Читать книгу За демократию: местная политика против деполитизации - Александр Замятин - Страница 6

Опросы общественного мнения обычно считают научным инструментом, который позволяет нам взглянуть на общество со стороны. Вне зависимости от того, понравится нам увиденное или нет, результаты опросов представляют собой, с этой точки зрения, объективную количественную информацию, не более того. Можно по-разному интерпретировать ответы отдельных людей на вопрос «Одобряете ли вы деятельность Владимира Путина на посту президента России?», но простой верифицируемый факт заключается в том, что с самого начала наблюдений в 2000 году положительно на него отвечало от 61 до 89 процентов опрошенных по репрезентативной выборке49.

Вместе с тем опросы всё чаще играют решающую политическую роль. Каноническим примером стал всероссийский телефонный «крымский опрос» 14 —16 марта 2014 года, который провели совместно ВЦИОМ и ФОМ по умопомрачительной выборке в 48 590 человек. 91,4% опрошенных оказались согласны «с присоединением Крыма в качестве субъекта РФ», так что последующий референдум в самом Крыму оставался делом техники, а референдум в России даже не понадобился. Такие выпуклые результаты гипнотизируют: самым важным – а для некоторых и единственным – знанием о политическом режиме в стране является популярность действующего президента и ничтожная доля тех, кто поддерживает его оппонентов. В этих условиях опросы трудно считать неангажированным чисто научным инструментом.

Органы власти всех уровней от Администрации Президента до муниципалитетов регулярно заказывают опросы по самым разным поводам. Некоторые госструктуры даже обзавелись собственным опросными центрами, среди которых прославилась Служба специальной связи и информации ФСО, отвечающая за оценку работы губернаторов и итогов реализации нацпрограмм. К бюджетным опросам для внутреннего пользования относятся и предвыборные мониторинги рейтинга политиков – с их помощью выбирается стратегия ведения кампании административного кандидата и решается вопрос о допуске оппозиции. Так, на выборах мэра Москвы в 2013 году ФОМ прочил Алексею Навальному всего 8% голосов, что считалось абсолютно безопасным показателем для провластного кандидата Сергея Собянина. В итоге на выборах Навальный набрал более 27% и чуть не вывел Собянина во второй тур. Тогда об опросах заговорили как о способе подделки общественного мнения, что не является новостью в большой политике.

В 2018 году предвыборные опросы неожиданно посыпались на губернаторских выборах, когда сразу в трёх регионах – Владимирской области, Хабаровском крае и Приморье – проиграли инкумбенты от «Единой России», несмотря на то что предварительные опросы и экзитполы отдавали им безоговорочную победу. Разрыв с прогнозом объясняли «фигой в кармане» у ранее лояльных избирателей и ростом протестного голосования за главных оппонентов провластного кандидата. Опросы не могли заранее зарегистрировать эти настроения, потому что прибегающие к стихийному протестному голосованию отказывались говорить с полстерами или даже давали заведомо ложные административно одобряемые ответы. Этот пример демонстрирует, что восприятие опросов самими респондентами крайне проблематично и никак не укладывается в представление о научном измерении объективной сущности.

Наконец, опросы могут быть существенной частью электоральной тактики самой оппозиции. В 2019 году с подачи Алексея Навального под брендом «Умное голосование» в Россию пришло хорошо известное на Западе тактическое голосование (или sophisticated voting) – консолидация голосов за второго по рейтингу кандидата с целью лишить мандата провластного лидера гонки. Для выявления «второго» кандидата используются результаты опросов, поэтому в данном случае важнее всего их надёжность, а не гипнотические свойства.

Дело усугубляется тем, что внутри самой технологии опросов есть множество методологических слабостей, на основании которых часто говорят о фабрикации – не путать с фальсификацией50 – их результатов. Фальсификаторы стремятся выдать конкретные результаты и подгоняют под них расчёты, тогда как в случае фабрикации каждый отдельный полстер хочет поскорее закончить работу (которую чаще всего просто невозможно выполнить, следуя строгим правилам работы с выборкой и анкетой), поэтому подделывает анкеты в произвольном порядке.

