Читать книгу За демократию: местная политика против деполитизации - Александр Замятин - Страница 3

Независимая общественно-политическая деятельность в современной России – довольно безнадёжное предприятие. В качестве местного активиста можно добиться точечных успехов, но на один такой случай приходится десять неудач. Вдобавок нас иногда посещает печальное осознание того, как сильно эта работа похожа на попытки залить лесной пожар ручным ковшом: наши локальные достижения не складываются в осмысленную стратегию, ведущую к принципиально иному будущему.

Если вы всё же не останавливаетесь на этом пути и уже созрели для перехода от локального активизма к полноценной публичной политике, то вы мгновенно столкнётесь с тем, что вам некуда податься. Сегодня в стране фактически нет таких организаций, в которые мог бы прийти политический энтузиаст и заняться системной работой. Любой общественно активный человек с достаточно широким взглядом на вещи хотел бы присоединиться к корпорации единомышленников с налаженной регулярной деятельностью, которая периодически даёт осязаемый результат и в которой для этого энтузиаста есть внятные перспективы роста в меру его индивидуальных способностей и амбиций. Это касается не только тех немногих, кто хотел бы посвятить жизнь политической работе, но и всех тех неравнодушных граждан, которые задаются вопросом, что они могут сделать для улучшения нашего общественного самочувствия. Ни первым, ни вторым наше общество сегодня не может предложить практически ничего.

В современном мире такими точками концентрации политической энергии и социальными лифтами для политиков обычно являются партии, профсоюзы, НКО и местные сообщества. У нас все четыре сектора находятся в подавленном и малоразвитом состоянии, на что есть вполне конкретные исторические причины. Разумеется, в такой большой стране можно отыскать убедительные примеры успешных общественных проектов, а единичные оппозиционные политики даже преуспели в создании устойчивых организаций, но этого явно пока слишком мало, чтобы удовлетворить наши общественно-политические потребности.

Дело критически усугубляется тотальной деполитизированностью самого общества. Болезненная аллергия на политику уже много лет отравляет общественную атмосферу. Завести разговор о политических предпочтениях с родственниками, среди коллег по работе или в лифте с соседями – лучший способ испортить отношения и поймать косые взгляды. Табу на политику стало в России частью бытового этикета, а заявление «я вне политики» как будто является хорошим тоном. Всякий, кто пробовал заниматься хотя бы даже самой безобидной агитацией, сталкивался с типичным обывательским отторжением: «давайте обойдёмся без политики», «всё уже и так решено за нас», «мне это неинтересно», «это пустой пиар» и так далее. Это явление иногда называют «выученной беспомощностью».

В результате общая политическая культура находится на поразительно низком для такой образованной страны уровне. Люди часто имеют очень смутные представления о том, что собственно такое политика и зачем она нужна в нашей жизни. Человек может быть вполне зрелым в бытовой и семейной сферах жизни и одновременно глубоко инфантильным в общественных отношениях. Мы не ходим на выборы, не следим за дебатами, не знаем своих представителей в парламентах, игнорируем общие собрания собственников своего дома и предпочитаем считать, что управление всем, что находится за пределами нашей частной жизни, является вовсе не нашей заботой, а работой неких специально обученных людей, которые уже находятся под чьим-то контролем. Деполитизация стала ключевой характеристикой нашего общества1.

При этом политика в России всё же существует, потому что в любом случае кто-то должен принимать решения о том, как нам всем вместе жить дальше и в каком направлении развиваться. Сам факт существования государства, политического класса и соответствующих привилегий говорит о том, что мы не считаем сферу политического по-настоящему враждебной. Несмотря на распространённое отвращение к политике, никакого повсеместного запроса на её ликвидацию как таковой нет и никогда не было, просто каждый в отдельности считает её не своим делом.

Фокус заключается в том, что 99% реальной политики сконцентрировала в своих руках микроскопическая элита, состоящая из высшего чиновничества и крупных бизнесменов2. Она непроницаема для всех остальных людей в стране и находится в сложных отношениях с общественным мнением. Поэтому всякая попытка самостоятельно создать независимый политический проект является для элиты вызовом, на который она отвечает ожесточённым сопротивлением: например, регистрация любой новой партии должна быть санкционирована «сверху», что противоречит закону, но является устоявшейся практикой. Обладая огромными ресурсами, элита ведёт постоянную целенаправленную работу по предотвращению низовой самоорганизации в обществе3.

