Читать книгу На все случаи смерти - Александра Тонкс - Страница 7

* * *

Действительность сжалась строго до размеров её тела и грозила стать ещё меньше. Она испытала первый в своей жизни приступ клаустрофобии, и он не имел отношения к стенам. Она снова не могла дышать и моргать, не могла различать предметы вокруг, синий и серый цвета смешались в суп, где она была главным ингредиентом. Она пыталась рваться из невидимой смирительной рубашки, и, конечно, ничто ей не подчинялось. В прошлый раз это закончилось спустя некоторое время, и она решилась снова ждать.

Когда очертания начали находить свои места, к ней вернулось её имя, способность двигаться и существовать, Василиса подумала, что осталась одна. Осторожно отпустив виски, которые всё это время так и оставались в её плену, она с удовольствием выдыхала: к ней вернулось полное отсутствие всех неприятных чувств. Похоже, её стало бросать только в два полярных состояния: невозможная тяжесть и «новокаиновая эйфория».

– Ничего страшного. Стабилизация требует времени.

Хриплый голос Степана так же хорошо узнавался, как диктор из рекламы известного бренда. И сам он узнавался не хуже ― теперь он притаился в углу, держа в руках книгу так небрежно, что у Васи возникло желание сделать ему замечание.

– Что это за стабилизация?

– Как бы тебе объяснить… нужно привыкнуть не существовать. Это не так уж и просто, когда ты слишком торопишься или наоборот, отчаянно отрицаешь то, что с тобой произошло.

И опять эти разговоры про смерть. Сначала было похоже на галлюцинации, потом ― на реалистичный розыгрыш, теперь же раздражало за неимением внятного объяснения происходящему. Мистический элемент Вася исключила для себя ещё лет десять назад, убедившись, что вся магия на съёмках «Гарри Поттера» была хорошими компьютерными эффектами, а роман ― прибыльным делом писательницы. Жить без надежды на стороннее чудо оказалось не так уж и скучно. Кто из нас не знает, что легче справляться с плохим без сопутствующей боли от разбитых надежд на пустое?

И всё было бы ничего, но вдруг образовался Степан Павлов, непередаваемо призрачный, пропитанный всей этой мистикой, говорит без тени сомнения и насмешки, что ей придётся «стабилизироваться» в некотором загробном мире, а потом и отвечать за самоубийство. Василиса и минуты жизни не потратила на размышления о том, как можно было бы себя убить, никогда не спрашивала об этом интернет из больного любопытства, не имеет понятия, что нужно сделать при необходимости самоустранения. Её познания в анатомии, пожалуй, постыдно низкие, по крайней мере, она до сих пор не до конца уверена, с какой стороны печень.

Можно было принять всё это за сон. Но Вася никогда не путалась в сновидениях, все они были до скуки осознанными. Обсуждать сны с друзьями ей было не по душе: пока все рассказывают про потрясения в грезах и кошмарах и облегчительное чудо пробуждения, она не может разделить ничьи эмоции. Ведь если к ней приходит кошмар, он вечно один и тот же, и справляется она с ним одинаково.

Синяя комната с тусклой стеной ― однозначно не сон. И не явь тоже.

– И что нужно для того, чтобы привыкнуть?

Степан громко захлопнул книгу и разжал руки: она приземлилась точно на верхушку одной из книжных башен.

– Мы обычно говорим про ожидание и доверие, так нам положено говорить. Но лично мне помогало смирение. Это было самым сложным для меня ― смириться с тем, где я оказался. Я спорил со всем, что видел и слышал, а когда сделал вид, что принял всё это, начал искать пожарные выходы отсюда. Долго меня ломало до тех пор, пока я не смирился. Я тогда ещё не знал одну из вспомогательных заповедей: смирение не означает поражение.

– Выходит, вы тоже лишили себя жизни?

– Хм-хм. Я тоже лишился жизни.

Он произнёс это ровно, без давления на жалость, так не говорят о самых страшных потерях, так вспоминают, с кем ужинали вчера. Обычные будничные факты: у Степана волосы пшеничного цвета, ему лет сорок на вид, у него взгляд-лезвие и нервная привычка доводить зажигалку, а однажды он умер и с тех пор занимается расследованием чужих самоубийств. Похоже, в этом пальто он и умер, потому и не расстаётся с ним даже под крышей.

– И много у вас «вспомогательных заповедей»?

– Достаточно. Одна из них ― лучше ты не залёживайся, голубушка.

