Читать книгу Счастливое время романтиков - Ирина Александровна Чернийчук, Владимир Савельевич Комаровский, Александр Вячеславович Воробьев - Страница 8

– И что, после этого ты все равно загремел сюда? – нетерпеливо перебил Литовченко. – А, понимаю, получив расположение старшины роты, ты потерял его в лице замполита или еще кого повыше? И вообще не понимаю, как могла водка стать поперек горла у такого закаленного студента как ты? Насколько я знаю…

– Ты прав, дружище, но только насчет водки. Приходилось пить и не в таких условиях даже в той же учебке. А вот насчет расположения все не так-то просто. Думаю, старшина по-прежнему ненавидел меня и никоим образом не желал видеть в своей роте образованного сержанта, да еще и склонного к справедливости. Представляешь, как бы он со мной намучился? Но тогда я поверил ему, тем более что до самого отъезда он меня больше не трогал, а напротив закрывал глаза на любые даже серьезные, по его мнению, проступки.

Ближе к окончанию службы в учебном подразделении многие распоясались не на шутку. Участились залеты в самоволках и случаи откровенного пьянства среди курсантов. В самоволки по девкам я, конечно, не ходил – не было ни необходимости, ни желания, а вот от выпивки не отказывался.

Однажды в честь международного женского праздника офицеры части заказали в поселке кафе, а наш ансамбль, естественно, музыку обеспечивал. Вот это праздник получился, скажу я тебе! И больше даже не для офицеров и их жен, привыкших к такого рода торжествам, а для нас. Оторвались мы тогда на полную катушку! Пьяные офицеры неожиданно стали добрыми, словно и вправду отцы родные: соревновались, кто больше нам на эстраду изысканной жратвы со стола принесет, втихаря и по рюмахе налили. Плясали до двух часов ночи, а когда разбегаться начали, на столе столько всего осталось, что можно было весь взвод еще накормить и напоить! А нам нужно было автобус дождаться, аппаратуру погрузить… Последним командир части уходил. Глянул в растерянности на нас, потом на стол, понимая, что мы этого так не оставим (не жалко, просто испугался, что напьемся), и не знает как поступить. Спасибо вышестоящее руководство, то есть жена, схватила его за шиворот и потащила на выход, обзывая пьяным боровом и другими непотребными словами, хотя по сравнению с другими он еще нормально держался. У самого выхода сумел таки тормознуться, оглянулся и безнадежно так попросил:

– Хлопцы, вы только не очень… По-братски прошу!

– Да двигай уже! – и снова получил пинок от жены. – Солдатикам тоже расслабляться нужно. Не все же вам, кровопийцам…

Ну, тут, конечно, мы и расслабились! Не спеша выпили, закусили, быстро побросали аппаратуру в автобус и снова вернулись, чтобы с собой еще чего прихватить. С сумкой в часть не пойдешь – могут и тормознуть на КПП, а только то, что на себе унести сможешь. Многие стали по карманам котлеты да курей рассовывать, а я подумал – всего не унесешь, но главное – это выпивка, чтобы друзей угостить. Некоторые одновзводники уже и вкус спиртного забывать стали, а кормили в учебке и так неплохо. Две бутылки коньяка в рукава шинели засунул, чтобы уж точно не нашли в случае шмона, а пару бутылок водки по карманам – отберут не так жалко. Но обошлось – сержанты в два часа ночи мирно спали, а солдат солдата не обидит.

Пришел я в казарму, хоть и немного навеселе, но понимаю, что все должно быть тихо, без суеты, чтобы дежурный по части не заметил, и сержанты не проснулись. Первым начал потихоньку будить своего лучшего друга Серегу Ковалева, самого старшего и авторитетного из нас, который в отличие от всех умудрился в учебке ефрейторские лычки получить.

– Что случилось? – не открывая глаз, недовольно поинтересовался он.

А мне поприкалываться захотелось. Это здесь бойцы воротнички вечером не спеша пришивают и бреются, а в учебке часто не успевают и делают это ночью.

– Ты подшился? – спрашиваю.

– Да. Дай поспать!

– А побрился?

– Побрился. Отстань!

