Читать книгу За демократию: местная политика против деполитизации - Александр Замятин - Страница 5

Нет никаких сомнений в том, что информационные технологии сильно изменили нашу жизнь. Социальные сети и постоянно подключенные к интернету смартфоны позволяют производить и распространять информацию мгновенно. Всего 20 лет назад массовое распространение информации было доступно только узкому кругу владельцев телерадиовещания и печатных изданий, теперь повестку создают десятки тысяч блогеров с многомиллионными аудиториями, а корреспондентом может оказаться любой свидетель событий с телефоном в руке.

Бурный рост цифровизации, конечно, порождает обильные ожидания и в части эволюции политических режимов под её воздействием. С появлением персональных компьютеров большой популярностью начали пользоваться идеи усовершенствования демократии с помощью электронных технологий. Всевозможные визионеры и политологи предсказывали появление «киберреспублики», «цифровой Агоры», «виртуальной демократии» и прочего подобного34. Согласно этим ожиданиям, во-первых, интернет должен был заметно снизить барьеры для участия и агитации на выборах, а в конечном счёте и вовсе дать всем гражданам возможность напрямую голосовать по ключевым политическим решениям, минуя представителей. Во-вторых, интернет должен был лишить автократов и узкие элитные группы монополии на публичную сферу и, соответственно, их пропагандистских возможностей.

Однако спустя 20 лет безудержного роста коммуникационного изобилия мы вынуждены скорее разочароваться в способностях технологий обустраивать нашу политическую жизнь: даже самые удачные примеры внедрения электронных механизмов правления не привели к заметному демократическому прогрессу. Как ни странно, именно элиты несвободных и антидемократических режимов часто становятся самыми пламенными сторонниками развития информационных технологий. Технологии оказались палкой о двух концах. Явным образом это связано с дополнительными возможностями полицейского контроля и электоральных фальсификаций. Но есть и более глубокие причины провала технооптимизма. Сама мечта об электронной республике как возможности прямого народного правления содержит в себе антидемократический потенциал, потому что редуцирование демократии к процессу суммирования частных предпочтений (пусть даже с помощью самых продвинутых технологий) угрожает коллективным действиям и публичной сфере.

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СЕРВИС ВМЕСТО

САМОУПРАВЛЕНИЯ

В 1992 году кандидат в президенты США Росс Перо предложил на дебатах концепцию «теледемократии» – правления народа с помощью прямых телевизионных трансляций, которые он называл электронными ратушами («electronic town hall»). Перо черпал эту идею из экспериментов с «двусторонним» кабельным телевидением: подключившимся к платной системе предлагалось голосовать нажатием кнопки телевизора по поставленному в прямом эфире вопросу. Эта система описана в книге «Третья волна» Элвина Тоффлера (1980 год):

«He так давно я имел удовольствие публично объявить об историческом событии – первой в мире „электронной ратуше“ – по системе кабельного телевидения „Кьюб“ в Коламбусе, Огайо. Используя эту диалоговую коммуникационную систему, жители небольшого предместья Коламбуса через электронные средства реально принимали участие в политическом собрании местной плановой комиссии. Нажимая кнопку в своих гостиных, они могли мгновенно голосовать по предложениям, касающимся таких практических вопросов, как местное деление на зоны, коды в жилых домах, предполагаемое строительство шоссе. Они могли не только сказать „да“ или „нет“, но участвовать в дискуссии и говорить в эфире. Они могли даже, нажимая кнопки, сказать председательствующему, когда переходить к следующему пункту повестки дня. Это только первый, очень примитивный показатель завтрашних потенциальных возможностей прямой демократии. Используя передовые компьютеры, спутники, телефоны, кабель, методы опроса и другие инструменты, образованные граждане могут впервые в истории начать принимать множество собственных политических решений»35.

К началу 1990-х годов, ещё до повсеместного распространения персональных компьютеров, уже фактически была написана вся классика технооптимизма. В 1972 году футуролог Ёнедзи Масуда предложил японскому правительству «План для информационного общества – национальная цель к 2000 году». Его «компьютопия» – бесклассовое абсолютно горизонтальное общество, которое не нуждается в бюрократических вертикалях. Эту идею уточняет Джон Нейсбит в 1982 году в своём бестселлере «Мегатренды»: вертикальную представительную демократию неминуемо заменит горизонтальная прямая демократия участия именно за счёт развития информационных технологий.