Ей и самой надоело лежать, как овощу на сковороде, и она внутренне обрадовалась его призыву. На этот раз она старалась подниматься как можно медленнее, опасаясь чрезмерной лёгкости или тяжести. Тело размеренно подчинялось её командам, но было таким онемевшим, что Вася чувствовала себя тряпичной куклой. Сев на кровати и опустив ноги, она едва коснулась пола и почти ничего не почувствовала. Пару секунд на то, чтобы собраться с духом, и она перенесла на ноги вес и осторожно встала ― это не представило трудности, но всё равно пугало. Она отдалённо ощущала лишь устойчивость, а холод поверхности под стопами, движение воздуха или хотя бы температура комнаты ― всё это было ей недоступно. Пока она лежала, она не чувствовала и кровать, просто не могла это осмыслить.

– Это ненормально, ― подавленно пробормотала она, сжимая и разжимая ладони поочерёдно. Она будто управляла ими не через нервные окончания, а через пульт.

– Не придирайся к себе. По сравнению с тем, что мне приходится видеть, вообще зи-зи топ.

Он смотрел не на её вытянутые руки, он оглядывал её с ног до головы без какого-либо дурного подтекста. Не с видом врача на приёме, скорее ― патологоанатома. Это внушало беспокойство, однако Вася по-прежнему не находила в себе смелости возражать.

– Вы про то, что обычно расследуете искорёженные и изуродованные тела?

– Совсем нет, ― его явно позабавило её предположение. ― Я только про одежду. В каком виде только люди ни приходят.

Опустив голову, она рассмотрела своё платье, о котором даже не успела задуматься: изумрудный шёлк переливался так, что действительно заслуживал лесть и похвалу. Приспущенные плечи и рукава маленькими фонариками, юбка дотягивается до колена. Первая по-настоящему знакомая деталь из её жизни: это было её выпускное платье, которое она больше ни разу не надела. Ткань так ласково обтягивала её фигуру ― в восемнадцать она могла позволить себе носить это, но за прошедшее время давно потеряла такую возможность. Вася уже и забыла, какое оно прекрасное. Проводя пальцами по талии, она пыталась себе внушить, что чувствует этот шёлк.

– Вот мы уже и улыбаемся, ― заметил Степан.

Он только спугнул её прилив хороших эмоций, к ней мгновенно вернулось серьёзное выражение лица. Что ж, если он всё-таки псих и мог подстроить всё, что связано с провалами в памяти, тяжестью в теле и похищением, то на вот этот фокус с одеждой объяснения у неё не находилось.

– Как это понимать? Я перед смертью надела красивейшее платье или меня в нём похоронят?

– Это всё-таки пока очень бесит, ― пожаловался Степан, возвращаясь в кресло.

Ей так надоело просить разъяснений к его словам, что она принялась просто сверлить его непонимающим взглядом, ожидая, что он сам догадается.

– То, что ты мыслишь абсолютно по-суетному, ― обвиняющим тоном отозвался Степан. ― Или как вы иногда выражаетесь, «по-земному», хотя смысл мне не понятен. Ты ж не планету меняешь, а способ существования. Если хочешь преуспеть, надо перестать руководствоваться этими вашими суетными принципами. Ты пойми, они больше тебе не принадлежат. Очнувшись здесь, ты не носишь похоронный наряд или то, в чём ты была, когда остановилось твоё сердце. Ты носишь то, что должна, а почему должна и кому должна ― ну, может, нам удастся узнать.

Любимое платье утешало её последней соломинкой, за которую она могла уцепиться в водовороте странностей. Вася не могла перестать прикасаться к нему, хотя это ничего и не значило. Она всё боялась, что шёлк, оставленный в прошлом несколькими килограммами тому назад, исчезнет. Если верить Павлову, кто-то появлялся в одежде менее приглядной. Васе очень редко везло, по крайней мере, повезло с изумрудным платьем.

– Может, если вы докажете мне, что я нахожусь больше не там, где работают эти принципы, мне будет легче мыслить иначе?

Она тихонько опустилась на краешек кровати ― как раз напротив него. Пока он молчал, Вася поражалась тому, как клубилась повсюду тишина, такая же аномальная, как её «невесомость». Из-за двери в комнату не прорывались вообще никакие звуки, и тем более не были слышны вопли пирующих чертей или пение ангелов. Несмотря на вакуум, сидеть спиной к двери было довольно некомфортно.

