Читать книгу Вавилонавтика. 2.0 - Александра Метальникова - Страница 22

Передо мной кружится жребий мой

И выпадает новой стороной —

Где я, кто я и что свершится мной?

Боже мой, я что, в офисе? Да ладно, не может быть! Компьютер! Стол! Опенспейс??? У меня в жизни не было опенспейса!

– Вот и попробуешь, – в голове я вдруг слышу голос, и он звучит с улыбкой.

– Ты и есть голос Вавилона? – спрашиваю я аккуратно.

– Быстро ты меня узнала. Как тебе наш миленький офис?

Я растягиваю губы, выбирая между улыбкой и оскалом. А ведь знает, чем меня достать, паршивец! Знает, как я ненавижу кубики! Что терпеть не могу ходить строем! Я из тех, кто вскакивает на стол с криком «кто любит меня, за мной» и выбегает быстрее, чем из пожара! И вот! Полюбуйтесь на меня! Белая рубашка? Ладно, положим, белые рубашки я люблю. Трикотажная юбка? Красивый изумрудный цвет…

– Не так уж это всё и плохо, правда? – спрашивает меня тот же голос.

– Ну, как тебе сказать… Мерзейшей будет офисная жизнь, если в ней не окажется хорошего шута!

– Обезьяночка, отведёшь меня пообедать, пожалуйста? – раздаётся жалобный голос из-за перегородки справа, и я подпрыгиваю. Неужели? Я отъезжаю на стуле, чтобы проверить. Да, точно, это он. Мой самый любимый по жизни коллега. Отвратительный, циничный, искромётный, донельзя родной, маэстро бытовой издёвки, Мистер Держи-со-мной-ухо-востро… интересно, как его здесь зовут?

– Тима, ты доделал таблицу? – большая округлая женщина в очках настолько похожа на завуча, что ей так и хочется пририсовать большой шиньон на голове, хотя там просто аккуратная седая стрижка.

– Да блин, здесь куда ни ткни, кривые и косые данные, в последних суммах ничего не сходится! – Тимч резко переходит из модальности «спасите меня, люди добрые» в модальность «я профессионал и могу работать в любом состоянии». Он делает это так элегантно, что я как всегда любуюсь. Я знаю, что он Мастер Своего Дела и всегда был им. И за это я его всегда уважала и обожала… Мы – родные души. Притёрлись когда-то локтями до полного сродства. Можно даже сказать, прикипели.

Но, досточтимый Вавилон, мы что здесь, ради ностальгии? Я не верю! Оглядываюсь, вслушиваюсь, вчувствываюсь, но никого не вижу. Ноутбук включён, я шевелю мышкой, экран загорается, но там всё сложное, незнакомое. Неужели придётся разбираться и в этом? Не жалеете вы меня, мои дорогие мужчины… То код писать, то в банковском деле разбираться! Обновляю почту, пролистываю – одно письмо, другое, третье, четвёртое… вот оно! Сердце подпрыгивает раньше, чем я успеваю прочитать хотя бы слово – от беглого взгляда на фотографию.

Но я тоже зануда, я вчитываюсь – и улыбаюсь от узнавания. Хотя кажется – что тут такого? Простое письмо. Можно сказать, деловое. Но этот мягкий юмор, как же я люблю его… Предупредительность. Забота о ближнем, обёрнутая в простые рабочие, но непритворно тёплые фразы: «…прошу Вас, не надо придумывать себе задач, из которых Вы потом не выберетесь…».

Да, это он. Сомнений быть не может.

Узнавание – откуда оно берётся? Из чего складывается? Нужно было успеть распознать тигра в джунглях, разглядеть его средь танцующих пятен – и поэтому теперь люди умеют читать и УЗИ, и кофейную гущу?

Или дело не в этом, а в паутине Индры? И рисунок планет в момент моего рождения заложил в меня навсегда эту яркую сетку светящихся линий. И когда одна из линий совпадает с чьей-то другой, они вспыхивают узнаванием. Или мы встречаемся между жизнями и договариваемся, кто кому будет кем? Кем здесь Вы окажетесь мне?