На что в таком случае мы вообще можем рассчитывать? Как и зачем заниматься политикой в эпоху общественной апатии, авторитаризма и деполитизации? В этой книге предлагается вариант ответа, который может внушать определённый оптимизм и задавать конкретную направленность политической практике. Чтобы сформулировать и обосновать его, нам придётся постепенно разобраться с целым клубком взаимосвязанных проблем. Почему люди в России так пренебрежительно и инфантильно относятся к политике? Является ли это следствием особой ментальности нашего народа? Означает ли это, что демократия не подходит нашей стране? Сводится ли сама демократия к сменяемости власти через выборы? Актуальны ли для нас классические идеологические границы? Верно ли, что оздоровление экономики можно осуществить только через снижение роли государства, защиту частной собственности и независимые суды? Есть ли, наконец, последняя капля народного терпения, и откуда придёт наше спасение?

Некоторые отчаянные умы считают, что политическая незрелость и необустроенность нашего общества зашла настолько далеко, что нет никакого смысла говорить о перспективах независимой политики, по крайней мере на нашем веку. В таком случае нам следовало бы остановиться на этом диагнозе и посвятить себя чему-то более жизнеутверждающему. На самом же деле этот диагноз очень сомнителен, и чтобы продемонстрировать это, мы прежде всего разберёмся с тем, как работает деполитизация и какие стили политического поведения она порождает.

ИСТОЧНИКИ И СЛЕДСТВИЯ ДЕПОЛИТИЗАЦИИ

Возможно, нет более яркого симптома деполитизированности нашего общества, чем попытки участников любой стихийной протестной кампании подчеркнуть внеполитический характер своих требований. «Мы хотим сохранить наш парк (больницу, музей и т.д.), и не надо примешивать сюда политику», – говорят в таких случаях. Так, на волне протестов против сокращений в системе здравоохранения Москвы в 2015 году один из лидеров медиков Андрей Коновал подчёркивал: «Я считаю, что нам удалось убрать политизированность. Требования по отставке Алексея Хрипуна4 к политическим отнести не могу – это фигура больше техническая, а не политическая, и от его отставки, условно говоря, режим не падёт. И на второй акции мы уже не дали слова ни одному представителю партий, то есть сознательно был приоритет у врачей, медиков и общественных активистов»5. Звучит парадоксально – будто партии не могут представлять интересы медиков, но симптоматично.

Рассуждающие так активные граждане не хотят ассоциировать себя с политиками и считают свои требования чем-то существенно внеполитическим. В этой картине мира политика сводится к толканию локтями за места в тёплых кабинетах, в котором участвуют исключительно жадные до власти циники и которое не имеет никакого отношения к нашей повседневной жизни, тогда как целью «социального» (или «гражданского») протеста является не смена власти, а исправление технической ошибки. Несмотря на очевидную ложность такого различения (стоит напомнить, что любое коллективное управление общим благом и есть предмет политики), в этом присутствует определённая рациональность. Во-первых, считается, что появление политиков в протесте уменьшает его шансы на победу, потому что чиновники будут отрицательно реагировать на лозунги и спикеров, касающихся собственно их власти. Во-вторых, политики всегда окружены токсичным ореолом, который может отпугнуть от протеста массовую аудиторию потенциально заинтересованных в нём аполитичных обывателей. Таким образом, деполитизация протестной активности указывает нам на деполитизацию всего общества.

Посмотрим внимательно на два приведённых мотива деполитизации. Первый – стремление отмежеваться от политиков – говорит об их стигматизации в общественном мнении. Скажем прямо, у нас достаточно оснований называть политику «цирком» и шарахаться от её действующих лиц. Простой опыт наблюдения за политической жизнью подсказывает, что достойных людей там мало или нет совсем. Люди и партии, с которыми в стране в первую очередь ассоциируется политика, на сцене уже больше 25 лет. У них нет амбиций и программ, их положение в системе власти никогда не меняется, об их идеологической платформе никто не может сказать ничего определённого, в том числе они сами. Зато они регулярно оказываются замешаны в скандалах. Отсюда расхожая формула «политика – это грязное дело», и попробуй докажи обратное, когда условные Жириновский и Зюганов десятилетиями поливают друг друга помоями по телевизору, а вне телевизора никакой публичной политики практически нет6.