На практике Канада и Бельгия начали эксперименты с электронными урнами на местных выборах во второй половине 1990-х годов, с начала 2000-х годов электронная идентификация избирателей применяется в Австралии и Бразилии. Так или иначе с электронными технологиями голосования и партиципации экспериментируют десятки стран, включая Россию. Наибольшего успеха в деле перехода к удалённому электронному голосованию достигли Швейцария и Эстония, их опыт хорошо изучен и частично воспроизводится во многих регионах мира. Тем не менее ни одна страна так полностью и не перешла к «кибердемократии», какой её представляли себе многочисленные технооптимисты в последние 50 лет.

К концу 2010-х годов надежды на революционный прорыв электронной демократии стали уступать место скепсису. В 2019 году Pew Research Center собрал мнения почти 1000 экспертов по вопросу влияния технологий на демократию к 2030 году. 49% из них утверждают, что технологии ослабят базовые демократические институты и принципы в мире, 18% предсказывают отсутствие существенного влияния, и только 33% высказали доводы в пользу усиления демократии под действием технологий в следующем десятилетии36. В том же году фонд John S. and James L. Knight Foundation выделил $50 млн на исследования влияния технологий на демократию – эпоха романтических надежд на интернет в политике сменилась неуверенностью и подозрительностью.

Помимо очевидных опасений относительно развития «цифрового ГУЛАГа» – слежки, нарушений свободы перемещения и права на неприкосновенность частной жизни – внимательные наблюдатели замечают, что технологии подходят скорее для атомизации общества, чем для коллективных действий: «Демократия требует, чтобы общество объединилось и работало над преодолением разногласий в целях самоуправления. Это трудная задача и в лучшие времена, но когда люди встревожены, напуганы, находятся в замешательстве или не уверены в себе, они с большей вероятностью отступят от коллектива и сосредоточатся на своих частных интересах», – говорит Дана Бойд, главная исследовательница Microsoft Research в интервью Pew.

Опыт Эстонии показал, что несмотря на глубокую цифровизацию процесса выборов, участие граждан в политике так и осталось на прежнем невысоком уровне37. О том же говорят эксперименты с электронным голосованием на заморских территориях Франции: голосовать новым способом приходят те же люди, которые голосовали раньше. Надежды на вовлечение тех, кто раньше не ходил на выборы и не следил за политикой, не оправдались. Проект «Rahvaalgatus» – уже третья попытка эстонского открытого правительства создать краудсорсинговую платформу для петиций. Всего тысяча электронных подписей под петицией на этой платформе отправляют её на рассмотрение в парламент в качестве законопроекта. Российским аналогом является Российская общественная инициатива (РОИ), на которой требуется 100 000 подписей для внесения петиции в Государственную Думу. В обоих случаях ни один значительный закон так и не был принят на их основании.

Скромные результаты в части развития электронного самоуправления компенсируются в Эстонии огромным пользовательским ростом электронных государственных услуг. Концепция «Страна как сервис» предполагает, что гражданин это не тот, кто участвует в управлении государством, а тот, кто потребляет качественные государственные услуги в обмен на свои налоги. Оказалось, что цифровые технологии органичны процессу деполитизации – они поощряют уклонение от участия в общественной жизни и подпитывают иллюзию о том, что интересы граждан не требуют согласования, что обмен мнениями не нужен, что достаточно заявить о своих потребностях компетентному органу.

БОЛЬШЕ ТЕХНОЛОГИЙ – МЕНЬШЕ ДЕМОКРАТИИ

Одним из мировых лидеров этого процесса является Москва. С 2012 года в городской бюджет ежегодно закладываются сотни миллиардов рублей по заявкам Департамента информационных технологий38. Интернет-порталы «Активный гражданин» и «Наш город» – флагманы развития e-Democracy и e-Government в России. В первом москвичи могут голосовать по многочисленным вопросам хозяйственного обустройства города от выбора модели детской площадки во дворе до проектов планировки новых жилых кварталов и парков. Если взглянуть на список выставленных на голосование вопросов на «Активном гражданине», то можно подумать, что в Москве установилась партиципаторная демократия, в которой жители города непрерывно участвуют в формировании окружающей их городской среды. Его дополняет портал «Наш город», на котором каждый горожанин может прямо со своего телефона оформить жалобу на работу городских служб в сфере ЖКХ, транспорта, торговли и здравоохранения. «Наш город» превращает контроль за работой городского правительства в простейшую операцию, доступную любому обладателю смартфона и не требующую неприятных забюрократизированных контактов с чиновниками.