Я разглядываю фотографию, впитываю её в себя – хотя и так узнала бы его за секунду до первой встречи. А мы встретимся? Где мы встретимся? Есть ли в этом аду с лампами дневного света место, чтоб встретиться?

– Обед, – подсказывает мне в ухо улыбающийся голос. У меня нет сил ждать.

– Погнали в столовую! – говорю я Тиму, с усилием закрывая письмо, запоминая на всякий случай имя: Даниил Александрович.

– Пока нам здесь весь мозг не сожрали вилкой? Пошли! – Тимч одним резким движением отталкивается от стола, выкатывается прямо на середину прохода, потягивается, я смотрю на него и любуюсь. Он занимается спортом давно, и это так невыразимо приятно – быть в поле мужчины, который хорошо владеет своим телом…

Что за такое незнакомое ощущение? Я ещё не увиделась с Ним, а уже так скучаю? «Ну, не спеши же», – я слышу улыбку в голосе Вавилона…

– Как делишки, как домик? – спрашиваю я наугад, пока мы тащимся до лифта. В нашей другой (основной или просто привычной?) Вселенной у него милейшая жена, дочурка и недостроенный дом, который он ковыряет уже сотый год. А как оно здесь?

– Какой домик ты имеешь в виду, конуру мою что ли? – подозрительно спрашивает он, – Поиздеваться решила?

– Ой да ладно тебе скромничать, – я успокоительно глажу его левое плечо.

И тут двери лифта открываются, и хотя в нём стоит ещё несколько человек, я узнаю его сразу же, по пронзительному взгляду из-под густых бровей. Как будто бы он не ожидал меня здесь увидеть. Но уж если увидел, надо пригвоздить взглядом срочно, чтоб никуда не делась. Не трепыхнулась даже попробовать куда-то деться…

– Доброго денёчка, – по-пацански, слегка так сквозь зубы говорит Тимч. Я тихо добавляю: «Добрый день». Мы заходим в лифт, люди чуть подвигаются, мы неловко встаём в середину. Но я чувствую его присутствие за левым плечом так же ясно, как чувствуют солнце, повернувшись к нему спиной.

– Так что там с конурой? – спрашиваю я вполголоса, просто чтоб что-то спросить, чтоб не молчать, не слышать, как в шахте отчаянно завывает ветер, a заодно – не нервничать от его присутствия.

Тут меня осеняет: мы что, в Сити? Вавилон! Мало тебе засунуть меня в этот чёртов кубик, так ещё и в башню «Око добра»? Ну погоди у меня! Тихий смех внутри становится мне ответом. Он умеет не только шутить, но и радоваться своим шуткам, гляньте-ка. По жизни надо пройти с горделивым прищуром, чтоб показать Богу, что его шутка дошла!

Мы выходим гурьбой из лифта, попадаем в небольшое фойе, за дальней стеной которого уже видна огромная столовая. «Корм», – всплывает у меня в голове слово, которым Рус называл еду, которую им давали в офисе. Меня это слово бесило просто до чесотки… Насколько же нужно себя не уважать, думала я, чтобы так называть то, что кладёшь внутрь себя?

Но когда я вижу огромное пространство, заполненное столиками и людьми, подносами с муляжами еды на столах, мерцающим светом от мерзких ламп на потолке – мне тоже хочется взвыть: «Люди! Вас держат как скот и кормят на убой едой, которая убивает всякое желание жить и любить! Одумайтесь! Остановитесь! Бегите!».

– Подождите немного, – доносится до меня потрясающе знакомый мягкий голос, – это же только первая версия…

Оказывается, мой герой уже идёт справа от Тимча, и они о чём-то переговариваются. О работе? И хорошо. Это так безопасно и приятно для эго. А я иду и пытаюсь справиться с шариком чувств, что щекочет меня под ложечкой – восхищение, удовольствие, нежность, любопытство… Почему в его присутствии я всегда чувствую себя так? Откуда такие большие волны? Будто он океан, а я море. И в нём ничего не заметно, зато я тут выплёскиваюсь из берегов!