Следует отдавать себе отчёт в том, что такая картинка создана искусственно и поддерживается элитами. С начала 2000-х годов власти последовательно повышали барьеры для входа в публичную политику. Консолидация крупнейших телеканалов, радиостанций и печатных изданий в аффилированные холдинги стала важнейшим итогом первых двух путинских сроков, а президентская администрация всё это время открыто подавляла любые попытки самостоятельного развития партий и общественных движений, о чём мы ещё поговорим в дальнейшем. В душном авторитарном режиме у нас было слишком мало возможностей попробовать что-то отличное от того меню, которое предлагает Кремль. Как итог – статус публичного политика и депутата дискредитирован, эти слова часто являются чуть ли не ругательными. При этом сама элита даже не пытается представить своих людей у власти как исключение из правила – её риторическая ставка скорее заключается в том, чтобы убедить нас, что все политики заведомо плохи и поэтому не стоит даже пытаться разбираться в их сортах.

Второй мотив деполитизации в приведённом примере заключается в попытках угодить принимающим решения чиновникам вместо того, чтобы пригрозить им утратой народного доверия. Он связан с тем, что народ на практике отлучен от управления страной и хорошо это осознаёт. Наш постсоветский опыт свидетельствует о том, что даже при формальном соблюдении выборного принципа формирования государственной власти никакого реального выбора у нас нет. «Что толку голосовать?» – ещё одна расхожая деполитизирующая формула, которая выражает то вполне обоснованное ощущение, что система власти неподотчётна и неподконтрольна нам. И снова странно было бы доказывать обратное, когда именно это мы и наблюдаем на протяжении всей современной российской истории.

Последние конкурентные президентские выборы в стране состоялись в 1996 году. Тогда элиты лишь ценой огромных усилий добились победы непопулярного Ельцина и вынесли для себя простой урок: политическую конкуренцию нужно предотвращать на дальних подступах. Вся политическая история 1990-х годов была серией подавленных исторических конфликтов, драматизм которых в том, что активные контрэлиты всякий раз проигрывали, даже если пытались опираться на массы. Кризис 1998 года, чехарда в правительстве и крах парламентских иллюзий вокруг либеральных и коммунистических блоков – всё это окончательно привело народ к разумному самоустранению из политики как места, где наша воля будет брутально и показательно раздавлена.

К началу 2000-х годов страна уже была тотально разочарована, на чём ловко сыграл Путин. В последующие 20 лет у нас было ещё меньше оснований поверить в возможность влияния на общественно-политический курс страны. Выборы всех уровней на глазах становились всё менее конкурентными и более управляемыми сверху. К концу 2000-х годов почти никто за пределами элит не мог похвастаться тем, что сместил неугодного депутата, мэра или губернатора, а без подобной успешной практики трудно поверить в свои силы и потенциал политических перемен. Всё это закономерно парализует нашу политическую волю и заставляет думать, что политика является делом сильных мира сего, тогда как для нас – это борьба с ветряными мельницами.

И, наконец, нельзя не упомянуть отдельно стоящий третий мотив деполитизации – страх. Многие объясняют отказ публично высказывать свои политические взгляды именно боязнью подвергнуться преследованиям. Несмотря на то, что требование скрыть свои политические взгляды равноценно вымогательству или угрозе и запрещено базовыми законами, оно часто воспринимается в нашем обществе как естественное: «Вы же сами всё понимаете». Многие, например, считают, что естественной задачей полицейского является преследование тех, кто открыто критикует власть, тогда как по букве и духу всё ещё действующей Конституции он, напротив, обязан обеспечивать безопасность и право на свободное высказывание любого выступающего, митингующего и пикетирующего.

В этом страхе преобладают иррациональные начала, потому что он часто не имеет конкретных оснований, и люди сами воображают возможные негативные последствия участия в митинге, критического поста в интернете или даже подписи под безобидной петицией. Одновременно нельзя отрицать, что за ним стоит наш общий опыт реальных политических репрессий. Узнаваемость оппозиционных политиков в массах в значительной степени построена на том, что это люди, которые постоянно попадают под репрессии. Каждый политический активист слышал от своих деполитизированных знакомых полушуточный вопрос: «Тебя ещё не посадили?». После убийства Бориса Немцова к этому прибавилась страшная фраза: «Что ты вылезаешь? Тебя же убьют». Именно на этот мотив деполитизации работают жёсткие и показательные преследования оппозиционеров. Оказывается, нас надо отпугивать от политики.