При этом московское правительство парадоксальным образом является крайне закрытым и неподотчётным. Реальная политическая власть в 12-миллионном городе сконцентрирована в руках мэра и нескольких десятков его подчинённых. Их работа, весь процесс принятия ключевых решений в городе полностью скрыты от общества. Московский парламент также контролируется мэром, пока большинство в нём имеет партия власти, но и у этого органа остались довольно скромные полномочия по утверждению бюджета и некоторые символические контрольные функции. За единичными исключениями все попытки оппозиции участвовать в выборах в Московскую городскую думу оборачивались жёсткими репрессиями и уголовными делами против кандидатов и их сторонников. Органы местного самоуправления в Москве всегда были лишены существенных полномочий и все вместе (146 муниципальных образований) имели под контролем не более 0,6% городского бюджета. Явка на последних муниципальных выборах составляла 14%, на выборах в Мосгордуму – 22%, а на самых главных мэрских выборах – 31%. В этих условиях говорить о политическом участии граждан и какой-либо демократии в Москве невозможно.

Но как совместимы описанные инструменты распределённого электронного управления с высокоцентрализованной непроницаемой для граждан автократической системой власти? При ближайшем рассмотрении оказывается, что платформы «Активный гражданин» и «Наш город» являются политической фикцией: постановка вопросов в них находится под контролем мэрии, так что оспорить решения чиновников на деле невозможно, а уровень вовлечения граждан остаётся достаточно низким, что позволяет незаметно фальсифицировать итоги голосования и фабриковать общественное мнение с помощью десятков тысяч фальшивых аккаунтов и подконтрольного персонала бюджетных учреждений.

Например, в 2019 году на «Активном гражданине» проходило голосование со следующим вопросом:

«Филиал №1 Центра планирования семьи (роддом №10), расположенный в районе Зюзино (ул. Азовская, д. 22, стр. 2), не работает уже почти три месяца. Он был закрыт по решению суда, поскольку Роспотребнадзор обнаружил в помещениях угрозу возникновения инфекций и выдал соответствующее предписание. Без капитального ремонта использование здания под медучреждение невозможно, и оно будет закрыто для проведения необходимых работ. При проектировании есть возможность сохранить здесь роддом или перепрофилировать здание для других видов медицинской деятельности. Стоит отметить, что в непосредственной близости от Зюзина находятся еще четыре роддома, имеющие достаточно свободных мест, и где уровень медицинской помощи качественно выше, помещения комфортнее, оборудование современнее. Более 90% рожениц района выбирали именно эти учреждения. Что касается поликлиник, то в районе есть два филиала взрослой поликлиники и один филиал детской, мощности которых уже недостаточно для обслуживания всех жителей района. Как вы считаете, какое учреждение должно находиться по данному адресу?»

Тенденциозность формулировки бросается в глаза. Далее на выбор предлагались варианты ответа: 1) Поликлиника, 2) Роддом, 3) Другой медицинский объект, 4) Медицинский объект не нужен, 5) Это должны решать специалисты. Нетрудно догадаться, что победил первый вариант.

Это голосование появилось в разгар общественной кампании за сохранение роддома. Сотрудники учреждения, пациенты, местные активисты и независимые депутаты39 за несколько месяцев собрали более 7000 живых подписей на бумаге за сохранение учреждения. Они настаивали на том, что планы по ликвидации роддома являются частью политики строгой экономии, предполагающей сокращений расходов на здравоохранение в Москве. Разумеется, участники кампании за сохранение роддома многократно опровергали то описание положения дел, которое приводилось мэрией на «Активном гражданине». Редкая петиция в Москве собирает такое большое количество подписей, и чиновники московского правительства решили перебить громко звучащий голос общественной кампании с помощью электронного референдума. Но даже при такой постановке вопроса на голосовании им пришлось мобилизовать «мёртвые души», рассылать смс всем зарегистрированным пользователям (чего не бывало на других голосованиях) и заставлять работников бюджетных учреждений раздавать посетителям буклеты с агитацией против роддома.

