала, сараев, амбаров, которые заросли деревьями и молодыми их по- бегами. В крышах строений зияли дыры, которые на фоне осталь- ной кровли покрытой снегом выглядели пугающе, будто глазницы чудовищ. Правда, у самого жилого дома наблюдался порядок и ухоженность, виделась хозяйская рука. Остановившись у изгороди, Любовь Филипповна сказала:

– Ждите здесь, а то ненароком перепугаем хозяйку, потом горя не оберёшься.

Открыла калитку и пошла к крыльцу дома. Во дворе за- лаяли собаки, которых Любовь Филипповна, притопнув на них ногой и накричав немного, успокоила. Пробыв в доме всего несколько минут тут же вернулась и, подойдя к мужчинам, сказала:

– Снимайте Василия с лошади и ведите в дом. Может, и са- ми до утра перебудите?

– Нет, Люба, – сказал Тимофей, – доведёшь парня до хаты сама, а нам ехать надо… – ночью даже лучше. Спасибо тебе за всё. Возможно, уже никогда и не увидимся более, так что про- щай сестрица, не поминай лихом донского казака Тимоху! Дай я на прощанье тебя поцелую, Сашка на том свете, думаю, не при- ревнует. А Ваську когда выходите так пусть домой возвращает- ся, если к тому времени будет куда возвращаться.

Он подошёл к Любови Филипповне, обнял её и троекратно, как это принято в православии поцеловав, тут же подошёл к своей лошади вскочил в седло и трое всадников растаяли в бе-

лой мари ночи. Она хотела ещё что-то сказать на прощанье, но так и не успела казаков уже и след простыл. Какое-то время стояла, печально смотрела в пустой след, чувствуя в душе, что вот опять из жизни ушло то мизерно дорогое, связанное с про- шлым и скорее всего навсегда, в душе чувствовалась невозмес- тимая горькая утрата. Подошла к Василию, взяла из его рук по- водок уздечки и повела коня за собой, а его под руку. С крыльца уже спустилась кума Галина забрала раненного и повела в дом. На пороге тот обернулся и сказал:

– Тётя Люба, оружие в дом внесите, пожалуйста.

– Не переживай и коня твоего хорошо спрячем и с оружием твоим ничего не случится, иди уже в хату.

Любовь Филипповна сняла с седла висевшее там оружие и занесла в коридор, потом повела коня в дальний угол большого двора в заброшенный длинный сарай, там расседлала, привяза- ла его и, уходя, сказала коню: «Потерпи немного, скоро приду напою и накормлю». Входя в дом, по пути прихватила оружие, внесла в комнату и сложила на стол:

– Надо же, сколько вы тяжестей тягаете за собой, – сказала она и стала, как на витрине магазина на столе раскладывать оружие. В один ряд на столе она выложила: шашку, карабин, револьвер, маузер, две гранаты, сумку с патронами и немецкий штык-нож.

– А два нагана тебе зачем, Василий? – спросила она.

– Второй тот большой – маузер не мой, – ответил он, – по наследству достался, из него меня и подстрелили.

– Оружие при себе оставишь или как? – спросила Любовь Филипповна.

– Как скажете, как лучше, так и делайте, – ответил Василий.

– Я думаю, что безопасней будет, если мы его всё-таки при- прячем подальше. Тебя мы как-нибудь придумаем, как объяснить в случай чего и коня объяснить можно, а вот с этим, – указала пальцем на стол, – с этим не объяснишь, так что я его пока заби- раю отсель, заодно и коня надо напоить и корму задать. Галя, по-

шли, покажешь, где у тебя что, а ты Василий потихоньку пока раз- девайся, придём и тебя определим от глаз любопытных подальше. Да… сразу давайте уговоримся на всякий случай ты, Галя говори, что хворый он прибился к тебе, почти без памяти во дворе своём подобрала не бросать же человека на погибель. Уразумела?

– Чего тут разуметь и так всё понятно, я же ещё не совсем дурочка, – сказала Галина немного с обидой в голосе.

На дворе уже начинался рассвет, когда забрав со стола ору- жие, женщины вышли из дома и направились в дальний конец усадьбы.

– Нести то куда эту амуницию? – спросила Галина.

– Вон в тот дальний сарай туда я и лошадь отвела, там пока где-нибудь и спрячем. Слушай, Галка, чего ты вроде как недоволь- ная? Если боишься за себя, я могу, и другое место для парня по- дыскать. Не пропадать же ему. Только скажи прямо не криви ду- шой, не бойся, я не обижусь, как говорят, – кто на что горазд.

