Читать книгу Три шага к вечности - Александр Валерьевич Тихорецкий - Страница 5

Тарновский выезжал со двора со смешанным чувством гадливости, обиды и возмущения, хотелось послать все к чертям, закатиться в какое-нибудь злачное место в компании лихих приятелей, забыться в судорожном дурмане веселья.

Но прошла пора безумств, отцвели сады глупостей, отстали, потерялись где-то позади приятели. За глупости всегда приходиться платить, платить вдвойне, втройне, полновесной валютой жизни, а в его годы – каждая копейка на счету. К тому же, как и любое обстоятельное занятие, грех требует полной самоотдачи, а он на такую цельность уже не способен. Слишком въелись в него обязательность, пунктуальность, совестливость – все, что входит в общепринятую формулу порядочности, нет-нет, да и оторвут на дела, заставят звонить, рваться, переживать… Нет, время страстей закончилось для него безвозвратно.

Первой мыслью, посетившей его после ухода Костика с Шировым, была мысль о мести, однако, как человек, прежде, чем что-то сделать, считающий до десяти, он тут же выбросил ее из головы. Месть, конечно, никто не отменял, она будет, и будет такая, что живые позавидуют мертвым, но все это – позже. Сейчас нужна выдержка, выдержка и самообладание. И Гена, и Костик, и Широв – жадные, очень жадные, а жадность – не самый лучший советчик в таких делах. Где-нибудь они обязательно проколются, и вот тогда посмотрим, кто засмеется последним.

Хаос мыслей, энтропия чувств гнали прочь, на шершавый скотч дороги – она одна способна собрать все его тревоги и сомнения, словно конвейерная печь, сжечь их грязные лохмотья.

Отъезд свой Тарновский скомкал, только и успев забежать на минутку наверх, в главную комнату офиса, где уже вовсю неистовствовала коммерческая лихорадка, и где его неожиданно настигла мысль о том, что здесь когда-то трудился и Костик. Мысль неприятно кольнула его, и он постарался побыстрее покинуть здание.

Он хотел еще перекинуться парой слов с Володей, но не нашел его ни в офисе, ни во дворе, зато всюду натыкался на Олю, довольно бурно обсуждающую что-то по телефону, и всякий раз, увидев его, смущавшуюся и выказывающую недвусмысленное желание скрыться.

Меньше всего Тарновский хотел выглядеть охотником за чужими тайнами, к тому же, его подстегивала все усиливающаяся потребность в движении, скорости, свободе. Как в детстве, хотелось спрятаться от всех, отсидеться, отплакаться, отболеть. Потом можно опять становиться сильным, холодным и расчетливым, но сперва – прочь, скорее прочь отсюда!

Наступало время обеденных перерывов, и узенькая, в три полосы улочка, связывающая мостом две части города, была уже почти полностью заполнена автомобильным потоком. Он ловко втиснулся в вереницу машин, двинулся вниз, к большой развилке, ведущей на север.

Зная этот участок дороги наизусть, до секунды помня интервалы светофоров, он в полчаса преодолел его и уже видел огромный указатель на выезде из Города, когда безотчетная вязь наблюдений, интуиции, предчувствий сложилась в твердое убеждение — за ним хвост.

Не было никаких сомнений в том, что это — именно хвост, навыки, приобретенные в приснопамятные девяностые, когда угоны машин были делом обычным и зачастую предварялись слежкой, исключали ошибку напрочь.

Подчиняясь моментальному импульсу, почти инстинкту, он неожиданно, нагло нарушив правила и вызвав шквал возмущенных сигналов, свернул налево, быстро юркнул в открывшийся двор какого-то дома. Серебристая «Волга», которая вела его уже несколько светофоров, метнувшись вслед, вынуждена была затормозить, через несколько мгновений мелькнула глянцевой тенью, быстро проехала вперед, не заметив коварной расщелины проезда.