Кремлёвский рецепт деполитизации страны оказался прост: зачищаете информационное пространство от свободной политической дискуссии, заполняете его неприятными людьми с дурным имиджем, исключаете всякую возможность позитивного политического опыта и самоорганизации, приправляете всё это точечными репрессиями в отношении самых стойких – и наблюдаете, как народ сам приходит к убеждённой аполитичности.

Дополнительным свидетельством того, что деполитизация – это осознанная стратегия элит, является тот факт, что сами они искусно эксплуатируют и подпитывают её. На всех этажах власти от местных функционеров «Единой России» до президента и олигархов мы слышим одни и те же заклинания: «Не надо политизировать проблему», «Нужно работать, а не на площадях воздух сотрясать», «Народ баламутят провокаторы».

Эта риторика оказывается необычайно удобной. Так, первой реакцией властей на народный гнев после страшного пожара в Кемерово в 2018 году стало указание на политизированность и маргинальность тех, кто его выражал. На следующий день после трагедии у администрации города собрался стихийный митинг в несколько тысяч человек, люди требовали прозрачного расследования случившегося, справедливого суда и поиска виновных вплоть до отставок крупных чиновников. Губернатор Аман Тулеев на эпохальных кадрах экстренного совещания у Путина объяснял происходящее работой зачинщиков от оппозиции, «двухсот бузотёров», и ничего не говорил собственно о пожаре. Вскоре президент отправил в отставку губернатора с двадцатилетним стажем и несколько высокопоставленных чиновников. Одной рукой власти приглаживали ситуацию, призывали не политизировать трагедию («не надо пиариться на чужом горе»), а другой выполняли минимальные политические требования протестующих, но уже выдавая их за своё мудрое волевое решение.

Подобной деполитизирующей тактикой защиты пользовался и экс-премьер Дмитрий Медведев в 2017 году, когда комментировал громкое расследование ФБК о своих коррупционных сверхдоходах: «Это выгодно тем, кто заказывает подобного рода сюжеты, материалы… люди, у которых есть вполне конкретные политические цели… Это бесчестная позиция, это просто способ достичь собственных шкурных целей». Снова ни слова по существу вопроса и перевод внимания на политические амбиции авторов расследования, которые в его речи представляются нелегитимными. И снова отложенная (на несколько лет) отставка, последовавшая за стремительным падением его рейтинга.

Показательно, что схожую риторику продемонстрировал в 2009 году олигарх Олег Дерипаска (что ещё раз подчёркивает общие для всей элиты идеологические установки), когда протестующие в Пикалёво перекрыли трассу Вологда – Новая Ладога. Будучи основным акционером разоряющегося градообразующего предприятия, Дерипаска так объяснял возникшее социальное напряжение: «Люди же хотят ажиотажа, которые на этом… они же не работники. Те, кто перекрывает дороги, они, как правило, не работают. То есть это профсоюзы. Надо понимать, тот, кто работает, тот всегда себе найдёт работу. Но есть люди, которые легко возбудимы и выходят на дороги». Заниматься ручным решением проблемы в Пикалёво тогда приехал премьер Путин, который под камеры заставил Дерипаску подписать якобы7 невыгодное для него соглашение, удовлетворяющее протестующих.

Во всех этих случаях мы видим одну и ту же схему: как только протест созревает до осознания своих политических требований, его оппоненты приводят в свою защиту слова о недопустимости политизации вопроса, после чего протестные требования в неявном виде выполняет тот единственный человек, которому доступно политическое решение, благодаря чему его собственная власть не может подвергаться сомнениям8. Таким образом, деполитизация стала, возможно, самой ценной находкой современных российских элит, для которых она является не только риторической стратегией самозащиты, но и способом лишить нас позитивного опыта политической борьбы, чтобы закрепить нашу аполитичность и неверие в свои политические возможности.

Но как элитам удаётся продать нам этот фокус? Как получается, что они открыто игнорируют нашу политическую волю и приватизируют политику, а мы не просто не сопротивляемся, но впадаем в безразличие и с удовольствием отдаём свои политические права? Дело в том, что почти никто не воспринимает эту ситуацию так, как она сформулирована здесь. В этом заключается главный эффект деполитизации – чем сильнее вы ей подвержены, тем меньше вы её замечаете.

