Читать книгу Три шага к вечности - Александр Валерьевич Тихорецкий - Страница 9

– Еще чаю, Валерьевич? – Тамара Михайловна полная, моложавая женщина лет шестидесяти, одетая дорого и вызывающе, с унизанными перстнями пальцами рук, предупредительно склонилась к нему, и Тарновский поспешил изобразить на лице выражение почтительной вежливости.

Тамара Михайловна была крупным чиновником в областной администрации, и, даже несмотря на давнее знакомство и вполне приятельские отношения, он старался придерживаться бюрократического этикета.

Встреча проходила в приватном кабинетике местной резиденции Тамары Михайловны, находящимся за стеной кабинета официального и предназначенном исключительно для «своих». Хотя, комнатка эта ничем не отличалась от сотен таких же, в своей обманчивой непритязательности запечатлевших симбиоз тщеславия и келейности – традиционную изнанку власти, рука хозяйки все же смогла придать казенной атмосфере теплые тона радушия и уюта. И типовая мебель, и репродукции на стенах, и посуда в шкафу казались здесь естественными и органичными, по домашнему обжитыми. Спинки кресел были укрыты трогательными покрывальцами, чайный сервиз так и лучился позолотой узоров, и даже драцены в углах были неправдоподобно цветущими и холеными.

– Тебе бы коньячка сейчас, – игривость в голосе хозяйки неуловимо перемешалась с заботливостью, и Тарновский усмехнулся в душе – старые, знакомые мотивы.

Тамара Михайловна виртуозно пользовалась привилегиями возраста и положения, при необходимости легко трансформируя их в довольно правдоподобный сорт обаяния, вызывая в людях чувство раскованности, максимальную откровенность и снисходительность к чужой фамильярности.

Впрочем, о каких-либо недомолвках между ней и Тарновским не могло быть и речи – они понимали друг друга с полуслова и были во многом друг с другом схожи – сильные, уверенные в себе, окруженные магнетическим ореолом властности. Это способствовало установлению между ними своеобразного партнерства, в числе прочих полезных приложений предусматривающего необычную игру, что-то вроде психологического преферанса, имеющего целью отыскать слабое место спарринга, нащупать брешь в его обороне.

Впрочем, игра была вполне безобидной, имела назначение скорее профилактическое и длилась ровно до «первой крови».

Однако, сегодня Тарновскому было не до игр – ему не давал покоя какой-то важный разговор, о котором пару дней назад намекнула Тамара Михайловна, и ожидание которого растянулось одной бесконечной и томительной неизвестностью.

Несколько раз Тарновский порывался перейти к сути, но всякий раз наталкивался на ледяной взгляд Тамары Михайловны, неожиданно превратившую абсолютно проходную встречу в дипломатическую церемонию, скрупулезно и последовательно выполнявшую все пункты протокола.

Тарновский сатанел. Ритуальный обмен приветствиями плавно перетек в мини-совещание, якобы срочное и безотлагательное, потом они отправились в инспекционную поездку по подотчетным владениям – он и оглянуться не успел, как убежали скорым поездом два с лишним часа, и вышло все время, отведенное на встречу. А впереди – еще обед, длинный, как чайная церемония, светская беседа и только потом, если, конечно, не случится ничего экстраординарного, тот самый разговор. Если, вообще, все это – не блеф, не часть их чертовой, высокоинтеллектуальной игры!

После по-деревенски сытного обеда, съеденного на открытой террасе загородного ресторанчика, они, наконец, вернулись обратно. Там, в комнатке «для своих» Тарновский и передал Тамаре Михайловне в папке, полной документов, обычный в таких сакральный конвертик.

Он выждал несколько секунд, наблюдая за ее реакцией (как всегда – ледяное спокойствие, сквозь него – элементы легкой рассеянности, впрочем, довольно естественные и органичные), запинаясь, проговорил:

– Получилось немного больше, Тамара Михайловна. Образовался неожиданный ресурс, и я не стал жадничать.