Как мы видим, прогресс электронных сервисов, позволяющих перевести школьные дневники и расчёты по ЖКХ в личный кабинет в интернете, без проблем соседствует с подавлением прогресса политического. Является ли этот пример и весь московский опыт внедрения электронных технологий лишь эксцессом авторитарного режима? Или же перед нами иллюстрация неустранимых внутренних противоречий мечты об электронной демократии, подменяющей социальный прогресс технологическим? Технооптимисты возразят, что риски электронного деспотизма устранимы, и при правильном подходе технологии можно поставить на службу демократическому прогрессу. Чтобы разобраться с этим, а также с тем, почему электронная демократия по всему миру вырождается в электронные услуги, посмотрим, какую концепцию демократии подразумевают сами технооптимисты.

ОБЛАЧНАЯ ДЕМОКРАТИЯ

Наиболее проработанный проект электронной демократии на русском языке в 2011 году представили Леонид Волков и Фёдор Крашенинников в книге-манифесте «Облачная демократия». Фактически они заново собрали компьютерную утопию, которую описывали в 1980-х годах оптимистические теоретики постиндустриального информационного общества и которую затем переписывали на разные лады всевозможные «пиратские партии» и движения «liquid democracy»40, поэтому мы можем рассмотреть их пример как характерный для целого направления политической мысли.

Волков и Крашенинников предлагают подумать над тем, что введение электронного голосования не просто позволит избавиться от архаичных форм – избирательных комиссий, депутатов и партий, но изменит политическую систему в корне. В интерпретации авторов современный либерально-конституционный режим представительства даёт слишком грубое приближение народной воли. С появлением интернета отпадает необходимость отдавать правление представителям, реальные человеческие и рабочие качества которых мы едва ли контролируем. В основе проекта облачной демократии лежит идея о постоянных интернет-референдумах, на которых могут приниматься все общественно-политические решения. Амбиция проекта Волкова и Крашенинникова заключалась в том, чтобы при помощи технологий снять некоторые ключевые, по их мнению, проблемы любого демократического режима. Посмотрим внимательнее, от чего именно и какими методами собираются лечить демократию технооптимисты.

Во-первых, сложность процедур. Участие в выборах в качестве кандидата, а иногда и избирателя доступно далеко не всем из-за процедурных барьеров, многие из которых искусственны и служат для управления выборами сверху. Личный кабинет гражданина облачной демократии должен снять все бюрократические цензы и сделать участие в выборах вопросом нескольких кликов. Авторы совершенно игнорируют тот факт, что сами эти барьеры всегда отражают расклад сил в обществе. Идея о том, что в политике с введением соответствующих электронных сервисов исчезнет разница между богатыми и бедными, элитами и остальным народом, до невозможности наивна. Это равносильно тому, чтобы считать международную космическую станцию результатом разработки подходящего стыковочного узла и не замечать гигантского комплекса дипломатических, административных и экономических условий существования таких космических программ. Но не будем удивляться тому, что утопии технооптимистов носят на себе следы мировоззрения компьютерных гиков, не знакомых с существованием социальных наук и проблемами власти и общества.

Во-вторых, некомпетентность избирателей. Может ли гражданин, который не различает парламент и правительство, голосовать по вопросам государственного устройства? С этим возражением мы уже разбирались в главе про технократию, и вполне симптоматично, что идеологи прямой электронной демократии кладут его в основу своих конструкций. По мнению авторов, всеобщее избирательное право избыточно. Они приводят очень оригинальную его интерпретацию: «Мы уверены, что в облачной демократии его не будет, потому что всеобщее избирательное право, как мы уже обсуждали ранее, – это тоже грубая аппроксимация, технологическое несовершенство, которое возникло от невозможности решить, кому нельзя давать право голоса. В существующей системе мы можем провести ограничение только по самым общим критериям (пол, возраст, раса, имущественное положение), и, каким бы образом это ограничение ни мотивировалось бы в общем, в частностях оно всегда окажется несправедливым. Поэтому проще сказать, что голосовать могут все и это – хорошо и прогрессивно. Но на самом деле это не так»41. Такого рода элитизм характерен для теоретиков усиления «демократии» с помощью технологий – в их понимании демократия тем сильнее, чем меньше в ней некомпетентных голосов.

