Читать книгу Заклинатель Ос - Александр Витальевич Спахов - Страница 12

Понедельник, как ему и положено, выдался тяжёлым.

«Известно, что наиболее высокого мнения о своих умственных способностях придерживаются дураки, недалёкие, косные люди с мизерным жизненным опытом и отсутствием практики пользования собственным мозгом. Таково уж стечение обстоятельств, что потребности и возможности развивать серое вещество им не представилось, и оно ссохлось за ненадобностью. Вот человек и остался дураком. Впрочем, это не беда. Дурак, как и все остальные люди, может быть счастлив, богат, здоров и красив, да так, что иному и позавидуешь. В целом получается, нет ничего страшного в том, что человек вырос дураком. Но почему у него непременно высокое самомнение, вот вопрос».

Такие мысли занимали Никития Челюскина, когда он делал пересадку с Замоскворецкой линии на Краснопресненскую Московского орденоносного метрополитена.

«Очевидно, людей, которые не в состоянии понять, переварить и оценить чужую мысль, любая собственная, даже самая примитивная и мелкая, приводит в восторг и ликование, поднимая планку самооценки на головокружительную высоту. Дурак свои редкие мысли любит и знает их наперечёт».

Размышления не мешали Никитию проверяться, и он давно заметил слежку. Вчерашняя парочка опять шагала за ним. Сегодня щёки Толстого ещё сильнее наползали ему на глаза, видно, провёл он бурную ночь. С Тонким же никаких перемен не произошло.

«Советы дурака искренни и безобидны. Советы умного человека следует рассматривать с двух сторон: пользы для слушающего и выгоды для говорящего. С умным нужно держать ухо востро и представлять себе ход его мыслей. Дескать, а зачем ему, умному, мне такое предлагать? Дурак же даёт совет бескорыстно и безоглядно. Помогает от всей души и сердца, радуясь своим умственным способностям и возможности их проявить. Но советы дурака – это разговор особый».

В этот момент Никитий опять посмотрел на Толстого и Тонкого. Те не отставали, почти дыша ему в затылок и наступая на пятки. Не хотелось Челюскину отвлекаться от размышлений о дураках, а пришлось. Пора уже было избавляться от слежки.

Он поднялся наверх, на улицу, купил ненужные ему сигареты и пошёл по Пятницкой улице. Толстый и Тонкий шагали следом, рассекая всё на своём пути, как новый острый плуг за молодым, злым до работы конём.

Да кто же они такие? Что им нужно? Почему беспокойство за Нину Назарову выгнало их на улицу, пробудив интерес к Никитию? А у Никития, в свою очередь, к ним. Скоро придётся знакомиться. Парни или те, кто стоят за ними, явно жаждут поближе узнать Никития. И сам он не против встречи, хотя рассказывать им ничего не собирается. Во всяком случае, первым.

Пятницкая улица упирается в Серпуховскую площадь, чуть не доходя до неё, на правой стороне есть ремонт часов. Туда Челюскин и заглянул. Снял часы с руки и сказал, что они спешат. Старый мастер, натянув на левый глаз лупу, отвинтил заднюю крышку. Толстый и Тонкий закурили на улице перед витриной. Никитий отошёл в глубину помещения и набрал номер приятеля из Конторы, собираясь спросить про родню Нины Назаровой.

С родителями всё ясно, для того чтобы поговорить с ними, нужно поднять специальные научные инстанции. С этим повременим. А что же муж?

Бывший муж Михаил Генкин – это уже интересней. В последнее время часто приезжает с исторической родины на настоящую. И сейчас, по обмену опытом, работает в Склифе. Где?! В Институте скорой помощи имени Склифосовского, в восьмом отделении. Что за отделение такое? Отравления. Действительно интересно.

Набирая номер Николаши, Никитий видел, как Толстый прикуривает вторую сигарету. Трубку, как говорили раньше, подняли быстро.

– Алло.

– Коля, повторяю, за мной ходят. Второй день.

