Читать книгу Падение в небеса, или «Все будет хорошо!» - Алексей Доброхотов - Страница 8

* * *

В этот майский день в пятницу тринадцатого числа Иван Иванович вошёл в свой рабочий кабинет позже обычного. Желудок с утра прихватило. Видимо, что-то съел на ночь недоброе, из того, что залежалось в холодильнике с праздничного стола в честь Дня Победы. Иван Иванович вообще любил много и разнообразно покушать. Не стеснял себя в этом удовольствии и практически ничем не ограничивал. Мог очесать пять полновесных блюд в ресторане и после этого плотно поужинать дома перед сном. Поэтому такое досадное обстоятельство как пищевое отравление иногда у него случалось, и жена к этому всегда заранее приготавливалась. Она припасала соответствующие таблетки, микстуры и даже большую спринцовку. Так что пока Иван Иванович с утра прочищал пищеварительные каналы, принимал таблетки и собрался с силами, перевалило за полдень.

Утреннее производственное совещание провел первый заместитель. Не в первый раз такое случалось. Да и не намечалось в этот день ничего необычного. Налаженный механизм стройки работал исправно. Материалы подвозились. Прорабы руководили. Башенные краны оживленно крутились.

– Зеленого чайку? – тихо осведомилась секретарша, опытным глазом оценив зеленоватый оттенок лица шефа.

– Да. Пожалуй, – тяжело пропыхтел Иван Иванович, следуя к своему широкому, дорогому кожаному креслу.

Он основательно утвердил в нём своё пышное тело, пробежал беглым взглядом лежащие на столе бумаги и с тоскою посмотрел на висевшую на стене напротив картину художественно изображавшую прорубание окна в Европу Петром 1. На ней великий русский царь залихватски крутил колесо корабельного штурвала, народ, стоя на набережной Адмиралтейства, что-то кричал, а вдаль уплывала стайка парусных судов с Андреевскими флагами на фок мачтах.

– Да-а, натворил дел… – глубокомысленно произнёс Иван Иванович.

К чему именно относилась эта фраза: к деяниям царя или к утреннему происшествию, осталось неясным.

Вошла секретарша Люба, серьезная замужняя дама лет сорока, с большой белой чашкой горячего чая на подносе. Молча, поставила напиток на стол и встала в ожидании указаний.

Никаких указаний Иван Ивановичу давать не хотелось. Они просто ещё не образовались в его голове. Почему-то захотелось пончика. Румяного, поджаренного, круглого, такого какие давали на Невском проспекте. Но его не принесли. Хотя, если бы он отдал такое распоряжение, то исполнительный шофер Вася моментально смотался бы к Дому Ленинградской Торговли и прикупил бы там пару десятков. Остыть не успели бы, как оказались бы на столе прямо перед ним. Но он такого распоряжения не сделал. Потому что понимал, что это сейчас, после утреннего промывания и прочего, весьма вредно. От чего настроение у него образовалось пасмурное. Взяв в руки чашку горячего, крепко заваренного зеленого чая, он стал шумно отхлебывать, сдувая пухлыми губами клубочки медленно понимающегося пара.

– Что-нибудь ещё? – поинтересовалась Люба.

– Спасибо. Не нужно.

Секретарша направилась к выходу, но возле самой двери остановилась.

– Там, вас с утра молодой человек дожидается. Пригласить?

– Кто?

– Да этот. Из новых.

– Минут через пять.

– Хорошо.

«Новыми» назывались те, что неведомо откуда вылезли и набросились на строительный рынок, давно и правильно распределенный среди ответственных, опытных, знающих свое дело строителей. Неуёмные, жадные, молодые они волнами накатывали на строительный трест, заваливая его предложениями от бессчетных дурацких кооперативов купить какой-нибудь материал с откатом, провести зачет или передать им часть строительных работ в субподряд. А под «этим» имелся в виду тот самый парень, что в последний раз пытался продать по сходной цене бригаду строителей, состоящих не то из молдаван, не то из украинцев, якобы весьма опытных, но очень дешёвых. Тем не менее, от встречи с ним в памяти Ивана Ивановича осталось довольно приятное впечатление. Он не показался таким уж бестолковым, как прочие, и в отличие от своих сверстников не пытался сразу купить старого директора, внимательно выслушал его мнение, не настаивая на своём, и больше говорил о возможности достижения общей для всех пользы, чем о прямой денежной выгоде. Кроме всего прочего он оказался высок, светел лицом, кудряв, симпатичен, энергичен, вежлив, приветлив и явно не глуп. Из такого со временем вполне мог бы получиться хороший работник.