– Не мели кума чепухи, я своё отбоялась годов десять ещё на- зад, когда своих всех лишилась, а теперь-то – чего мне бояться? Просто знаешь, – тоска на душе какая-то, а от чего не могу понять. Может этот паренёк… – Вася напомнил что-то, чего я и сама не мо- гу ни понять, ни припомнить – тоска на сердце хоть убей!

– У меня кума у самой на душе кошки скребут, как приехали казаки так места себе не нахожу, кажется, что и Сашка мой сей- час явится; поверь словно рядом возле меня стоит иной раз аж оборачиваюсь.

– Это Люба, у нас от одиночества, а ну, сколько лет и всё са- ми; теперь уже до смерти самим бабский век коротать. Начинаю вспоминать так вроде, как и не жила я эти годы, сижу в этих трущобах, иной раз хочется взять верёвку да на сук.

К тому времени на улице уже совсем рассвело; женщины зашли в сарай аккуратно на пол сложили оружие возле лошади и вздохнули тяжко, словно выполнили непосильную работу.

– Пошли, принесём в вёдрах воды и корму, оружие я потом сама спрячу, – сказала Любовь Филипповна. Управившись с ло-

шадью, Галину отослав определять парня, Любовь Филипповна оставшись одна, принялась искать место, куда спрятать то – как подумала она – от чего лучше всего было бы избавиться совсем. Долго думала стоя посреди сарая, оглядывала углы и стены, на- конец, остановила свой взгляд на старой полусгнившей кор- мушке вдоль стены сарая, где сейчас привязали лошадь. Подо- шла, нагнулась и стала под кормушкой разгребать старый сухой навоз. Проверив, в чём хотела убедиться, встала и пошла из са- рая. Через время вернулась с лопатой в руках, вырыла под кор- мушкой углубление, сложила туда всё оружие, засыпала сухим навозом и разровняла место. Отошла в одну сторону, затем в другую, с разных углов посмотрела на то место, и, решив, что лучше не придумаешь, удалилась из сарая. Войдя в дом, куме сделала напутствие, как лечить раненного, какие травы завари- вать, после чего направилась домой. Последующие дни она приходила на хутор, приносила еду, у дочери брала сухие ле- чебные травы, подолгу разговаривала с Василием, больше рас- спрашивая о Донских последних событиях.

Любовь Филипповна была старшей дочерью в семье Фи- липпа Бережного. После неё в семье рождались ещё дети, но они умирали в младенчестве. И только, когда ей исполнилось четырнадцать лет, выжил мальчик, которого назвали Ваней. Его она, считай и вырастила: нянчила, кормила и воспитывала, ибо родители постоянно были в работе. А через два года родилась ещё девочка, Таней назвали, которая также стала подопечной для старшей сестры. С раннего детства привыкнув к заботам и уходу за детьми, Люба выросла по жизни расторопной на лю- бую работу: боевой и рассудительной и главное доброй по на- туре человеком. В то время до всяких революций ещё было да- леко. Крестьянская жизнь текла мерно и спокойно, в труде и по- те, но это лишь улучшало благосостояние каждой семьи, и на тяготы работы никто никогда не жаловался. Лодыри и пьяницы всегда были и будут в любом обществе, но в Глебовке, если та- кие и имелись, то крайне редко – в минимальном количестве и

к ним народ относился больше снисходительно, чем враждеб- но. В своей общей массе жители деревни как умели хорошо трудиться, так и умели весело погулять в праздничные дни. Ещё во второй половине девятнадцатого века из верховьев рек Хо- пёр и Медведицы в эти края прибыло три семьи Бережных, ко- торые состояли между собой близкими родственниками. В те далёкие времена земли по рекам Хопёр и Медведица входили в земли Великого Войска Донского. С годами родственные ветви разойдутся, фамилия возрастёт по численности в арифметиче- ской прогрессии, многие станут считать друг друга за однофа- мильцев, но немаловажная деталь наследников тех в прошлом переселенцев будет присутствовать в каждом из них. Это – сила воли и доблести у основной массы, которые относились к этому роду. Отсутствие подлости и злости, трудолюбие и семейные традиции. Многие Бережные станут доблестными защитниками отечества, талантливыми руководящими работниками, просто хорошими уважаемыми людьми. Среди них почти не было горьких пьяниц, лодырей и преступников. И как обычно, соблю- дая давнюю традицию в любые времена, семьи жили с достат- ком, иные зажиточно честным трудом всё это зарабатывая. Вот с этого рода и была Любовь Филипповна главная героиня первой части нашего романа.