За пределами узких политизированных кругов никто не рассуждает о своём политическом отчуждении, потому что в нашей повседневной жизни для этого просто нет места. Спросите своих аполитичных знакомых, когда они в последний раз участвовали в обсуждении и принятии решений по какому-либо общественному вопросу. Скорее всего, никогда. А в отсутствие коллективной практики принятия политических решений и ответственности за них у нас нет и языка для разговора о политике – его подменяют бессмысленные и навязанные ярлыки вроде «ватников» и «либерастов» и прочие суррогаты политической повестки.

Ошибочно было бы ожидать от всех людей некоторой предустановленной политической грамотности и ангажированности, как это часто делают политизированные активисты, затаившие обиду на окружающих обывателей за их равнодушие. Если человек не пришёл на ваш митинг или не подписал петицию, не стоит торопиться приписывать ему безнадёжную политическую отсталость – с большой вероятностью он не понимает смысла ваших предложений, потому что в его жизни просто не было повода всерьёз подумать об этом. Несмотря на то что все люди имеют те или иные представления о благе и счастье и стремятся реализовать их, эти представления ещё должны быть раскрыты на практике и подвергнуты дискуссии, от которой что-то зависит. Наше первичное примитивное понимание общественных отношений всегда неполноценно, оно развивается только в процессе совместного с другими людьми принятия решений по общим делам.

На это можно возразить, что у каждого есть выбор и многие добровольно самоустраняются из политической жизни. Но, как мы видим, момента выбора здесь как раз нет. Участие имеет смысл тогда, когда от тебя что-то зависит. Тем временем реально отражающиеся на нашей жизни вопросы – о налоговой системе, ценах на бензин, зарплатах, о здравоохранении и образовании, о пенсионном возрасте, федерализме, местном самоуправлении и о многом другом – полностью выведены из-под нашего контроля, решения по ним принимаются без нас. В нашей повседневной жизни чаще всего просто нет развилки «самоустранение или участие», и, как следствие, не возникает и артикулированной необходимости создавать площадки для политической дискуссии, дебатировать и развивать свой политический язык.

Ещё один распространённый подход к этой проблеме заключается в том, чтобы стимулировать участие в политике с помощью социальных поощрений подобно тому, как зарплаты стимулируют к труду. Канадский политический теоретик Кроуфорд Макферсон разбирался с этой идеей ещё в 1970 годах в связи с нарастающей тогда политической апатией в западных странах и высказал по этому поводу замечательную мысль:

«Что может быть честнее, чем отдача, пропорциональная вложению политической энергии? Апатичным гражданам не следует ожидать такой же отдачи, как у более активных. Это было бы честным принципом, совместимым с демократическим равенством, если бы апатия была независимой величиной, т.е. если бы апатия была в каждом случае следствием принимаемого индивидом решения относительно более выгодного использования своего времени и своей энергии и выбирающего между политическим участием и чем-то другим, а также если бы каждый индивид мог ожидать, что каждый час, отданный им политике, будет иметь такую же стоимость, такую же покупательную силу на политическом рынке, как и затраченный любым другим индивидом»9.

Макферсон приходит к неприятному выводу о том, что источником деполитизации является не только авторитаризм, но и более структурная вещь – неравенство:

«Но как раз это и невозможно. Те, кому в силу своего образования и своих занятий труднее, чем другим, находить, усваивать и взвешивать информацию, необходимую для эффективного участия, оказываются, конечно, в проигрыше: час их времени, отданный политическому участию, не будет иметь такого же эффекта, как час, отданный этими другими. Они знают об этом, и отсюда их апатичность. Таким образом, социальное неравенство порождает политическую апатию. Апатия не есть какая-то независимая величина»10.

Это объясняет, почему некоторым людям всё же удаётся заметить деполитизацию и начать сопротивляться ей. Если бы дело было лишь в авторитарном навязывании нам апатии, любая политическая рефлексия оставалась бы исключительной прерогативой элит. Но что-то позволяет нам с вами прямо сейчас зафиксировать деполитизацию и мысленно положить её на лопатки, в то время как с большинством людей в стране этого пока не происходит. Надо признать, что сама структура занятости в современных обществах не оставляет больших возможностей для участия в политике. Если человек не меньше 200 дней в году находится на работе, а остальное время едва успевает посвящать семье и индивидуальным нуждам, то когда же ему заниматься политикой? В соответствующей главе мы ещё отдельно обсудим связь неравенства с демократией и подходы к этой фундаментальной проблеме.