Несмотря на громадный житейский опыт, всякий раз, давая взятку, Тарновский переживал сильнейший дискомфорт, внутренне сжимался, как перед прыжком с трамплина. Не то, чтобы он сильно опасался карающих органов, хотя, конечно, элемент страха присутствовал всегда, нет, его мучило другое. Сознание участия в чем-то скверном, порочном раздирало его на две части, на двух разных людей, один из которых боялся оскорбить честного человека, увидеть в его глазах боль и гнев, другой – цепко отслеживал все стадии поединка совести с корыстью. Первый страшился услышать в ответ что-нибудь горькое и обидное, испытать стыд и унижение, второй, веселый и вальяжный, с дружелюбным интересом наблюдал за его муками.

И каждый раз, Тарновский словно рвал в себе что-то тонкое, нестерпимо болезненное, будто сгорал, проваливался в бездну виртуального самоубийства. Потом все срасталось, затягивалось, возвращая привычные краски, притупляя боль, но частые повторения не смогли снять ее совсем, превратив в автономный придаток совести, что-то вроде барометра зла. Однако, как ни странно, сейчас он молчал.

– Жадность – нехорошее качество для людей твоей профессии, – Тамара Михайловна улыбнулась, обнажив золотые коронки, – будешь жадничать – прогоришь.

Тарновский взглянул на нее – очередная уловка? ход в игре? Тот, второй, темный и злорадный, словно ребенок, запрыгал на месте, захлопал в ладоши – да, да, да!

– Странно слышать это от вас, Тамара Михайловна, – вежливо ответил он, – ведь, я должен быть бережливым, я же бизнесмен. Если начну деньгами швыряться, недолго им пробуду.

– Молодежь, молодежь, – Тамара Михайловна все так же улыбалась, серьезно, умно. – Беречь деньги и скопидомничать – разные вещи. Ну, ты-то, ты-то уж наверняка это понимаешь, иначе здесь бы не сидел, – она проницательно взглянула на него. – Или ты, может быть, про меня плохо думаешь? Думаешь, взяточница я, хапуга? (Блестящий ход!) Бог с тобой, Саша! вся система наша так построена!

Тарновский слушал, не перебивая, собирая в живую мозаику все фрагменты действия – слова Тамары Михайловны, щедро приправленные альтерацией интонаций, жесты, мимику – тайную жизнь души, выхваченную на бегу, моментальными кадрами киноленты. Внезапная мысль заставила улыбнуться – а что, если бы они могли слышать мысли друг друга?

Приятная послеобеденная истома понемногу брала верх, сглаживала резкости, скрадывала острые углы, мысли потекли плавно, неторопливо, будто мед по стеклу. Ну, разговор и разговор, мало ли их было, этих разговоров. Вот сына он давно не видел, уже и соскучиться успел. Как там его Женька? Хорошо бы заехать к нему, провести вместе пару дней – там, на Нарочи сейчас клево. Кстати, надо бы связаться с Серегой, узнать, почему он гений. А еще неплохо бы…

– Ну, что задумался, Валерьевич? – голос Тамары Михайловны вырвал его из задумчивости. – Или что-то не так я говорю?

Тарновский стряхнул оторопь, подобрался.

– Да нет, Тамара Михайловна, все так, – он постарался, чтобы голос звучал, как можно тверже и убедительнее, и нечаянно посмотрел на часы (подсознание, черт бы его побрал!). Это не ускользнуло от его собеседницы.

– Что, торопишься? – она моментально свернула со скользкой тропы оправданий, тут же перешла в наступление (старая закалка!). – И куда, если не секрет?

Тарновский отмахнулся, чувствуя подступающее раздражение.

– Какой секрет! Мне еще в Мозырь сегодня надо.

– Правильно, – Тамара Михайловна одобрительно кивнула, – волка ноги кормят. А время почему смотришь? Опаздываешь?

– Да не то, чтобы, – он изобразил смущение (лучшая маскировка). – Привычка просто у меня такая.