Глядя на эти примеры в контексте массовой деполитизации в России, трудно понять, о чём на самом деле говорят результаты опросов общественного мнения. Сообщают ли они нам о настоящих желаниях и воле общества, если таковые вообще существуют? При ближайшем рассмотрении обнаруживается, что опросы неотделимы от своих политических эффектов, и более того, создатели этой технологии никогда и не претендовали на её политическую стерильность.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ОПРОСОВ

Индустрия опросов общественного мнения обязана своим происхождением избирательным процедурам и свободной прессе в Америке. Термин polls использовался для обозначения книги регистрации избирателей ещё в XVIII веке. По мере расширения избирательного права опросы всё больше годились на роль инструмента политической репрезентации. В 1824 году в газете The American Watchman and Delaware Advertiser можно было прочитать: «Мы должны рекомендовать нашим уважаемым гражданам присоединиться к этому направлению – выявлению мнения населения. Пусть политики в Вашингтоне и в других местах знают волю людей и, если это не решает проблему, дают людям знать об этом»51.

Примитивная технология так называемых «соломенных» опросов не предполагала конструирования репрезентативной выборки. С их помощью пытались выяснить, куда «дует ветер»52 общественных настроений в общих чертах. Убедительность и предсказательная сила такой технологии основывались лишь на объёме выборки. Первые многомиллионные выборки смог позволить себе журнал The Literary Digest.

В ходе первого общенационального опроса в 1916 году журналу удалось с высокой точность предсказать результат Вудро Вильсона на президентских выборах, хотя его отрыв от республиканца Чарльза Хьюза составлял всего 3%. The Literary Digest будет успешно повторять этот фокус в течение 20 лет благодаря огромным общенациональным тиражам, которые позволяли рассылать анкеты по большой базе подписчиков.

В 1936 году Джордж Гэллап произвёл революцию в индустрии опросов, успешно предсказав исход президентских выборов, в то время как «соломенные» опросы с треском провалились. The Literary Digest разослал 10 миллионов анкет своим читателям и получил около 2,4 миллионов ответов, на основании которых однозначно прочил победу республиканцу Альфреду Лэндону. Гэллап же не просто верно предсказал победу Рузвельта, но и оценил, на сколько процентов ошибётся The Literary Digest. Для этого ему понадобилось опросить всего пять тысяч респондентов.

Сила метода Гэллапа была в том, что он поставил конструирование выборки на научные рельсы. Из математической статистики известно, что репрезентативность выборки с определённого момента перестаёт зависеть от её объёма и важно лишь её место в генеральной совокупности.

Здесь нам придётся сделать небольшое техническое отступление, чтобы читатель наверняка понял это важнейшее замечание. Интуитивно нам кажется, что надёжность опроса прямо зависит от того, сколько человек попало в выборку. Если вы опросили одного человека в стране (в генеральной совокупности), то ошибка будет максимальной, если же вы опросили вообще всех – то нулевой. Следовательно между этими двумя вариантами есть континуум от полной недостоверности к точному результату. Однако несложно понять, что ошибка может быть высокой и при достаточно большой выборке. Приведём пример.

Представьте, что вы выясняете предпочтения ста пассажиров самолёта о блюдах на обед. Допустим, объективно 60 из них предпочитают курицу, 30 говядину и 10 рыбу. Но вы торопитесь и не хотите опрашивать всех, поэтому спрашиваете только каждого второго (объём выборки 50 человек – половина генеральной совокупности). Есть небольшой шанс попасть такой выборкой только в первый сегмент, из чего вы сделаете вывод, что все пассажиры предпочитают курицу, и сильно ошибётесь. Насколько велики шансы на большую ошибку при опросе 50 пассажиров и 10 пассажиров? Математическая статистика говорит, что при условии случайности выборки (вероятность попадания каждого пассажира в выборку одинаковая – 1/100) увеличение её объёма с 10 до 50 не так сильно увеличивает точность результатов, как можно подумать. Если же в генеральной совокупности не 100, а 100 тысяч человек, то между случайными выборками в 2000 и 20 000 опрошенных вообще нет заметной разницы. Без погружения в теорию вероятностей достаточно понять, что случайность выборки гораздо важнее её объёма. Вы можете опросить много людей, выбранных не случайным образом, а сконцентрированных в одном социальном сегменте, благодаря чему не заметите существование других.