В остальном облачная демократия собрана из технических усовершенствований обычного представительного правления. Так, делегирование партиям и политикам по всем вопросам мы сможем заменить «матричным делегированием» отдельным экспертам по каждой конкретной теме. То есть голос остаётся у каждого, но правление всё равно должно перейти к компетентному меньшинству. В книге эта система обобщается формулой «экспертократия в частностях и народовластие в главном». В конечном счёте Волков и Крашенинников выплёскивают ребёнка вместе с водой – симпатичная идея приведения политических институтов в соответствие с современным уровнем информационных технологий оказалась обыкновенной апологией экспертократии и элитизма, замешанной на электоральном фундаментализме. При этом энтузиаст электронной прямой демократии и противник политического равенства неслучайно совпали здесь в одном лице – сама генеалогия технооптимизма выводит на нечто противоположное демократии.

Авторы опираются на теорию о том, что демократия была бы хорошей штукой, если бы не технологические ограничения, не позволяющие распространять её на большие общества. Согласно этой теории, современная представительная демократия родилась из компромисса между стремлением к идеалам прямой демократии и ограничениями реального мира, где все не могут слышать всех и сообща принимать решения. Теперь же, по их мысли, цифровая революция впервые в истории человечества позволяет снять эти ограничения. Такая картина, вероятно, отвечает житейской логике авторов, но не имеет ничего общего с исторической реальностью. Однако Волков и Крашенинников сочиняют свою псевдоисторическую канву: «Каким образом прямая демократия перешла в демократию представительную? В какой-то момент люди обнаружили, что их стало много… Так возникла идея, что должны быть некие постоянно действующие органы парламентского типа. Поначалу они существовали параллельно с инструментами прямой демократии, с народными собраниями. Однако одновременно (а может быть, и ещё раньше) очень остро встал другой вопрос: а кто будет разрабатывать и предлагать проекты решений для народного собрания?»42.

Не будучи историком можно и не заметить подвох, хотя местами простодушие исторического анализа авторов выходит за всякие пределы: «Мы уже писали о том, что XVIII—XIX века в американской демократии – это история о том, как честные люди с горящими глазами убеждали жителей выбрать именно их путь улучшения жизни. Большое американское счастье, что честных людей набралось достаточно»43. В следующих главах мы подробно разберёмся с тем, откуда взялось современное понятие демократии как комбинации сменяемости элит на выборах и разделения властей, и увидим, что романтические представления технооптимистов о прямой демократии и происхождении парламентских республик просто ошибочны. Важно, что Волков и Крашенинников используют этот ложный экскурс в историю для обоснования редукции социальных проблем к технологическим: «генезис форм представительной демократии во многом обусловлен постоянной необходимостью преодолевать одни и те же технологические ограничения реального мира»44.

Справедливости ради нужно сказать, что в концепции облачной демократии есть и вполне продемократические мотивы. Например, стремление к полной прозрачности и подотчётности чиновников и депутатов – в этом деле технологии могли бы стать важнейшим инструментом. К ним же относится беспокойство авторов за нынешнюю деполитизацию общества и низкое вовлечение людей в самоуправление. Однако их ответ на это сложно считать рецептом преодоления политического неравенства: «Решения, которые будут приниматься в такой системе, нельзя будет игнорировать, поскольку это будут решения активной части общества. Мы знаем, что крупные изменения делаются 0,3—1% активных людей, притом что основная масса находится в пассивно-послушном состоянии. Массу в 100 тысяч реальных граждан России, вовлеченных в электронную политику, просто проигнорировать не получится»45. Возможно, по задумке авторов, это лишь тактический шаг на пути к массовой демократии, но о последней в книге ничего нет. Напротив, речь там идёт о создании альтернативных элит.

Тем временем вовлечение граждан в самоуправление – ключевая для наших обществ проблема. В политических науках иногда выделяют три фактора индивидуальной мотивации к участию в общественных делах46:

1. Успешный опыт участия – вам легче подключиться к общественной кампании, если вы уже видели, как это работает.