Коля ответил на французском языке. – Это очень интересно… А кто?

– Сегодня многих разбирало любопытство, в том числе и Колю.

– Два каких-то малых из нижних чинов. Хочешь, чтобы я у них спросил? – Никитий тоже перешёл на французский, но говорил вполголоса.

– Погоди. Пускай походят, присмотрись к ним, собери информацию. Будет видно, что хотят. Может, это к моему делу и не имеет отношения. Ты был по адресу?

– Да. Говорил с консьержкой. Нина твоя отравилась, её увезла «скорая помощь». Хоронили из морга. В квартиру я пока не попал. Девушка была денежная, заметная. Как только я оттуда ушёл, так за мной и пристроились. Так что это по твоему дельцу. Больше некому. Я в простое, вокруг меня чисто. – Никитий видел, как Толстый чуть не прилип к витрине ремонта часов, желая разглядеть, что там делает поднадзорный. – И ещё – какие-то они кустари. Таких только спроси, сразу расколются.

– Рано пока. Им, может, ничего и не известно. Вдруг они только на подхвате? Адрес, к примеру, поручено узнать, а ты их прижмёшь, себя обнаружишь. – Коля помолчал. – Придёт время, всё узнаем. Приготовь-ка альтернативный канал связи, а то всякое может начаться.

– Почтовые голуби подойдут? – Никитий посмотрел на мутное московское небо.

– Очень умно. – Голос Николаши стал строг. – Чип телефонный приобрети и номер мне сообщи, мало ли что… Вдруг у тебя этот телефон, с которого ты, Никитий, сейчас звонишь, отберут. Ну и имена ты себе подбираешь, каменный век какой-то.

– Беру что дают. И не капризничаю, Николя.

– Вернёмся к делу, – продолжил Перегудов. – В Склиф съезди без них. Узнай что и как, а потом уж от них не уходи, пусть тебя пасут. Дай понять, что ты простой, незатейливый мужик, весь на виду. Захотят тебя расспросить, колись сразу. Дескать, сосед по гаражу попросил разузнать про эту Нинку. Что за сосед? Да Колька из семнадцатого номера. А где он сам? Да в командировке. Место? Откуда мне знать, он сам звонит. И вообще, твоё дело сторона, тебе чужие проблемы не нужны. Деньги будут давать – возьми. Подзатыльник отвесят – сдрейфь. Рукам воли, я прошу, до прояснения обстановки не давай. Если ты не один и не можешь говорить открыто, то называешь меня Коля, если говоришь свободно, то Николай. Идёт?

– Хорошо.

– Что ещё хотел сказать, Никитич?

– Муж её бывший в Москве сейчас, оказывается. Представляешь, в Склифе врачом работает. Скорую помощь при отравлениях оказывает.

– С каждым днём всё занятней. Ты бы на него взглянул, Никитий. Может, он что скажет?

– Взгляну, только от молодцов этих отделаюсь – и сразу в Склиф.

– А мать-отец её где?

– На зимовке, в Антарктиде.

– Живут же люди! Всё?

– Да. – Будь здоров. Звони.

– Будь… – ответил Никитий и отключился.

Мастер за ремонт годных часов запросил тысячу. Никитий поблагодарил и вышел на улицу. Толстый и Тонкий побросали окурки и выжидательно уставились на Никития.

«Тьфу», – подумал он и отправился к метро, опять предаваясь размышлениям о дураках.