– А я заметила, давно заметила, – в голосе Тамары Михайловны неожиданно зазвучало торжество. – И что часики свои любишь, тоже заметила. Ты где такие красивые берешь? Я вот специально мужику своему на юбилей хотела купить. Искала, а таких, как у тебя, и близко не встретила.

Тарновский улыбнулся.

– Такие, как у меня, в простых магазинах не продаются.

– Так и я не в простых смотрела. В дорогих смотрела, в ювелирных.

Тарновский принялся терпеливо объяснять.

– Нет, Тамара Михайловна, это должен быть специализированный магазин, а лучше магазин дилера или торгового представителя. Такие в Минске есть. И все равно, – зачем-то добавил он (грубо, грубо и глупо, черт побери!), – есть такие часы, которые здесь купить невозможно. А есть и такие, которые вам, вообще, не продадут.

– Мне не продадут?!

Тарновский поторопился себе на помощь.

– Не лично Вам, конечно, – он уже злился на себя за неосторожность, – а, вообще, всем. Такие часы стоят очень дорого, иногда целое состояние. Собирают их вручную и только самые лучшие мастера, которые – наперечет. Не всем, конечно, они по карману, но и это не главное.

– А что? – было заметно, что Тамара Михайловна заинтересовалась всерьез.

– Пожалуй, то, что продают их только людям… заслуженным, что ли, – Тарновский с облегчением нашел подходящее слово, – политикам, артистам, бизнесменам. Понимаете?

Женщина внимательно слушала его.

– Выходит, мы с тобой рылом не вышли, так, что ли?

– Ну, наверно, так, – Тарновский против воли услышал в своем голосе нотки оправдания, будто сам был виноват в чем-то.

– Вон оно что! – на лице Тамары Михайловны появилась презрительная гримаска. – Хорошо, а, все-таки, такие, как у тебя, купить можно?

Тарновский развел руками.

– И такие – тоже вряд ли, это – ограниченная серия, их больше не производят и не продают. А, вообще, такой марки – пожалуйста.

Тамара Михайловна поерзала в кресле.

– И это мне в Минск надо ехать? – сейчас она напоминала ребенка, в каждом слове взрослого собеседника ждущего подвох.

Тарновский сдержал улыбку.

– Не обязательно, если хотите, могу связать вас с человеком, он даже и сам к вам может приехать. Привезет образцы, каталоги. Можете заказать то, что понравится.

Неожиданно лицо Тамара Михайловна стало мягким, по-детски застенчивым

– А можешь свои дать посмотреть, – она стыдливо улыбнулась. – А то я издалека на них все любуюсь, любуюсь.

О, скромное обаяние бюрократии!

– Да-да, пожалуйста, – Тарновский снял часы, протянул ей.

– Ой, слушай, тяжеленные! – обаяние возвращалось в материальную плоскость. – А что это такое на браслете?

– Где?

– Да вот же, вот. Смотри!

Тарновский посмотрел и опешил. Хваленая швейцарская сталь в нескольких местах будто выкрошилась, показав на сверкающей полировке россыпь темных пятен – случай, и в самом деле, неслыханный. И это при том, что ни с какими агрессивными веществами Тарновский не контактировал, и в этом году даже еще не купался!

Не веря своим глазам, он вглядывался в следы неизвестной аномалии и внезапно, словно от иголки, почувствовал мгновенный укол страха. Укол был несильным, почти незаметным, но, все же он был, и, делая вид, что внимательно изучает браслет, Тарновский прислушался к себе, попытался сконцентрироваться. Показалось? Может быть, просто – отголосок последних тревог, сожаление из-за порчи любимой вещи? Нет, это точно был страх – слишком характерна боль, и осадок после нее, неприятный, липкий – его ни с чем не перепутаешь.

Но откуда? И при чем здесь часы?

Приняв замешательство Тарновского за огорчение, Тамара Михайловна попыталась его успокоить.

– Ну, и черт с ним, с браслетом! Капнул, наверно, чем-нибудь. Вы, мужики, всю дорогу – неряхи, хоть тракторист, хоть, директор!