Я беру поднос и пробую расслышать что-то в их разговоре.

– Они в своём репертуаре, им – как всегда – вынь да положь…

– А мы, блин, вынимаем и кладём!

Они о работе. Наверное, он тоже в курсе бесконечной задачи Тимча. Или они про весь наш стиль работы в целом.

– Если б люди хотя бы учились на чужих ошибках! Но нет, всегда одно и то же!

– Пора просто брать за всё деньгами. По-другому они не понимают.

Ох уж эти мужские беседы… Вечное «кто лучше сможет, у кого выше встанет, кто дальше плюнет, кто сильнее кинет, кто мощней ударит». И столько лет псевдоучёные лгали нам, что конкуренция необходима и лежит в основе всех отношений! Интересно, как они доказали бы это родной маме? «Мама, ты конкурировала со мной, пока рожала и кормила меня» – что за бесчеловечная чушь? Ещё и назвать это «врождённым инстинктом» и «двигателем эволюции»! Как так, о Вавилон?

– А что, разве не приятно порой быть предметом инстинкта? – отвечает мне внутри голос Вавилона, – Разве не приятно видеть, как мужчины теряют дар речи, когда ты улыбаешься им от всей души? Разве не нравится тебе, когда тебя так крепко держат сильные руки?

– Не подзуживай меня! – отвечаю я ему, выбирая салат между похмельной морковкой и измотанной вусмерть капустой, – Не надо рассказывать мне, что клин вышибают клином, а инстинкт инстинктом! Что, у меня всего два выхода – драться до изнеможения либо быть трофеем победителя? Или, искушение для искушённых, сначала первое, потом второе?

– Фи, дорогая, это грубо… а грубость в женщине опасна. Уж лучше тогда уметь сражаться на мечах… хотя бы ты не будешь разбрасываться словами как кинжалами!

– Кинжалы женщин опасны только для тех мужчин, которые настолько боятся женской силы, что предпочитают заковать её в «трусы верности» или наручниками к плите. А кто может встать с женщиной плечом к плечу и смотреть на жизнь вместе – те знают, что женскую силу лучше холить, лелеять и иметь на своей стороне…

– Опять спишь? – Тимч вырывает меня из размышлений, я смотрю на него, моргая, как только проснувшись, он отвечает мне, нарочито округлив глаза, – Курица!

– Ах ты… – я не могу найти слов так быстро.

– Говорю, курица азиатская последняя осталась, будешь?

– Ох… Да, я буду курицу, спасибо за заботу, дорогой! – киваю я одновременно и ему, и поварихе. И пока она меланхолично накладывает курицу в тарелку, я легонько глажу Тимча по плечу. В нашей общей Вселенной у него есть младший брат. Он приучен делиться, и всегда заботился обо мне куда больше, чем я замечала. И меня наконец догоняет волна благодарности.

Но вижу, как цепляется за этот жест взгляд нашего третьего компаньона… Даниил Александрович? Ревность? Что, правда?? Но я всё ещё не знаю, по каким нотам написаны наши партии в эту встречу. Жена Тимча тоже когда-то ведь нас ревновала…

Мы берём подносы и садимся за дальний стол. Они с кем-то здороваются по дороге, я стараюсь ни на кого не смотреть, почему-то мне не хочется сейчас лишних людей. У меня уже есть эти двое, и мне нужно понять, что между нами, и что мне нужно вынести отсюда… Опять эти инстинкты? Мужчины как всегда думают о превосходстве, а женщины – об отношениях?

Раньше меня это злило до белены. Раньше я стремилась залезть в самую гущу событий, помахать там мечом, всем доказать, что я тоже могу, что я это умею, что я работаю хорошо, что моё мнение верное… Теперь я и так это знаю.

– А как Ваши дела, Ирина? – вдруг он обращается и ко мне.