Иван Иванович попробовал вспомнить содержание последнего с ним разговора, но у него не получилось. Осталось только общее впечатление, детали стерлись. Хотя о чём-то они всё же, видимо, договорились? Но о чём? Впрочем, какая сейчас разница. Всё равно тресту от него ничего не нужно: ни его дешёвых строителей, невесть откуда прибывших, ни чего-либо ещё. Тогда зачем он снова пришёл? И как его там зовут… Имя тоже куда-то запропастилось. Хотя какая разница, как его там зовут. Пришёл, ушёл, как говориться: с глаз долой – из сердца вон.

* * *

Этот молодой человек нарисовался на пороге кабинета ровно через пять минут, как и пожелал Иван Иванович. Вот что значит выученный секретарь.

– Разрешите? – поинтересовался он.

Директор молча указал рукой на одно из двух кресел приставленных для посетителей к фасадной части массивного деревянного письменного стола старинной работы. Тот стремительно преодолел расстояние от двери до места, пройдя не менее двадцати кресел, выстроенных вряд вдоль длинного стола, предназначенного для производственных совещаний.

– Здравствуйте.

Иван Иванович кивнул в ответ головой.

– Я снова к вам и вот по какому вопросу. Вы оказались совершенно правы. Они действительно никуда не годятся.

– Кто?

– Молдавские рабочие. Только вы, с вашим большим опытом, смогли сразу это определить. Нет, конечно, где-нибудь на лесоповале, они вполне могут сойти за нормальных работников. Но только не на стройке. Строительных рабочих нужно специально готовить. Это очень не простое и очень ответственное дело, – решительно заявил посетитель.

– Да, – согласно кивнул директор. Общее направление разговора ему понравилось. Он даже слегка улыбнулся.

В это момент дверь в кабинет решительно распахнулась и вошла молодая девушка, худенькая, бледная, взволнованная. Её большие черные глаза, казалось, занимали половину лица и горели, как у настороженной кошки в легком обрамлении аккуратно уложенных светло-русых волос.

– Папа, я больше так не могу, – завила она с хода, – Пусть он или уходит, или больше не занимается своими киосками. Зачем, ты, ему дал денег?

– Лиза, я занят, – сердито глянул на неё Иван Иванович.

– Ах, простите. Ты – занят. Значит, я могу свободно катиться куда угодно, – всплеснула девушка тонкими ручками, – Ко всем чертям, – уточнила, разворачиваясь к выходу.

– Зачем, ты, так!? Постой. Сядь. Лиза! – директор выбрался из-за стола и двинулся грузным телом к дочери, с трудом преодолевая пространство большого кабинета. Ему удалось настичь её возле самой двери. Впрочем, она и не спешила его покинуть.

– Сядь и успокойся, – схватил он девушку за руку, – Извините, – кивнул посетителю, – Сядь, я говорю, – подвел к длинному столу и усадил в крайнее кресло, – Что у тебя снова случилось?

– Ничего. Всё нормально, – передернула она угловатыми плечиками, – Ему до меня ровным счетом нет никакого дела. Ему нужны только его киоски. Больше ничего. Ради них он бросил институт. Представляешь? Связался с какой-то шпаной. Не вылезает из ресторанов. Приходит пьяный. Говорит только о машинах. Я для него кто? Никто. Пустое место. Он на меня смотрит и не видит. Слушает и не слышит. Я всегда могу подождать. Сколько угодно. Главное – это киоски.

– Ладно. Я поговорю с ним. Обещаю. Сегодня же, – отец сдержанно погладил дочь по тонкому плечику, – Чаю хочешь?

– Уже несу, – раздалось со стороны двери.

Опытный секретарь принёс на подносе стакан холодной воды и чашку горячего крепко заваренного, черного чая.

– Вы, не могли бы немного подождать? – обратился директор к посетителю, внимательно наблюдавшему происходящее со своего места возле рабочего стола.

– Конечно. Конечно, – с готовностью вскочил тот на ноги.

– Я угощу, вас, чаем, – любезно улыбнулась ему секретарша, устанавливая возле девушки стакан воды и чашку чая.

– Спасибо.

Вместе они и вышли.

Оставшись без посторонних, дочь Ивана Ивановича почти расплакалась.

– Представляешь, он даже книжек никаких не читает. Ему это не интересно. Смотрит только свои дурацкие кассеты. Эти ужасные боевики. Где все время кого-то убивают, – взволнованно рассказывала она, запивая близкие слезы холодной водой, – У меня уже голова болит от этих его боевиков. Всё время пальба. Он ничем не интересуется. На уме одни цены. Цены на всё. Что бы у него не спросили. Он всегда всему знает цену. Как же так можно?

– Я поговорю с ним. Обязательно поговорю, – пытался успокоить её отец.

– Что толку с ним говорить. Ему нужно вернуться в институт. Забери у него деньги.

– Как, ты, себе это представляешь?

– Возьми и забери. Ты же можешь? – с мольбой в глазах посмотрела на него дочь.