Она сердито поерзала в кресле.

– Вот мой тоже: хочу часы дорогущие, и все тут! Ну, что хочешь с ним делай! А куда ему часы такие? Он же у себя в гараже с машинами постоянно, с железом, с соляркой, угробит их через месяц, а это ж деньги такие! И хочет, чтоб, как у городского все было. Увидел, наверно, где-нибудь, позавидовал, – она покосилась на Тарновского. – Я ему говорю: Петя, Петя, вспомни, как начинали мы с тобой, как жили когда-то – какие часы! У меня всего приданого – чемоданчик, да то, что на мне надето, а у тебя – и того меньше, белья сменки не было. Я с семьей – только-только из землянки, чуть отстроились, семеро по лавкам, ты, вообще, сирота, с тетками жил. Голодуху вспомни, вспомни, как шелуху картофельную ели! А сейчас часы тебе понадобились! Куда тебе на старости лет франтить, кому пыль в глаза пускать собрался! – глаза Тамары Михайловны неожиданно подернулись грустью. – А он мне знаешь, что? Говорит: что же я – всю жизнь с железом, и на кусок железа не заработал? А что мне ему ответить? Ведь, заработал же, Петя мой. Как думаешь, Валерьевич? – она заглянула Тарновскому в глаза. – Пусть хоть перед смертью поносит, что хочет…

Ого, поворотец! Шекспир, прямо!

– Что-то вы не о том говорите, Тамара Михайловна, – Тарновский хотел было разразиться пафосной отповедью, но женщина только махнула рукой.

– Знаю, что скажешь, Саша, знаю! А-а, говори, не говори, жизнь прожита. И это все, – она кивнула небрежно на так и не спрятанный конверт, – только пеня нам за страдания наши. Сколько Бог даст – все мое. Ни копейкой больше, ни копейкой меньше.

Потом помолчала, убрала конверт в стол. Держалась она спокойно, даже надменно.

– Да, что часы, не в них дело, – Тамара Михайловна посмотрела в сторону, вздохнула. – Внучка моя куролесит. Учится в университете, второй год уже учится-мучится! В общежитии жить не хочет, квартиру ей подавай. Сняли ей квартиру, живет там с такой же, как сама. Заехала я к ней как-то, так что я только в той квартире не понаходила!

– А что такое? – Тарновский вежливо улыбнулся.

– Так, ведь, стыдно тебе признаться, Саша! – воскликнула Тамара Михайловна. – Но, говорит: не мое это. Говорит – подружки, а той уже и хвост простыл.

– След простыл, – машинально поправил он.

Ну, когда же она о деле заговорит?

– Да хоть что простыло, – Тамара Михайловна даже пристукнула по подлокотнику. – Я в ее годы про учебу только и думала, а про хлопцев – ни-ни, что ты! Да и какие хлопцы! Дома матка хворая, хозяйство, огород…

У-ух, натерпелись мы. Да все поколение наше натерпелось. Перебивались с хлеба на воду, страну заново строили. Построили, наладили, а рулевые наши тогдашние все это в воровские руки-то и отдали, а то, что осталось – теперешние разбазаривают! И спросить некому! А кому спрашивать – там, наверху, теперь все такие, а сам не воруешь – так, извини, подвинься. Вот тебе и вся идеология!

А дети видят все, они ж поумней нас с тобой будут, видят, и повторяют, как под копирку. Живут только, чтобы брать. А спроси его, ребенка этого: не боишься, что потом отдавать придется, так еще посмеется над тобой – на мой век хватит. А того не понимают – чтобы брать, так сперва дать что-то нужно. А даром взятое счастья никому еще не принесло, и им не принесет. Нет, не принесет… – последние слова Тамара Михайловна произнесла уже совсем тихо, будто разговаривая сама с собой. – Как оно все дальше будет, Саша? – она снова заглянула Тарновскому в глаза. – У тебя же у самого сын растет!