Я выныриваю и искренне, нежно улыбаюсь ему:

– Прекрасно, Даниил Александрович, работаю над новым проектом, и заодно вспоминаю всё, чему меня научили до этого…

– Очень интересно… – он смотрит на меня и улыбается. Нет у него привычки широко улыбаться, что правда, то правда. Но глаза – глаза так и искрятся весельем…

Когда корма на столе наконец-то не остаётся, он говорит:

– У меня ещё есть время до встречи выйти подышать воздухом, не хотите составить мне компанию? – и смотрит на меня своим фирменным, всегдашне пронзительным взглядом.

– С удовольствием! – я не успеваю и подумать, как ответ вылетает из меня.

Тимч смотрит на меня удивлённо. А я ведь и не знаю, можно ли тут куда-то выходить, не написав три раза в табличку и не заверив подписью руководителя? Трёх руководителей? Но я наудачу беру его под локоть и с напором говорю:

– Если будут меня искать, скажи, что меня от этой омерзительной вчерашней морковки тут же в столовой скрутило! Все её видели, тебе легко поверят!

Опять замечаю суровый взгляд моего героя, отпускаю локоть Тимча и, не дожидаясь ответа, легонько треплю его за ухо, чтобы всё стало дружеским жестом:

– Что бы я без тебя делала!

Тим заходит в лифт наверх, буркнув: «Осторожней там, свежий воздух бывает опасен». А наш лифт вниз приходит следом, там на удивление никого нет. И едва закрываются двери, он притягивает меня к себе за талию, дивным хозяйским жестом, и закрывает мой вскрик неожиданности – поцелуем. Боже! А камеры? Вы не боитесь, рыцарь мой? А сослуживцы? А вдруг лифт остановится на неподходящем этаже? Да Бог бы с ними, да…

Он обнимает меня так крепко, что почти нечем дышать, но почему мне становится так легко? Я будто лечу вместе с ним по этой дурацкой шахте, где всегда завывает ветер. Но сейчас даже ветер стих… не тревожит, не хочет мешать?

Ладони мои на его плечах и через тонкую ткань рубашки я чувствую тепло его кожи и силу рук. И руки его говорят мне на языке ощущений, что защитят меня от кого угодно – от хулиганов, от сослуживцев, от саблезубого тигра… И мне бесконечно приятны эта сила и мощь, забота и бережность. В кольце этой силы я становлюсь и текучей, и мягкой. И не хочется никому ничего доказывать, не хочется ни о чём думать. Хочется быть в этом мгновении, в поцелуе и прикосновении – всего восемьдесят этажей, как это, в самом-то деле, мало…

Когда под нами остаётся всего пять или шесть этажей (какое чувство времени!), он отрывается от меня и смотрит мне в глаза, всё так же пронзительно: теперь-то уж Вы никуда не денетесь? Я ухожу от его взгляда, утыкаюсь в его плечо, на краткий миг. Чтобы успеть, когда лифт остановится, отстраниться от него, развернуться к дверям, погладив кончиками пальцев его ладонь – быстро и нежно.

Мы выходим из лифта. Я улыбаюсь. Он если и улыбается, то как всегда незаметно. Мы идём через большой и красивый холл, чёрные колонны, белые диваны, но я думаю только о том, как бы не взять его за руку. Запреты, тайны, табу – как они всегда будоражат кровь…

Он тоже в белой рубашке, но не угловато-офисной – средневекового кроя, мягкой, без воротника, с планкой пуговиц посередине. Как снова и снова в нас повторяется всё, чего о себе мы не помним! Эти прошлые жизни. Эти вечные встречи.