«Дурак, он человек безвредный, все несчастья от умников, двигателей прогресса, от творцов. Фразочку о двух фирменных российских бедах: дураках и дорогах – придумали, разумеется, умники. Это им обязательно нужно куда-то нестись сломя голову и желательно по хорошей дороге. Разве дурак, глядя на орлов, летящих на запад, догадался бы, что за Атлантическим океаном есть земля? Целый новый континент – Америка? Да ни в жисть… Постоял бы, посмотрел бы дурак вслед гордым птицам и сказал: „Куда летят? Зачем летят? Эх, дураки!“ И пошёл бы домой пиво пить. И остались бы в целости и сохранности самобытные инки, гордые ацтеки, ветреные команчи и даже косматые бизоны. Негров из Ганы никто бы не потащил в рабство. Подумаешь, не было бы у человечества джаза, дамского романа „Хижина дяди Тома“ и потёртых джинсов, всего и делов-то. Зато не увлеклись бы в Европе табакокурением, не маялся бы народ сифилисом, не тратил время на просмотр вестернов. Эх, не помешало бы человечеству иногда быть поглупее. Здоровей бы была цивилизация».

Институт Склифосовского хоть и расположен на пересечении шумного Садового кольца и помпезного проспекта Мира, но главный вход имеет с переулка канувшего в историю Грохольского. Институт представляет собой больничный, на полтора десятка зданий, городок с девятиэтажным корпусом во главе.

Своих следопытов, Толстого и Тонкого, чтобы не мешали и не прознали лишнего, Никитий решил оставить в гардеробе. Он сдал куртку и последним нырнул в закрывавшиеся двери лифта. Толстый рванул пешком по лестнице и, разумеется, потерял его. Теперь верзилам не оставалось ничего, кроме как сидеть возле гардероба и ждать, как путеводную звезду, возвращения объекта.

Строго говоря, Никитий мог бы и не раздеваться, там, куда он направлялся, не требовали, но ему надо было оторваться от топтунов. Иначе они принялись бы шататься по территории, высматривать, а это лишнее.

Через заднюю дверь приёмного покоя Челюскин вышел в больничный двор. Стояла ранняя, самая трепетная осень. Деревья окрашиваются в яркие цвета, слякоть ещё впереди. Время очарования. В такие дни мечтаешь о полнокровной и мощной жизни. А Никитий направлялся в морг.

Жизнь, само собой, не заканчивается остановкой сердца, последним вздохом, физическим распадом человека. Дух и душа не исчезают бесследно, это очевидно, как очевидно и то, что в каждом из нас есть искра Божья. Но почему тогда смерть – безутешное горе и величайшая трагедия? Зачем стенания и слёзы, салюты и отпевания? Видно, нравится душе наш мир, видно, нужна ей зачем-то вся эта суета под названием «земная жизнь». Что составляет человеческую жизнь? Разный вздор: пища, секс, отдых, внешность, деньги. Паратройка инстинктов, и больше ничего. Но как не хочется с этим расставаться!

Возле входа в патологоанатомическое отделение крепкий санитар в ватнике поверх серого халата, подперев стену, курил сигарету без фильтра. Лицо выдавало в нём человека тяжело пьющего и во хмелю опасного. Для такого не существует запретов и преград. Ясно, что смерть для него не является ни загадкой, ни таинством. А что касается жизни, то он давно прошёл огонь, воду и всё остальное и притворил за собой калитку. Казалось, что хоть и бьётся в нём сердце, но кровь уже остыла. Прохладная у него кровь.

С таким договориться можно, подумал Никитий и сказал:

– Уважаемый, это ты на тот свет провожаешь?

– Только до полдороги, – пробурчал, не оборачиваясь, санитар.

– Значит, где проход, знаешь? – Никитий придвинулся поближе.

– А что? Кого туда отправить нужно? – по-прежнему не глядя на собеседника, пробурчал санитар.

– Скорее встретить. – Челюскин помолчал и добавил: – Доводилось?

– Всяко бывало… – Крепыш в ватнике оживился и повернул наконец голову в сторону Никития. – Но не часто, навыка нету.

– А ты попробуй, может, и получится.

– Ладно. – Теперь на Никития смотрел другой человек, человек, в котором проснулись желания. – Говори, что надо?

– Тут четыре дня назад одну женщину в долгий путь проводили, так вот вернуть её надо.

– Кто такая?