Тарновский неопределенно пожал плечами, меньше всего ему хотелось сейчас ударяться в патетику.

– Ему четырнадцать только. – ответил он максимально нейтрально. – Рановато еще думать об этом.

– Вот пока мы так будем рассуждать, страну всю и профукаем! – Тамара Михайловна вновь хлопнула ладонью по подлокотнику. – И в запасе у нас года три от силы, не больше. Вот ты уезжаешь, я слышала? – она наклонилась к нему, цепко всмотрелась. – Правда?

– Да это в планах только, когда еще будет! – Тарновский безмятежно улыбнулся. – И потом, я же только туда обратно, Тамара Михайловна, через недельку-другую снова с вами разговаривать будем.

Ну, наконец-то, решилась! Значит, все-таки Канада; а он-то уж все передумал. И ради этого уже битый час слушает историю ее жизни!

Тамара Михайловна бросила на него скептический взгляд.

– Ну да, ну да. Гена твой тоже на месячишко, как будто, уезжал, а уже сколько годков с того месячишки? Дай Бог памяти, четвертый пошел. Знаешь, его не жалко, гнилой был человечишка, а вот тебе, тебе зачем это надо? Или ты что-то скрываешь от меня?

Тарновский постарался, чтобы его голос звучал, как можно искреннее.

– Дела там у меня, Тамара Михайловна, и скрывать от вас мне нечего.

– Дела у тебя здесь, а там – делишки!

Она величественно выпрямилась, поправила кулон на цепочке. Потом наклонилась, придвинулась, словно их могли подслушать:

– Так ты, правда, возвращаться собираешься?

Тарновский не смог сдержать улыбку. Детский сад, ей-богу! Ладно, пора огрызнуться.

– А вы сами, Тамара Михайловна, вы сами от меня ничего не скрываете? – он посмотрел ей прямо в глаза. – Я с вами абсолютно откровенен, а вот вам, я чувствую, есть, что мне рассказать, только ходите почему-то вокруг да около.

Тамара Михайловна уже поняла, что перегнула палку и быстро организовывала отступление.

– А может, я тебя сначала хотела послушать? – она подарила ему невинную улыбку. – Всегда лучше от самого человека узнать, что он задумал.

– Тамара Михайловна!

Тарновский уже приготовился произнести спич, но собеседница предупредительно подняла руку.

– Ну, все, все, побаловались – и будет. Что-то мы с тобой, действительно, вокруг да около… А, ведь, тут – дела серьезные, люди большие замешаны.

Тарновский почувствовал, как пересохло в горле. А он-то наивно полагал, что все закончилось!

Тамара Михайловна встала, отошла к окну.

– Я ведь не только от своего имени сейчас разговариваю. Понимаешь? – она говорила повернувшись к нему спиной, и от этого голос ее казался приглушенным, чужим.

Тарновский склонил голову в знак понимания, будто она могла это видеть.

– Появилась у нас информация, Александр Валерьевич, что неприятности у тебя. – Тамара Михайловна все так же глядела в окно, неподвижно, не оборачиваясь, и Тарновский насторожился еще больше – она редко называла его полным именем. – И неприятности твои – из Минска, чуть ли не с самого, что ни на есть, верха. Вот мы и подумали, а не потому ли сваливает наш Александр Валерьевич за кордон – уж больно все как-то совпадает. Что скажешь?

Тарновский задумался. Мысли замелькали стремительным пунктиром, сплелись бестолковым клубком. Кто такие мы? Какие неприятности, с какого «верха»? Сегодняшний звонок, ДФР?

Он сцепил пальцы рук в замке, хрустнул.

– Нечего мне сказать вам, Тамара Михайловна, кроме того, что уже сказал. Еду я в Канаду, к своему старому другу, с датой, с билетами, да, если честно, и с самой поездкой до конца еще не определился. А про неприятности свои я сейчас только от вас и услышал. Кстати, а вы о них откуда узнали?