Любоваться им – мне так легко это, так бесстыдно. Мне ведь на самом деле всё равно, кем он числится здесь, кому он и чем обязан, кому должен он, кто должен ему и что именно. А не всё равно – просто смотреть на него и радоваться тому, каков он есть, прямо здесь и сейчас. Мне не важен ни один из его счетов с жизнью – а важна только его бессмертная душа. Немыслимая роскошь…

Как мы оказались здесь? Искрами вспыхивают картинки. Мы впервые знакомимся в этой, офисной жизни, он пожимает мне руку, неловко. Я улыбаюсь – если б Вы помнили, сколько раз это с нами уже было… Но только раньше всегда Вы целовали мне руку, а не пожимали… о времена, о нравы! Потом где-то на корпоративе нас выносит друг на друга людской волной. Верней, я сама причаливаю к нему, хоть это и не принято. Он же большой начальник. Статусный человек. Его официальная подпись занимает половину страницы. Как раньше три книги занимала его родословная.

Но мне-то чего бояться? Я же знаю, я здесь ненадолго… А вот его моя смелость будто бы удивляет. Или нет, по нему не поймёшь. О мастер бесстрастности, ему бы в покер играть. Но я-то смотрю ещё и глазами души, я вижу его интерес. Конечно, ему важно моё внимание. Моя открытость. Эмоциональность. И мне тоже важно – ещё бы! – его внимание. Если не из внимания, из чего тогда выткан наш мир?

И потом, слово за слово, мы стали ходить обедать в разные закоулки с едой. Это был почти единственный способ остаться хоть отчасти наедине в этих всеведающих лабиринтах «Ока добра». Никакого пошлого флирта! Но я чувствовала – интерес, и тепло, и заботу… Меня было не провести покерным лицом.

Но не мог же это сегодня быть наш первый поцелуй?

Мы выходим во внутренний дворик, где кусты сплошь в огромных соцветиях, чуть покачивающихся на ветру. Вечно забываю, как они называются. Гаультерия? Синхронизия? Здесь нас никто не услышит, и мы неторопливо идём вдоль этой цветочной линии. Чтобы отвлечься от желания взять его за руку, я останавливаюсь и нюхаю эти цветы, глубоко зарываюсь в них носом – и мне становится сладко внутри и ужасно щекотно, почти невыносимо. Так же сладостно, щекотно и невыносимо, как хотеть – и не брать его за руку…

– Если Вы продолжите так яростно флиртовать с этим юношей, Тимофеем, я уволю его ко всем чертям, – внезапно говорит он.

Я в удивлении смотрю на него, а он глядит на меня пронзительно и испытующе. Вмиг понимаю, что да, он и вправду большой здесь начальник. Не наш с Тимычем, но может это проделать, если захочет. Он чертовски умён и умеет выстраивать действия в линию так, чтоб результат был неотвратим и неизбежен. Он Маг. И всегда был им.

Но Боже… вот это поворот! Я чувствую волну праведного гнева. Тимч? Серьёзно?? Да он же мне как брат! И, чёрт побери, это низко, угрожать мне вот так! Какой же Вы после этого рыцарь? К чему вообще вся эта суета с ревностью и любовными треугольниками – если мы знаем, что мы здесь совсем ненадолго? Что ещё встретимся тысячу раз, как встречались до?

Но тише, тише, я не хочу потеряться в этом гневе, не хочу пуститься в размахивания мечом. Не этого от меня ждут сейчас. А чего же?

И тут мысль-молния: а чего я хочу сама? В какую игру я хочу поиграть? Я вижу внезапно, картинками: как девчонка в рубашке и школьных брючках разбегается и пытается влезть на развилку дерева чуть выше её талии – раз за разом, раз за разом – так я искала способ защекотать его изнутри, вывести из равновесия!

Но не срабатывало. А однажды мы сидели в кафе на обеде, я задумчиво грызла ноготь большого пальца и думала, что же такое мне вытворить, что сдвинет весь наш сюжет. И тут он вдруг, ни с того ни с сего, взял меня за запястье, опустил мою руку вниз и сказал: «Перестаньте уже грызть ногти, Вам это не идёт».

Я опешила. А он так и держал мою руку. Средь бела дня. В многолюдном кафе. В открытые окна било солнце, и мне отчаянно хотелось, чтобы так оно было всегда. Я так и сказала, когда он её, наконец, отпустил: «Обещаю, я больше не буду, если только Вы будете держать меня за руку». Он посерьёзнел и сказал сурово: «Сделаем вид, что я не слышал этих условий». Но глаза улыбались.