В современных общенациональных опросах редко используется выборка свыше 2000 человек. The Literary Digest формировал выборку из владельцев автомобилей и телефонов, тем самым полностью упуская электоральные предпочтения рабочих, которые почувствовали вкус к классовому голосованию в годы Великой депрессии. Компания Гэллапа быстро стала крайне влиятельной в политических кругах. Почти у всех президентов США начиная с Рузвельта были свои специалисты по опросам в команде советников53. Не доверял им только Гарри Трумэн, чьё поражение на выборах 1948 года ошибочно предсказывали все ведущие опросные службы, включая Гэллапа.

ОПРОСНАЯ ДЕМОКРАТИЯ

Интересы самого Гэллапа выходили далеко за пределы маркетинговых исследований. Он явным образом формулировал идею обновления демократии с помощью опросов: «Сегодня мы наблюдаем возрождение идеалов городских собраний Новой Англии. Широкое распространение ежедневных газет, сообщающих об отношении государственных деятелей к тем или иным вопросам повестки дня, почти полный охват нации радиоприёмниками, позволяющими слышать любой голос, а теперь и наступление опросных референдумов, дающих возможность быстрого определения отношения общества к текущим дебатам, – всё это, в сущности, образует городское собрание в масштабах целой страны»54.

Городское собрание (town meeting) – форма самоуправления, возникшая в Массачусетсе в далёком 1633 году и ставшая для многих идеалом демократического форума55. Гэллап воспринял идею о возрождении демократии городских собраний от британского публициста и политика лорда Джеймса Брайса. В 1880-х годах Брайс совершил путешествие по Штатам и суммировал свои наблюдения об американской демократии в трёхтомнике The American Commonwealth. В отличие от своего предшественника Алексиса де Токвиля он охарактеризовал американскую систему власти как самую продвинутую форму участия людей в управлении, потому что это «управление, осуществляемое общественным мнением». Выделив прямую (афинскую, швейцарскую), представительную и смешанную (американскую) демократии, Брайс предрекал развитие новой формы демократии, которая «будет достигнута, если воля большинства граждан будет известна в любой момент времени, причём без необходимости прохождения через представительную власть и даже без необходимости голосования»56.

Гэллап видел в своей технологии способ преодолеть технические трудности на пути к высшей форме демократического правления – правлению общественного мнения. Поэтому он называл опросы выборочными референдумами (sampling referendum), имея в виду, что в основу политического управления теперь возможно заложить постоянные экспресс-опросы по любым темам. В 1942 году, суммируя опыт первых лет исследований, он прямо писал о том, что Брайс не мог знать «возможностей выборочных опросов. Он не понимал, что опрашивая несколько тысяч человек из отобранных с помощью научных методов страт, можно узнать с высокой точностью позиции пятидесятимиллионного электората»57. Сам Гэллап прожил достаточно долго58, чтобы проверить силу своего пророчества.

«ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ»

Вопреки укоренившемуся в России представлению о социологии организацией опросов и развитием их технологий занимались медиа-менеджеры, журналисты, маркетологи и даже военные, но почти никогда социологи. Ирония здесь ещё и в том, что первую убедительную отповедь мечтам об опросной демократии дала именно социология.