И тут я достаю две бутылки водки из карманов и тихо ими так звякаю у него над ухом. Серегу аж подкинуло.

– Откуда?

– От верблюда! Пить будешь?

– Кто ж откажется?!

– Тогда тихонько одевайся и наших буди.

Минут через пять собрались на совет бывшие студенты.

– Где пить будем? В казарме точно спалимся, а по части шастать в поисках укромного места и вовсе опасно.

– Может, в туалете?

– С ума сошел? Еще я среди толчков не пил!

(Туалет располагался на улице).

– В курилке и за казармой точно не получится – фонари везде.

– Да, похоже, и вправду в туалете придется…

– Ну, в туалете, так в туалете… Только выходить по одному, а то подозрительно будет. И кружки свои не забывайте.

Минут через пятнадцать собрались все восемь бойцов с высшим образованием – «малолеток» развращать не стали, да и спиртного на такую ораву не напасешься.

– Есть и водка, и коньяк, кто что желает.

– Ух ты!

– По мне хоть барматуха, лишь бы вставило!

– Наливай, что под руку попадется!

Когда кружки были слегка наполнены, вопрос встал и о закуске.

– Артем, а из хавчика прихватил чего?

– Что у меня шинель резиновая? Там выбирать приходилось – либо пойла побольше, либо поменьше, но с закусоном. Чем бы я такую ораву напоил, если бы бутербродами шинель нашпиговал?

– И то верно.

– Ах да! Горсть конфет еще в начале вечеринки со стола сгреб на случай, если кормить не будут. Как раз по конфетке на рыло. Хотя, нет, одной не хватило… Но мне-то уже не надо! Я накушался дня на три! Пейте, мужики! После первой и туалет баром покажется.

– Может, воды принести из казармы для запивона? – предложил кто-то.

– Да пейте уже, пока не спалились! – возмутился Ковалев. – По мне так я могу и коньяк водкой запить на худой конец…

Никто из нас, прожжённых в этой жизни, конечно, с пьянкой не попался, а вот четверо молодых однажды не рассчитали и влетели на полную катушку! И знаешь, дружище, какое им наказание Касторский придумал? Ты сейчас со стула упадешь! Освободил от службы, но приказал до конца учебки до дна выгребную яму в туалете вычерпать! И представь, побоялись ослушаться! Опустили туда лестницу, и так ведрами дерьмо вычерпывали, передавая по цепочке в цистерну. Им даже стол отдельный в столовой выделили из-за невыветриваемого характерного запаха. «А не будете черпать, – пугал Касторский, – всех отправлю служить за полярный круг!» Говорили, что были у нас и такие распределения.

– И что, так и черпали до конца? – ужаснулся Литовченко.

– Нет, недели на две хватило. А потом бросили. Пусть хоть на Северный полюс, хоть в Антарктиду посылают.

– Да, жестко у вас там было, не то, что здесь. Но, все же почему тебя в учебке не оставили?

– Ну, почему, я тебе свои догадки уже озвучил, а как случилось, прямо детектив получается. Объявили нам, что завтра первые четыре человека отправляются в Чехословакию, но кто – вечером объявят. Тут же замполит мне и шепнул, что я в этой команде.

– Запасным поедешь, – уточнил.

– Это как?

– Если кто-то по каким-либо причинам не проходит за границу, то всегда должен запасной присутствовать. Только с высшим образованием тем более не возьмут. Даже не знаю, почему на тебе остановились, может, чтобы этих четырех точно забрали? Скорее всего. Я ведь точно знаю, что тебя в учебке оставить хотят, хотя всякое может быть. Касторский вас сопровождает, а от него всего можно ожидать. Ему сержанты ручные нужны.

– А он утверждал, что напротив…

– Касторскому поверить – все равно, что бдительность потерять в военное время, – грустно возразил замполит, – так что будь начеку. Мне, если честно, не хотелось бы с тобой так быстро расставаться. Зная эту хитрую и пронырливую свинью, я не удивлюсь, если завтра ты за границей окажешься, хотя, конечно, нужно надеяться на лучшее.