И с тех пор каждый раз, когда я начинала грызть ногти в его присутствии, он брал меня за руку. Таков был наш незамысловатый сигнал. Однажды я сидела за столом в своём кубике, и волосы падали вниз, и он убрал их за ухо. Когда мы оказались в лифте вдвоём, и меня никто не видел за его спиной – я, недолго думая, поцеловала его в плечо. И вот теперь мы здесь.

И здесь я смотрю на него. Какую задачу сейчас мы решаем? Выстраивать точные действия – его стихия. Моя стихия – выстраивать их в чувствах. В словах мы встречаемся. А иногда нет. Из какой точки мне ответить на это? Может, это и вовсе очередная шутка Вавилона, который питается нашими страхами – страхом близости, страхом потери…

Мы так и идём вдоль нежных кудрявых метёлок… гортензия! Вот как они называются! Я вспомнила! И я смотрю, как бабочки садятся на них, и вдруг по наитию начинаю стряхивать их с шутливо сердитым:

– Уходите! Это мои цветы! Мои! Не трогайте их!

– Перестаньте, – говорит он, – они же такие маленькие… а Вы такая большая!

Я смотрю на него игриво, насколько могу. И говорю:

– Знаете, а мне нравится эта идея! Тимычу давно пора сделать то, что он очень хочет, да страх его не пускает… Да и наша с ним, – очень бережно говорю следующее слово, – нежность тоже держит его. Так что я поддержу Вас. Расстаться пойдёт нам на пользу, – теперь я опять улыбаюсь.

Он смотрит на меня со смешанными чувствами. В том числе – с удивлением.

– И что же, Вы не будете скучать по нему?

– Буду.

Он мрачнеет:

– Тогда зачем просить меня его уволить?

– Как говорил один суфий, из всех своих созданий Бог больше всего счастлив теми, кто предпочёл свободу… Вот и я стараюсь поступать так же со всеми, кого люблю. Ведь разве есть у Бога руки, кроме наших?

– Вы хотите запутать меня, но у Вас не выйдет.

– В моём сердце куда больше места, чем для одного человека, – говорю я и улыбаюсь ему – и тепло, и нежно. Ещё один страх уступил место любопытству. Ещё немного свободы. И тогда он говорит:

– Ладно, я подумаю. А сейчас нам пора.

Мы идём к лифтам, и я опять отчаянно борюсь с желанием взять его за руку. Какая разница, если мы не встретимся больше в этом месте и в этом мгновении? Но есть правила. И в игре они есть. Если жребий выпал таким, важно играть его до конца – и именно так, как он выпал…

Мы входим в лифт. Двери закрываются. Я поворачиваюсь к нему. Но в этот раз он не спешит, он смотрит и выжидает – что же я буду делать?

Я беру тебя за руку и ток бежит по моей руке в твою руку, и ощущая его, я веду рукой вверх, до плеча, и по шее, и провожу по линии подбородка, и по контуру губ – почти не дыша. Ты смотришь на меня сначала со смехом в глазах, потом всё же пронзительность взгляда чуть затуманивается.

И наконец ты обхватываешь меня за талию и прижимаешь к себе так сильно, что трудно вздохнуть… Но Боже, как это приятно! Утыкаться носом в твою шею, гладить её щекой, кончиками пальцев искать линию роста волос на затылке… Вновь и вновь забывать – и опять и опять вспоминать, как ты крепко меня обнимаешь! Я растворяюсь в этом ощущении, хочу удержать его, так хочу, чтоб оно длилось вечно…

Но это невозможно. И само это желание вечности – в нём тоже страх. Оно лишь крадёт у меня этот самый острый, всегда настоящий момент. И пока я не могу вывести этот страх в любопытство. Пока ещё мне слишком нужно, чтобы ты обнимал меня.

Пока костры Вавилона не взвихряются вокруг нас…