Рука Степана нырнула в карман и предсказуемо вернулась с его пухленькой зажигалкой. Из другого кармана он вытащил самую настоящую сигару ― очень мятую и несимпатичную из-за халатного хранения ― и протянул ей. Вася протестующе замахала руками, но не успела она заявить, что не курит, он поймал её ладонь и вложил в неё сигару.

– Можешь рассмотреть её, чтобы понять, что никакого подвоха в ней нет.

Было это правдой или нет, но ей показалось, что кожа у детектива настолько ледяная или горячая, что на крохотную долю секунды она ощутила это прикосновение.

Что делать с сигарой, ей было неизвестно, она посмотрела на неё с разных сторон, поднесла к носу и не ощутила запаха. С одного её конца выглядывал табак, другой конец был узким, практически посередине ― опоясывающая чёрно-красная этикетка.

– Подвоха в ней нет, ― повторила Вася, возвращая её. ― Только есть впечатление, что её судьба была не очень простой.

– Ещё бы. У неё судьба самая тяжёлая из всех возможных. Её никто так и не выкурил, только держали в заточении. Я сочувствую ей не меньше, чем себе.

Прикусив её за острый конец, Степан в сотый раз щёлкнул, пламя дотянулось до сигары и сразу же погасло. По старой привычке Вася задержала дыхание, чтобы не впитывать дым, однако… никакого дыма не появилось. Сигара не просто не горела ― на её обёртке даже следов огня не осталось. Степан щёлкнул снова ― ничего не изменилось, пламя просто не могло ничего сделать и бессильно гасло.

– Может… может, это из-за её тяжёлой судьбы?..

И тогда он поднёс зажигалку к своим пальцам. Вася не успела оробеть, как увидела огонь проходящим и через его кисть, и через запястье и дальше сквозь рукав пальто. Ни-че-го. Маленькая безвредная стихия ― беззубая змея, неспособная укусить.

– Может, подвох не в сигаре?

Ещё до того, как она произнесла последнее слово, он подбросил ей зажигалку, и от неожиданности Вася едва не уронила её. Проводить эксперименты на себе ей хотелось меньше всего ― пусть и приняв на веру то, что законы физики на новый мир не распространяются. Зажигалка была обычнее обычного, если не считать того, что Вася не могла ощутить её тяжесть. Неохотно и неуверенно та поднесла её к пледу и с содроганием пустила искру на волю… И снова одно большое ничего вместо пожара.

– Она слишком легко загорается и гаснет. Простите за недоверие, но она больше похожа на муляж зажигалки, чем на подлинник.

– Потому что так оно и есть. Такие предметы здесь в некотором смысле скорее проекции, чем вещи. Отказаться от них даже в рамках своей крошечной особенной вселенной невозможно, но и принести сюда что-то тоже нельзя.

Сказал он так убеждённо, но забрал зажигалку весьма торопливо и ревностно. Вася могла предположить, что та значит для него примерно то же, что для неё это платье: спокойнее держать при себе и держаться за неё.

– А как же все эти книги?..

Присмотревшись к «башням», она смогла наконец заметить: ни на одном корешке из десятков книг не было написано название. Они были различной толщины, но в каждой стопке их обложки объединял один цвет. Не было только таких же синих, как стены, обложек. Не было на них рисунков, фотографий или хоть каких-то букв.

– Из книг с собой можно взять только те, что ты написала сама.

– То есть в моём случае ― никакие.

– Это правило не только про книги. Всё, что ты написала, можно взять с собой. Всё, что ты создала сама. Такие вещи существуют значительно шире одного суетного мира, особенно когда о них помнят другие. Можешь считать, что, создавая что-то своё, ты кладёшь туда часть материи, которая связывает это место и суетный мир. Наверное, поэтому многие стремятся «оставить след в истории» таким образом.

– А зажигалка?

– А зажигалка здесь как интерьер. Среда, в которой нам проще существовать в ожидании приговора. Практически часть комнаты. Только не твоей, а моей. Это я с ней не желаю расставаться, хоть и даже не могу поджечь сигару, с которой тоже неразлучен. Я отпустил только портсигар, и его при мне, как видишь, нет.

Васе хотелось спросить его про пальто, но не было уверенности, что здесь такие вопросы встречают дружелюбно, и не хотелось услышать что-то снова про её неправильный способ мышления. От того, как внутри копились соображения, ей снова стало казаться, что она тяжелеет и теряет себя.

Мир, где нельзя ничего сжечь. Мир, где нельзя обжечься. Мир без наполнения, без движения.

– Что ж, по крайней мере, это очень удобно, если здесь запрещено курить.