Произнося последнюю фразу, Тарновский сделал ударение на слове «вы», Тамара Михайловна обернулась, и он увидел улыбку на ее лице. Но улыбка тут же исчезла, словно соскользнув с губ, оставив после себя смутную теплоту.

– Кто такие «мы», откуда, и что нам известно – не твоего ума дело, – она роняла слова веско, тяжело, будто давая ему отповедь. – Вот, если бы это «мы», хотя бы, лет десять назад было создано – в другой стране сейчас жили. А ты для нас – человек не последний, нужный ты нам человек, поэтому и волнуемся. Но информация верная, верней не бывает. Так что, подумай, кому ты там на хвост наступил.

– Да, где там, Тамара Михайловна? – в знак искренности Тарновский прижал ладони к груди. – Подскажите, хоть, откуда прилетело? ДФР, налоговая, ОБЭП – кому я нужен?

– Налоговая… – Тамара Михайловно презрительно скривила губы. – Тоже мне, нашел организацию! КГБ тобой интересуется, Валерьевич. А в самом КГБ человек один, ну, очень серьезный. Больше ничего тебе сказать не могу, сама не в курсе. О чем задумался?

– Не знаю, – Тарновский тщетно пытался выбраться из ступора, связать воедино обрывки мыслей. – Не понимаю, чем я КГБ насолил! А это точно?

– Я же сказала! – Тамара Михайловна категорично передернула плечами, опять села напротив. – Ну что, как настроение? Не передумал еще на Родину возвращаться?

Удар был так силен, что Тарновский даже не воспользовался проколом соперницы.

– Чтобы вернуться, сначала уехать надо! – он опомнился (а где же твой патриотизм!). – У меня здесь все, – уже спокойно, убедительно добавил он, – дом, сын, могилы. Дело, в конце концов… Как я все это брошу?

– Ну-ну, – Тамара Михайловна усмехнулась. – Впрочем, так я и думала… Ну, что ж, – задумчивость исчезла из ее взгляда, сменилась жесткой внимательностью, – предупрежден – значит, вооружен? Если не сбрехал, конечно.

– Тамара Михайловна!

Суматошное мелькание рук, торопливая гримаска досады.

– Верю, верю. Ну, спасибо, что заехал! Заболтались мы с тобой, времени – не напасешься!

Она поднялась, давая понять, что встреча закончена. Не слишком тактично, конечно, но для человека, выросшего в землянке – вполне допустимо.

Тарновский мельком, будто невзначай, глянул на часы и вздрогнул, зацепившись взглядом за испорченный браслет, темно колыхнулось гнетущее воспоминание.

Они спустились по узкой деревянной лестнице, вышли во двор.

В дверях толкались какие-то люди, суетились, глазели на «саму». Наверно, завидовали ему – где это видано, чтобы «мама» (так за глаза называли Тамару Михайловну) провожала гостей до машины.

– Ну, Саша, удачи тебе, – Тамара Михайловна глядела ему в глаза, строго, внимательно, глядела, будто что-то искала и все никак не могла найти. Вдруг она как-то спонтанно, неловко нашла его руку, пожала ее – рукопожатие оказалось крепким, почти мужским.

– Звони, не забывай!

Тарновский неожиданно почувствовал, как горький комок подкатил к горлу – а, ведь, кажется, она не поверила ему.

– Когда это я вас забывал! – так же серьезно и не отводя глаз, ответил он.

Как-то сразу обмякнув, постарев, Тамара Михайловна выпустила его руку, зашагала к дверям, потом неожиданно остановилась, вернулась обратно.

Усевшийся уже в машину Тарновский хотел выйти, но она покачала головой, показывая на окно. Тарновский опустил стекло, и она наклонилась, большая, неловкая, требовательно наивная.

– А что, Саша, сильно мы тебя за… ли?

Только правду, Тарновский! Правду!

Он ответил искренне, глядя ей в глаза:

– Да нет, Тамара Михайловна, терпимо…

Она развернулась и быстро зашагала назад, не оборачиваясь, ни на кого не глядя, словно не замечая молчавших у дверей людей.