2. Наличие специальных интересов – чем чётче вы осознаёте свои социально-политические потребности и цели, тем вероятнее вы присоединитесь к движению со сходными требованиями, которые отличаются от протестов с размытой повесткой «за всё хорошее».

3. Возможность удовлетворения социальных потребностей – коллективные действия имеют для человека самостоятельную ценность, поэтому от них ожидают чего-то большего, чем механическое сложение индивидуальных усилий.

Отсюда нетрудно понять, что сами по себе технологии не дают никаких стимулов для вовлечения, потому что самоустранение людей из политики имеет не технологические, а социальные причины. Мотивация к политическому участию зарождается между людьми, а не внутри индивида и не между человеком и компьютером. Если рассадить людей по виртуальным ячейкам «личных кабинетов» и периодически предлагать им проголосовать, то, конечно, можно создать иллюзию народной легитимности, но вместо подлинного погружения людей в политику вы получите ещё более радикальную взаимную изоляцию, чем та, что мы имеем сейчас.

Таким образом, проекты развития демократии посредством технологий явно бьют мимо цели, делая акцент на изолированном выборе граждан в ущерб совещательности. Демократический выбор отличается от потребительского тем, что влияет на предпочтения и жизненные возможности других. Выбор потребителя эгоцентричен и может быть сделан абсолютно субъективно. Коллективный выбор не предполагает суммирования предустановленных предпочтений, но подвергает частные мнения трансформации в ходе дискуссии, в которой нам открываются интересы других участников процесса. Важна также и эмоциональная сторона коллективности: митинги, встречи сторонников, собрания – всё это даёт нам сильные эмоциональные переживания, которые нельзя недооценивать. С демократией будет покончено, как только правление государством приравняют к походу в интернет-магазин, потому что в этот момент мы окончательно перестанем участвовать в политике.

ТЕХНООПТИМИЗМ КАК

РАЗОЧАРОВАНИЕ В ПОЛИТИКЕ

И всё же идеи прямой демократии сегодня пользуются большой популярностью в мире47. Главной причиной этого исследователи называют упадок веры в то, что существующие политические системы представляют интересы граждан. Люди во многих странах устали от политики и давно ищут альтернативу. Мечта о замене политиков технологиями и критика традиционных политических институтов представительства всегда шли рука об руку. Так, особенность предвыборной платформы упомянутого выше Росса Перо была в том, что он выдвигался как третий независимый кандидат и бросал вызов основным американским партиям.

С этим же связана повышенная популярность технооптимизма в России48. Утрачивая доверие к людям, мы уповаем на технологии. Наш травматический опыт общественной жизни последних 30 лет вызвал катастрофическое разочарование в людях и политике. Мы всё чаще предпочитаем судью-робота, потому что судья-человек коррумпирован и подвержен страстям. Глядя на депутатов, мы склонны считать, что любой искусственный интеллект справится с этой работой лучше. Нынешняя политическая сцена вызывает отторжение и при этом не оставляет нам никакой возможности на неё повлиять, так что остаётся держаться как можно дальше от дискуссий и участия.

Как мы видели, проекты электронной демократии соблазняют нас возможностью дистанцироваться от политики, оставаясь гражданином. Если вы не можете найти общий язык с соседом по лестничной клетке для элементарного контроля за ремонтом подъезда, то технологии вам не помогут. При этом надо критически осмыслить тот факт, что коммуникационные технологии не раз оправдывали возложенные на них контрэлитные надежды в публичной сфере. Типографский станок Гутенберга накануне реформации и копировальные машины в СССР и Восточной Европе сделали своё дело. Невозможно недооценить роль социальных сетей для нашей оппозиции (15 лет назад это был Живой журнал, сегодня – Youtube).

Однако все эти технические находки лишь дополняют объёмный социальный процесс: электронные сервисы могут быть инструментом реализации политической программы, но не должны подменять собой саму программу. Так же, как и прямое голосование может быть элементом демократического устройства, но оно не должно подменять собой коллективную жизнь и самоуправление в ней. На деле любая облачная демократия рискует выродиться в плебисцитаризм за счёт подавления совещательности и конфликтной природы управления общим благом. Для понимания этого эффекта нам нужно ознакомиться с теорией общественного мнения, к которой мы и переходим.