Из всего сказанного видно, что нас затягивает в порочный круг деполитизации: чем больше мы отлучены от принятия решений, тем меньше у нас пространства для политической дискуссии, тем слабее развито наше политическое сознание и тем глубже наша слепота относительно исходной пагубной отстранённости от принятия решений. Слабое звено в этой цепи – то самое, с которого она началась, – сужение политического участия. Поэтому рецепт реполитизации может быть основан на возвращении в массы опыта коллективного принятия решений, то есть на радикальной широкой демократизации снизу.

Переходя от общих слов к конкретному примеру, могу заметить по своему опыту, что люди часто не имеют ни малейшего представления о своих правах на жилищное самоуправление и относятся к этому вопросу крайне отстранённо и инфантильно, пока перед ними не встанет насущный вопрос, скажем, о капитальном ремонте жилого дома. Мне много раз доводилось наблюдать, как при должной организации процесса вчерашние аполитичные «постояльцы» дома становятся участниками большого соседского предприятия по совместному контролю за ремонтом и начинают говорить о таких общественно-политических материях, которыми раньше демонстративно пренебрегали. Аппетит приходит во время еды.

На этом примере можно видеть, что, во-первых, реполитизация в принципе возможна, и, во-вторых, мы можем ей способствовать. Любая общественно-политическая кампания может стать эффективным опытом участия, если она захватывает новую аудиторию и индоктринирует тех, кто раньше был аполитичен. Нам нужно пользоваться всеми историческими возможностями для возвращения процесса принятия решений в руки тех, кого они в конечном счёте затрагивают. Такие возможности редки, но выпадают чаще, чем нам кажется. Однако всё сказанное предполагает определённый подход к политике, который сегодня разделяется далеко не всеми в оппозиции.

ДВА ПОДХОДА К ПОЛИТИКЕ

Наиболее распространённый на сегодня подход к независимой политике можно обозначить как наивно меритократический. Исповедующие его люди сфокусированы на некомпетентных и вороватых чиновниках всех уровней, от муниципалитетов до Кремля, которые заняты своим личным обогащением и портят жизнь остальной стране. Внутри этого подхода есть разные версии того, как мы к этому пришли, но все они объединены общим пониманием роли независимого политика как носителя прогресса и цивилизатора: он должен вытеснить всю ту порочность, иррациональность и старомодность, которую принесли с собой на управленческие высоты эти варвары и коррупционеры. Сама политика в этом подходе представляется полем битвы между вцепившимися в свои кресла недостойными людьми у власти и их антагонистами в оппозиции, которые, соответственно, олицетворяют порядочность, здравый смысл и современность.

Речь идёт именно о практическом подходе, а не о теории или идеологии. Его основная формула – «мы хотим, чтобы в политике было как можно больше адекватных людей» – сообщает нам, что в мире существует небольшое количество «адекватных» людей, а смысл и предназначение независимой политики заключается в увеличении их удельной доли во власти. При этом, конечно, невозможно определить, что именно означает их «адекватность» и какой социально-политический порядок они должны реализовать – с этими вопросами открывается область идеологических разногласий, которая купируется сторонниками наивной меритократии до лучших времён. Единственным критерием «адекватного» политика могла бы быть электоральная поддержка – он победил на честных выборах, а значит, удовлетворяет избирателей, но и это не срабатывает, потому что у плохих политиков из противоположного лагеря тоже могут быть настоящие избиратели. С точки зрения наивной меритократии, для движения в направлении «власти адекватных людей» на практике достаточно понимать, чем замшелый хапуга отличается от честного человека, вне зависимости от того, голосуют за него или нет.

Пожалуй, самым показательным примером подхода наивной меритократии является набирающий обороты политический урбанизм11. Его ставка заключается в том, чтобы продвигать современные урбанистические концепции путём внедрения во власть просвещённых урбанистов с передовыми идеями и знаниями и вытеснять тех ретроградов, которые управляют этой сферой сейчас и допускают градостроительные ошибки. Политические урбанисты уже не настолько простодушны, чтобы пытаться изменить систему изнутри и идти работать при власти. Их стратегия заключается в том, чтобы формировать запрос на удобные города и завоёвывать под него самостоятельное политическое представительство. Так, в 2017 году в Москве появились десятки муниципальных депутатов, которые видят свою роль в том, чтобы добиваться качественного благоустройства дворов и прочих общественных пространств хотя бы на самом низовом уровне. Их пафос – обладание знаниями о том, как «делать хорошо и правильно». Урбанистика, говорят они, это специальная область знания, поэтому вопросы обустройства наших городов нужно передать в руки профессионалов, подобно тому как лечение мы доверяем лишь дипломированным докторам. Если же взгляды местных жителей не соответствуют представлениям такого депутата-урбаниста о хорошем дворе, то он должен их просветить или проигнорировать.