– Назарова Нина Константиновна, самоубийство, отравление. – Никитий затолкал в руку санитару две пятисотки.

– Ах, эту… – Тот вздохнул и погрузился в молчание.

Молчание его оказалось настолько глубоким, что не прервалось даже после того, как Никитий прибавил к предыдущим ещё две лиловые бумажки с изображением города Архангельска. Тут пришла пора вздыхать Никитию, потому что ещё одна купюра, на сей раз тысячного достоинства, перекочевала в холодный, как могила, кулак санитара.

– Жива твоя Нинка, принимай. Из желудочного отделения я её лично сюда на каталке вперёд ногами привёз, а уж дальше сама пошла.

– На тот свет?

– Не знаю, не проследил.

– А по бумагам как? – Никитий закурил и протянул пачку санитару, но тот не взял.

– По бумагам паралич дыхательных путей, интоксикация, растворение печени, летальный исход. Труп выдан в гробу. Кремирован на следующий день.

– Кого ты туда положил?

– А тебе какое дело? Сам, что ли, хотел проскочить? Просись, я устрою.

– Ладно, ладно, не кипятись. – Никитий примирительно развёл руками. – Вижу, что глупость сморозил. А кто её получал, по каким документам?

– Известно кто… Родня.

– Какая родня? Кто? – твёрдо спросил Челюскин.

– Вдовец, по свидетельству о браке. Всё, кончай разговор, хватит. – Санитар начал оборачиваться, собираясь зайти внутрь морга.

– Последний вопрос. Вдовец местный?

– Никитий потянул за рукав ватника. – Нет, не местный. Тутошние больше не женятся. Он из персонала восьмого корпуса, желудочного как раз. – Санитар уже поставил ногу на порог.

– Слушай, – Никитий не отпускал рукав, – а на сколько дней, уважаемый, ты можешь впасть в радость запоя?

Санитар остановился.

– Да когда как… То на три, то на четыре дня. На сколько ресурса хватит. А что?

– А на недельку-полторы можешь?

– Зачем?

– А чтобы здесь не отсвечивать, пока я с делами кое-какими управлюсь.

– Ну, если старания удвоить…

– Ты уж поднапрягись, уважаемый. Прояви себя, очень прошу. Клиенты твои, ничего, подождут, – сказал Никитий и увеличил гонорар.

На том и расстались.

Итак, вопрос жизни и смерти решился в пользу жизни. Никитий повеселел. Всегда приятно узнать, что молодая красивая женщина жива и с нею, быть может, ещё придётся увидеться.

Никитий позвонил Николаше и доложил обстановку, чопорно называя того исключительно Николаем. Разговор получился коротким.

– Чего-то подобного я и ожидал. Теперь осталось выяснить, зачем ей это понадобилось.

– А муженек её не знает?

– Возможно. – Коля задумался. – Только опасно к нему с такими вопросами приставать. Можно Леру вспугнуть.

– Тогда я только взгляну на него издалека, мало ли где придётся столкнуться. Не возражаете, Николай?

– Нисколько. Взгляни, дорогой, – сказал Николай и отключился.

– Михаил Ефимович в отпуске со вчерашнего дня. Уехал за рубеж, – пропела колоратурным сопрано толстушка из приёмного покоя отделения, где работал Генкин. – Будет через месяц. Он у нас человек вольный. А вам он зачем?

– Залечил он меня, – тоном, исключающим дальнейшие вопросы, ответил Никитий и отвернулся.

Следопытов у гардероба он не увидел. Никитий, удивлённо озираясь, надел куртку, покачал головой и вышел из здания.

«Погода портится, пора домой», – подумал он и собрался было опять предаться размышлениям о дураках, как вдруг почувствовал сильный тычок под ребра.

– Эй, мужик, ты чё, дурак?

Перед Никитием, с развалившимися во всю ширь необъятными щеками, стоял Толстый, а сзади Тонкий, схватив за локоть правой руки, шипел в ухо:

– Пошли, мужик, не трухай.