В 1973 году вышла статья французского социолога Пьера Бурдье, которая так и называется «Общественное мнение не существует»59. Бурдье замечает, что фундаментальная проблема опросов заключается отнюдь не в технических деталях репрезентативности выборки и даже не в хитрых наводящих вопросах анкет, но в том, что за фасадом непредвзятого исследования общества по его количественным артефактам всегда скрывается политический интерес заказчика: «Зондаж общественного мнения в сегодняшнем виде – это инструмент политического действия; его, возможно, самая важная функция состоит во внушении иллюзии, что существует общественное мнение как императив, получаемый исключительно путём сложения индивидуальных мнений, и во внедрении идеи, что существует нечто вроде среднего арифметического мнений или среднее мнение».

Повсеместные публикации результатов опросов заставляют нас поверить в существование некоторой всегда существующей общей воли, которую необходимо лишь измерить хорошо настроенным «термометром» и претворить в жизнь. Бурдье называет это «эффектом консенсуса» и замечает, что он помогает затушевать наличие неравенства между разными группами в обществе. С помощью опроса можно выяснить, что 85% людей в стране любят свою работу, а 56% вообще работают не ради зарплаты60, но что это говорит нам о напряжении между микроскопическим привилегированным классом топ-менеджеров и массой наёмных работников, сводящих концы с концами?

Одним из способов достижения эффекта консенсуса, по Бурдье, является скрытое допущение о том, что у любого респондента уже есть мнение по всем заданным вопросам. На деле заказчики опросов чаще всего интересуются проблемами, которые чужды многим опрашиваемым. Важно, что отказ от ответа чаще всего никак не интерпретируется, при этом хорошо известно, что около ¾ потенциальных респондентов отказываются общаться с полстерами61. Бурдье замечает, что вероятность наличия у респондента проработанного мнения по тому или иному вопросу тем больше, чем больше возможностей у опрашиваемого влиять на предмет вопроса. Если вы спрашиваете людей на улице об их отношении к монетарной политике Центробанка, то не стоит ожидать хоть какого-то ответа, потому что к управлению кредитно-денежными процессами в стране допущены считанные десятки людей, тогда как почти у всех остальных вообще нет никакого опыта размышления об этом.

Загвоздка в том, что позиция по любому политическому вопросу всегда предполагает дискуссию, спор и конфликты. В силу самой природы общественного блага индивидуальное отношение к нему может родиться только в результате коллективных действий и обмена мнениями с другими. Если вы никогда не задумывались всерьёз о западных санкциях и отечественных контрсанкциях и не обсуждали их с другими людьми, потому что это не входит в круг ваших повседневных забот, то вопрос об отношении к ним будет для вас глупой проверкой на знакомство с позицией государственной пропаганды, которая подаёт этот вопрос как важный. В этом случае какой бы то ни было ответ вряд ли можно считать вашей политической волей. Так же работает упомянутый выше гипнотический эффект от обнародования выразительных рейтингов президента: через них вы узнаёте о том, что мы думаем о президенте, а если вдруг вы лично ничего не думаете или думаете иначе, то в силу этого гипнотического эффекта, вы будете считать, что вы ошибаетесь.

Всё сказанное не означает, что опросы и количественные методы вообще не могут давать нам полезную информацию об обществе. Могут. Нужно лишь помнить, что между простыми количественными артефактами и их интерпретацией есть зазор, а первое не имеет смысла без последнего. В конечном счёте, говорит Бурдье, опросы пытаются зафиксировать одним махом мнения принципиально разной природы: с одной стороны, взгляды, сформированные вокруг системы в явном виде сформулированных интересов, с другой – плохо артикулированные навязанные предпочтения. Трюк заключается в том, что проблематику исследований общественного мнения задают представители первой группы.

ПЛЕБИСЦИТАРИЗМ ВМЕСТО ДЕМОКРАТИИ

Идеологи опросной демократии утверждали, что чем пластичнее политическая машина ведёт себя под действием общественного мнения, тем сильнее наш политический порядок приближен к демократическому идеалу. С этой точки зрения опросы справляются с репрезентацией народной воли гораздо лучше, чем выборы. Они даже имеют определённое преимущество перед референдумами: в последних сложно добиться стопроцентной явки, в то время как опросы позволяют получить полную картину распределения мнений с низкой погрешностью.