В приведённом описании наивной меритократии есть одно гигантское белое пятно – общество. Какая роль в ней отводится тем, кто сегодня находится за пределами власти, оппозиции и круга продвинутых активистов? Существенной, но неявной особенностью этого подхода является то, что все остальные люди для него либо не существуют, либо, хуже того, становятся препятствием. Народ в нём вообще не является действующим лицом, заслуживающим внимания, потому что его не видно на выборах и митингах. Их интересует только та его заведомо малая часть, которая в состоянии оценить по достоинству прогрессивную роль независимого политика. Все остальные рассматриваются скорее как балласт, на который опирается действующая власть.

Наивная меритократия, конечно, выступает за свободные выборы, но с предостерегающими оговорками о неготовности народа к демократии и нежелании масс брать на себя ответственность. Поэтому в электоральной системе она видит скорее возможность отбирать лучших и передавать им право на подавление остальных во имя внедрения своих программ, нежели механизм народного самоуправления. В политологии такой подход обычно называют авторитарной модернизацией, хотя сами сторонники наивной меритократии часто не соглашаются с таким определением, потому что находятся в оппозиции к авторитарному режиму и вынуждены хотя бы на словах выдавать себя за антиавторитарное движение.

Крайнее проявление этой элитистской установки мы находим в оппозиционной интеллигентской среде, оторванной от какого-либо практического взаимодействия с деполитизированным большинством. В понимании этой среды политическое действие состоит в том, чтобы найти единственно верную надполитическую этику и передать власть самым нравственным людям. Их главное требование к политикам – не врать. Происходит оно из того же деполитизирующего восприятия политики как грязного дела, интриганства и лицемерия. На вопрос о причинах деградации нашей политической культуры условный «поэт Дмитрий Быков» укажет вам на «подлецов» и «сволочей», а условный «публицист Александр Архангельский» процитирует Гребенщикова, посетовав на утрату людей «с капитаном внутри». Такой моральный лидер непременно будет сознательным пацифистом и гуманистом. И чем больше таких людей, чем шире их влияние – рассуждаем в духе наивной меритократии, – тем больше у нас шансов на этический консенсус, который якобы и есть то благо, что превыше политики.

Несложно догадаться, что такой псевдополитический язык добивается эффекта ровно противоположного заявленному в нём намерению бороться с общественной неурядицей. Объявляя политические вопросы вопросами морали и передавая их в ведение специальной этической элиты, оппозиционная интеллигенция только способствует политической демобилизации в обществе, поскольку считает, что деполитизированные массы заведомо безнравственны, а для масс это означает отказ от борьбы, от поиска групп интересов и коллективных политических действий. Тем, кто не входит в очерченный элитарный круг, остаётся следить за тем, достаточно ли этично ведут себя политики.

Прежде чем сформулировать альтернативный подход к независимой политике и раскритиковать наивную меритократию, заметим, что она отражает реальные тенденции современного российского общества и отнюдь не является продуктом запутавшихся умов. Напротив, этот подход основан на очень простых наблюдениях. Во власти действительно преобладают нечестные и невежественные люди, в обществе и в самом деле хватает тех, кто мог бы выполнять эту работу лучше. Наконец, страна действительно тотально деполитизирована, и подавляющее большинство наших сограждан отстранены от политики, о чём мы уже много здесь говорили. Однако слово «наивный» в названии этого подхода используется именно потому, что все эти наблюдения верны, но крайне поверхностны. В основе этого подхода лежат представления о человеке и обществе, которые не выдерживают критики и содержат массу заблуждений. Сегодня мы наблюдаем пределы возможностей такого подхода к независимой политике. Оппозиция явно находится в поиске других моделей. Наивная меритократия является тактическим продуктом своего времени, она сыграла свою историческую роль и должна теперь уступить место чему-то более прогрессивному и многообещающему.