Костик? Вряд ли. Чересчур оперативно для него, даже теперь, когда у него есть Широв. Тем более, они не знали, чем закончится разговор. Даже, если они и предполагали именно такой сценарий, все равно, не стали бы оплачивать услугу, которая, может быть, и не понадобится.

А, если это не Костя, тогда кто? Кому и зачем мог он понадобиться?

ДФР? Чушь! Их стихия — бухгалтерские ведомости и банковские проводки, к тому же, для слежки у них еще недостаточно оснований.

И самое главное — зачем? Тарновский никогда не делал тайны из своих поездок, узнать его маршрут было проще простого. Тогда зачем следить за ним? Или это преследование? И, опять-таки — зачем? Нет, что-то здесь не так.

С минуту еще подождав возвращения «Волги», так ее и не дождавшись, Тарновский снова вернулся на шоссе, широкой лентой убегающее из Города.

Он встретил свою «Волгу» на самом выезде, метрах в пятидесяти от автобусной остановки, увидел ее еще издалека, чистенькую, нарядную, нестерпимо сиявшую зеркальным рельефом корпуса.

Тарновский сбавил скорость, медленно проехал мимо, надеясь рассмотреть находящихся в салоне, но стекла были подняты, а пленка тонировки делала бессмысленным любое наблюдение. Повинуясь какому-то безотчетному порыву, он затормозил метрах в ста, заглушил двигатель.

В поле его зрения попали две жрицы любви, с любопытством разглядывающие загадочных гостей, и рой путаных мыслей сложился вдруг одной, яркой и злорадной. Сейчас поглядим, какой это Сухов.

Тарновский высунул руку в окно, сделал приглашающий жест, и обе девушки, как по команде, неторопливо направились к его машине. В ослепительном солнце майского дня они показались ему совсем юными, ослепительно прекрасными, но иллюзия рухнула, стоило им подойти ближе; стали различимы следы грубой подделки — неизгладимые черты их горькой профессии, все это коробило, вызывало смешанное чувство жалости и раздражения

– Здравствуйте, красивый господин, – одна из девушек, крашеная брюнетка, облокотилась на открытое окно, выставила грудь, едва прикрытую тоненькой блузочкой. Вторая, блондинка, тоже крашеная, помоложе, остановилась поодаль, неестественно улыбалась.

– Я – Надя, это – Анжела, – хрипловатым голосом представилась брюнетка, – а вас как звать?

– Его не надо звать, он сам приехал, – блондинка качнулась и визгливо расхохоталась.

– Вы очень вовремя приехали, – не обращая внимания на подружку, продолжала брюнетка, – мы как раз свободны.

Обе были навеселе, держались нарочито гордо и независимо. Тарновский с сомнением смотрел на них, прикидывая шансы, но желание покончить с неизвестностью возобладало. Он достал из портмоне купюру.

– Девушки, вот деньги. Я хочу, чтобы вы узнали, просто узнали, кто сидит вон в той машине.

В глазах брюнетки мелькнуло недоверие, и Тарновский поспешил добавить:

— Понимаете, это у нас с друзьями игра такая, развлечение, – он видел, как недоверие в глазах девушки сменяется брезгливостью, и быстро проговорил, опустив взгляд: – Я хочу, чтобы вы описали мне этих людей, сделаете так, и — деньги ваши.

– Мы постучимся, а нас оттуда — кислотой, – брюнетка скептически усмехнулась, – нашел дурочку за три сольдо.

Она уже поняла, что Тарновский не отстанет, и решила поторговаться. Блондинка, заскучав, отошла в сторону.

– Да нет же, это исключено, – Тарновский добавил убедительности в голос. – Сделаете, как я сказал, получите еще столько же.

Огоньки подозрительности в глазах девушки еще тлели, она безуспешно пыталась изобразить независимость.

– А сколько их там?

– Двое, – соврал Тарновский.