В чистом виде опросная демократия так и не была нигде опробована. Однако сегодня некоторые режимы успешно эксплуатируют плебисцитарную силу опросов для поддержания своей демократической легитимности. Как можно видеть на примере с «крымским опросом», к ним относится и современный политический режим в России. Несмотря на очевидное всем тотальное выхолащивание выборов – контроль над регистрацией кандидатов, административный привод избирателей, фальсификации при подсчёте голосов и так далее, – власти в России не только не спешат от них отказываться, но, напротив, стремятся сохранять формальные процедуры. Это срабатывает, потому что невозможность полноценного выражения народной воли через выборы восполняется народной поддержкой в общественном мнении: какая разница, как прошли выборы, если опросы со всей ясностью демонстрируют, кто есть кто в нашей политике? «Таков, – пишет Бурдье, – фундаментальный эффект опросов общественного мнения: утвердить мысль о существовании единодушного общественного мнения, т.е. легитимировать определённую политику и закрепить отношения сил, на которых она основана или которые делают её возможной».

Помимо названной формирующей функции опросов они обнаруживают ещё один болезненный удар по демократии в своей демобилизующей функции. Люди часто воспринимают опросы как возможность сообщить о своих чаяниях или отчитаться о лояльности. В ситуации перекрытых каналов обратной связи мы уповаем на редкую возможность достучаться до начальства с помощью полстеров. Таким образом, вместо коллективных действий по продвижению своей повестки, которые могут угрожать правящей элите, нам предлагают в частном порядке ответить на вопросы анкеты, приложив как можно меньше усилий. Это порождает соблазнительную антидемократическую иллюзию о том, что участие гражданина в управлении страной может ограничиться периодическими ответами на опросники, которые можно заполнять, не выходя из дома и не утруждая себя общением на эти темы с другими людьми.

Вопреки мечтам Гэллапа, опросы не усиливают демократию, но представляют для неё серьёзную угрозу. Представьте, что в вашем районе проходит опрос об использовании общественного пространства любимого вами парка, на основании которого будет принято решение о его будущем. Из 50 тысяч жителей района полстеры опросили тысячу человек, выдержав полную методологическую строгость и исключив какие-либо фальсификации и фабрикации, что дало довольно точные с точки зрения математической статистики результаты. Представим также, что вердикт опроса поверг вас в ужас – парк нужно застроить парковками и торговыми центрами. При этом ни вы, ни ваши знакомые в выборку не попали, шансы на это довольно велики. Будете ли вы считать, что решение принято демократическим путём? Даже в предположении процедурной непорочности результата (отсутствие фальсификаций, принуждения и фабрикаций) у нас останутся дополнительные требования к тому, что предшествовало опросу. Как минимум, мы бы хотели устроить предварительные обсуждение со всеми заинтересованными соседями с возможностью агитации. Сам факт того, что вы не могли участвовать в принятии решения ставит под вопрос его демократичность. Отсюда видно, что демократия предполагает нечто большее, чем механическое сложение индивидуальных предпочтений и выявление «среднего» мнения. Разберёмся с этим подробнее в следующей главе.

ЧТЕНИЕ ПО ТЕМЕ ГЛАВЫ

Горячо рекомендуем всем читателям книгу Григория Юдина «Общественное мнение, или Власть цифр».

Для более глубокого погружения можно начать со следующих текстов:

Пьер Бурдье. Социология политики. Socio-Logos, 1993.

Патрик Шампань. Делать мнение: новая политическая игра, 1997.

Борис Докторов. Отцы-основатели: история изучения общественного мнения, 2006.

Д. М. Рогозин, В. В. Картавцев, Н.И Галиева, Е. В. Вьюговская. Методический аудит массового опроса, 2016.