Второй, альтернативный подход, можно обозначить как демократический. Его практикуют пока очень редко, но есть основания видеть в нём большой потенциал. Суть демократического подхода в том, что он фокусируется не на плохих чиновниках и провластных депутатах (хотя эта проблема в нём, безусловно, признаётся), а на выпавшем из политической жизни обществе. С точки зрения демократического подхода, смысл и предназначение независимой политики сегодня заключаются в том, чтобы помогать людям участвовать в принятии решений по всем общественно-политическим вопросам, которые влияют на их жизнь. Главную задачу независимого политика в этом случае можно описать одним словом – реполитизация. Такой политик не претендует на то, что лучше знает, как нам жить, но стремится активизировать нас самих и создать условия, в которых мы сможем сами договориться друг с другом о том, что для нас лучше. Удельный вес «адекватных» людей во власти в этом случае имеет значение лишь постольку, поскольку за этим стоит рост самостоятельной общественной активности и вовлечения людей в политику и самоуправление.

Позволим себе пример из скромной локальной практики автора, который в существенных моментах и с оговорками масштабируется до любого уровня. В Москве для установки шлагбаума во дворе жилого дома требуется решение общего собрания собственников12. После того как такое решение принято, остаётся получить согласование районного совета депутатов, который обязан проверить лишь соблюдение минимальных требований в части безопасности и использования общих проездов. Среди независимых депутатов13 есть два подхода к этому вопросу. Некоторые голосуют исходя из своих личных представлений о том, хорошо ли перекрывать этот двор шлагбаумом. Они считают, что их знания и вкусы в области городской среды и составляют суть их мандата. Если по их представлениям шлагбаум не нужен в этом дворе, они будут голосовать против даже несмотря на то, что сами жители дома на общем собрании проголосовали за. Этот подход соответствует тому, что мы называем наивной меритократией.

Второй, демократический подход, в данном случае заключается в том, чтобы помочь жителям дома самостоятельно принять решение на общем собрании. Депутат, ориентированный на такой подход, помогает разобраться в процедуре голосования и в организации полноценного соседского обсуждения этого вопроса, в результате которого все могут обменяться мнениями и услышать друг друга. При этом он не привносит в обсуждение никаких своих мыслей о самом шлагбауме и считает, что этот вопрос должен находиться в исключительном ведении самих жильцов. Как правило, после такого депутатского участия в доме остаётся крепкая инициативная группа соседей, которая развивается дальше и начинает осознавать себя как орган жилищного самоуправления, способный принимать решения по вопросам гораздо более важным, чем шлагбаум.

Главной претензией сторонников наивной меритократии к демократическому подходу является качество принимаемых решений. Будут ли приняты правильные решения, улучшающие нашу жизнь, если отдать их на откуп самим гражданам? Не должны ли мы добиваться того, чтобы управление в каждой общественно-политической сфере было в руках профессионалов? Дать ответы на эти вопросы не так просто, как может показаться сторонникам обоих подходов. Этот спор в сущности является спором о демократии, который за много веков оброс большим количеством полезных мыслей и наблюдений. Мы посвятим ему первые пять глав книги.

Вторая линия напряжения между двумя подходами проходит по вопросу об идеологиях. Сторонники наивной меритократии склонны считать, что в России сейчас не имеют смысла идеологии и «-измы», потому что в отсутствие политической конкуренции у нас не может быть разницы программ и идей. Идеологические споры между правыми и левыми в таком случае являются отвлечённой чепухой, которую стоит отложить до лучших времён. Под действием деполитизации многие идут дальше и предлагают вообще отказаться от острых идеологических противостояний – нужны ли нам идеологии, если мы будем поступать честно в политике и компетентно в экономике? Они мечтают о единодушном правлении адекватных порядочных людей в системе сдержек и противовесов. Так обретает популярность идея о преодолении классического идеологического разделения на либералов, консерваторов и социалистов. Подвох здесь заключается в том, что сами сторонники наивной меритократии всё же неизбежно привержены идеологическим конструкциям, и то, что они называют «здравым смыслом», как правило, является смесью вполне конкретных (преимущественно либеральных и консервативных) взглядов. Поэтому во второй части книги мы разберёмся с вопросом об идеологиях и проследим политэкономические предпосылки сложившихся идеологических раскладов в современной России.

В заключении этой книги мы выступим в защиту демократического подхода к независимой политике и покажем, что он может дать оппозиции сегодня и какие перспективы сулит для начинающих политиков, которые ищут свой путь. А начнём мы с одного слона, который всё это время был в комнате, – мифа об особом российском менталитете и «советском человеке», без которого не обходится ни один разговор о деполитизации.