– Ну ладно, – лицо брюнетки исчезло, в окне появилась рука, – давай свои деньги, игрок…

Будто делая одолжение, она снисходительно забрала у Тарновского купюру, виляя бедрами, пошла к «Волге», пройдя шагов десять, вдруг развернулась и вернулась к его машине. Снова обдав его смесью винных паров и мятной резинки, она тихо, понизив голос до конспиративного шепота, спросила:

– Слушай, а если меня зафрахтуют, тогда что?

Тарновский замер, пораженный наивными, почти детскими интонациями ее голоса, в хаосе мыслей отыскивая что-нибудь подходящее, но те уже готовно сложились в подходящую случаю конструкцию.

– Ну, тогда ты сможешь точнее их описать. – он осекся, поймав ее взгляд, растерянный, беспомощный, и спазм стыда сжал сердце. Да, что это с ним сегодня!

Брюнетка молча отвернулась, зашагала к «Волге», и он смотрел на ее худенькую спину, лопатки, остро выпирающие под блузкой, проклинал свою сентиментальность.

Девушка приближалась к машине, вот уже осталось пятьдесят метров, двадцать, десять, Тарновский впился глазами в ее силуэт, но, словно подслушав его мысли, взревев двигателем и поднимая клубы пыли, «Волга» внезапно рванула с места, отъехала метров на двести вперед и остановилась, гордая, недоступная, сияющая, будто новогодняя игрушка.

С этого момента она перестала быть для Тарновского просто машиной, превратившись в живой, одушевленный объект, наделенный интеллектом и чувствами, притягательный и отталкивающий одновременно, зловещий в своей мистической иррациональности.

Он заворожено смотрел, как девушка возвращается, что-то неслышно бормоча, неловко оступаясь на камнях, и снова почувствовал себя стариком, больным, беспомощным, жалким.

– Ну что, видел? Плакали мои денежки, – девушка блеснула золотыми коронками. – Но эти я тебе все равно не отдам, – она тряхнула сумкой, в которую положила первую купюру.

— На вот, возьми, — Тарновский протянул ей еще одну банкноту, и не смог удержаться от улыбки, увидев ее счастливое лицо.

– А ты ничего, добрый, – неуверенно сказала она, забирая деньги, — тебе точно ничего больше не надо?

– Нет, в самом деле, нет, — ответил он, понял, что говорит слишком быстро, и почему-то почувствовал необходимость оправдаться. – Я тороплюсь сейчас. Очень…

Брюнетка еще раз внимательно окинула его взглядом.

– Может, заедешь как-нибудь? В другой раз? – она кокетливо улыбнулась.

Ей хотелось, конечно, чтобы улыбка выглядела благосклонной и снисходительной, как у героини голливудского фильма, но улыбка вышла жалкой и заискивающей. В ней все еще были живы зерна чистоты, стыда, робости — следы прежней жизни, и, словно рассмотрев под современной мазней кисть великого мастера, за развязностью, дерзостью, нахальством Тарновский увидел вдруг надежду, потянулся к ней. Картины, одна причудливее другой, окружили его, завертелись радужным калейдоскопом. Она сказала «может быть»? Да, почему нет? Ведь, для того, чтобы все вернуть, бывает достаточно одного мгновения, точно такого же, как и то, которое это все отняло. Нужно только поверить в это мгновение, нужно…

Волшебство прервал какой-то посторонний звук, требовательный и неприятный. Тарновский вздрогнул, обернулся. Это сигналила «Волга», сигналила, словно бросая вызов, словно вызывая на поединок.

Мираж рассеялся, Тарновский увидел перед собой неопрятную, обрюзгшую женщину неопределенного возраста, бесстыдную, недалекую, нетрезвую, рассмотрел паутинку морщин вокруг глаз, унылые складки у рта, вульгарный макияж.

Господи, какой бред! Он, Тарновский, и придорожная путана!

– Все, Надя, может быть, – сказал он первое, что пришло в голову, и, стараясь больше не смотреть в ее сторону, быстро выехал на трассу.