Попрощались мы на всякий случай, а вечером на построении Касторский выходит со списком и торжественно так с огромными паузами объявляет фамилии бойцов, которым необходимо пришить лычки младших сержантов, получить паек на двое суток, собрать вещмешки и быть готовыми к отъезду. Четверых назвал и, выдержав очень значительную паузу, когда все уже подумали, что список закончился, обозначил меня.

– Что, Санин, не ожидал? – тут же ехидно прокомментировал.

Зная все заранее, я, конечно, никак не среагировал, только усмехнулся ему в ответ, типа, меня этим не проймешь, хотя на душе стало неспокойно.

В этот вечер, собрав все необходимое для отъезда, я решил хорошенько выспаться, но меня разыскал Ковалев, сообщив, что наш зам. командира взвода старшина Примак приглашает зачем-то в канцелярию. Зайдя туда, мы увидели некоторых сержантов взвода, которые собирались на дембель этой весной.

– Присаживайтесь, хлопцы, – пригласил Примак, отличающийся до этого строгостью и педантичностью, и, обращаясь к не менее суровому Бутко, распорядился, – наливай, Петро.

На обшарпанном столе тут же появились граненые стаканы, сало, репчатый лук и хлеб, а также огромная стеклянная емкость с мутноватой светлой жидкостью, именуемой на местном наречии перваком.

– Учеба ваша подошла к концу, – констатировал Примак, – неплохо бы и отметить это дело. Ну, вздрогнули!

Осушив стаканы, которые тут же снова наполовину были наполнены натренированной рукой Бутко, Примак с незнакомой доселе интонацией в голосе обратился к нам с Ковалевым:

– Вы, хлопцы, не обижайтесь, если что не так было. Мы ведь требовали с вас все по Уставу, а, если и нагрубили когда, извиняйте. Вы сами теперь младшие командиры, так что должны понимать, и вести себя соответственно, когда в войска попадете. Возьмите адреса и обязательно напишите, как служба. Может, и совет дельный дадим. Помните, я перед строем как-то зачитывал письмо одного из наших бывших курсантов, как он мне спасибо говорил за армейскую науку и извинялся, что не слушал, а только злился, считая, что я придирался к нему? А вы еще посмеивались, какой подхалим и лицемер! Помните, он меня в письме по имени называл, а не по званию и фамилии? А вы хоть помните, как меня зовут?

– Старшина Примак! – почему-то решил съязвить Ковалев.

– Василием, Васей, – ничуть не обиделся Примак, – так впредь и обращайтесь. Наливай, Петро, по третьей, и хватит на сегодня, а то неровен час залетят мужики накануне отъезда, да еще по нашей вине… И спать!

– И ты знаешь, Вова, – расчувствовался Санин, – эти полчаса беседы стерли у меня из головы все накопленные до этого обиды и даже душевные травмы, полученные в учебке не только от младших командиров, но и всех вообще. А прапорщик Касторский на какое-то время показался просто жалким запутавшимся дурачком в своем рвении повелевать людьми и решать их судьбы по своему усмотрению. В этом, по-видимому, и есть то, что мы называем необычным проявлением русской души. Только не хмурься – под русской я понимаю и украинскую, и белорусскую, и казахскую – все наши общие армейские души.

А на следующий день, следуя своему ловкому плану, Касторский, конечно, избавился от меня, приказав одному из солдат под страхом смерти оставаться в машине, а «покупателям»9 доложил, что больше у него никого в наличии нет. Забирать меня в Чехословакию или нет, споры, похоже, продолжались долго. В конце концов, ко мне подошел какой-то полковник и по-отечески спросил:

– А сам-то ты, сынок, хочешь служить за границей?

Не желая показаться упрямым или разборчивым, а также продолжать службу под началом прохиндея-прапорщика, я сказал, что да. И правильно сделал, как потом выяснилось. А через полгода узнал от вновь прибывшего из нашей учебки курсанта, что, дослужившись до старшего прапорщика, Касторский спешно оставил военную службу, когда его по разнарядке хотели отправить служить в Афганистан. Под его личиной, оказалось, скрывался убежденный пацифист.

– Странно, а почему ты мне раньше ничего этого не рассказывал? – удивился Литовченко.

– Так ведь я не знал, что ты в прапорщики подашься!

– И что?

– А то, чтобы не стал прапорщиком Касторским!

И оба от души заржали.