– Он достаточно взрослый человек, чтобы понимать, что делать. И потом… это же работа. Это же ради вашего будущего. Вспомни, как нам было трудно пока я не… Впрочем, ты, этого помнить не можешь. Ты тогда была очень маленькой. Мужчина должен уметь обеспечить свою семью, – Иван Иванович чувствовал себя крайне неудобно. И не потому, что дочь неожиданно примчалась к нему на работу в расстроенных чувствах, а от того, что случилось это в присутствии совершенно постороннего человека, да ещё в такое неподходящее для семейных разборок время. Не могла вечера подождать? Он вообще не любил смешивать работу с семейными проблемами и всячески старался избегать подобных ситуаций. И вот не получилось. Вырвалось. Полетело. Теперь начнут обсуждать на всех перекрестках, обсасывать, смаковать, ставить оценки. Трепать его доброе имя. Скверно. Очень скверно получилось. И не то скверно, что у дочери никак не могут сложиться отношения с её молодым человеком. А то, что его маленькие семейные тайны стали вдруг достоянием широкой общественности. Да ещё этого парня, неизвестно откуда, вдруг, взявшегося. Хотя, может он ничего и не понял. Это же совершенно его не касается. Может не стоит вообще обращать на него внимание?

– Ладно. Всё образуется. У нас с твоей мамой тоже не сразу всё сложилось. Но, как видишь, ничего, живём. И у тебя сложится. Надо только немного потерпеть. Я с ним поговорю. Понимаешь, сейчас время такое. Все бизнесом занялись. Стараются денег заработать. Это же хорошо, когда в доме достаток. Он человек энергичный, занятой. Пять киосков – это не шутка. Времени на них надо много. Он ещё два собирается поставить. Возле рынка. А как работать? Ни на кого же нельзя положиться. Кругом мошенники и воры. И мне надо работать. Люди ждут. Давай. Потом поговорим. Уладим всё. Успокойся, – утешал он, прекрасно понимая, что не всё так просто, как кажется, но искренне надеясь, что всё само собой как-нибудь сложится, или мать, как обычно, устроит. Устроила же она это знакомство. Стало быть, ей и разруливать теперь образовавшуюся ситуацию. В конце концов, не он сосватал дочери этого человека, а она. Пригласила общих знакомых, что называется «на чай», людей приличных и состоятельных, свела в перспективную, по её мнению, партию, вот теперь пусть и разбирается.

– Но ведь это же не нормально, – не успокаивалась никак девушка, – На уме одни деньги. Только деньги. Ничего кроме денег. Все разговоры о них. Все интересы вокруг них. Так же с ума сойти можно.

– Так ведь это и есть работа. Я тоже всю жизнь работаю. У мужчины должно быть своё дело. Я строю, он торгует. Раньше у нас в стране план был. Так мы всё время о плане говорили. А теперь плана нет. Теперь вместо него деньги. Теперь это такой новый показатель работы, понимаешь? Вот и всё. У кого денег много, тот и успешен. Тот, так сказать, выбился в лидеры.

– Нет. Ты, не понимаешь. Это не показатель. Это мировоззрение. Это тупик. Один большой, тёмный тупик. Он же, как ненормальный.

– Да нет. Это период у него такой. Становления. Организации и становления дела. Естественно оно отнимает много времени и сил. Вот как только всё сложится, наладится, так он сразу же станет другим. Вот увидишь. Дай, ты, ему возможность наладить всё. Не дергай. Это же серьезное дело. Ладно. Давай. Иди. Успокойся.

Сбросив внутреннее напряжение, девушка, и правда, немного успокоилась, выпила чай и покинула отцовский кабинет, унося с собой слабую надежду на возможные перемены.

* * *

Молодой человек вскоре вернулся и снова занял оставленное ненадолго место возле рабочего стола Ивана Ивановича. С видом многозначительным и серьезным он заявил:

– Не буду отвлекать много времени. Перейду сразу к делу. Я подумал и решил: я готов все риски принять на себя. Взять на себя, так сказать, всю ответственность.

– Какую ответственность? – удивленно взглянул на него директор треста.

– Полную. Материальную. За всех, – уточнил посетитель.

– Простите. Не понял. Что, вы, от меня хотите? – поставил вопрос ребром хозяин кабинета.

– Я хочу получить субподряд, – прямо ответил молодой человек.

– У вас есть строительная контора с лицензией?

– Пока нет. Но я надеюсь получить её в ближайшее время. И я очень надеюсь, что, вы, мне в этом поможете.

– Вы с ума сошли. Это невозможно.

– Почему?

– Потому. Я, вас, не знаю, – ответил Иван Иванович так же прямо и точно, как давно уже никому не отвечал.

– Но… я не прошу много. Дайте мне шанс. Вы, ничем не рискуете. Я даже не прошу денег. Заплатите мне потом, если устроит качество нашей работы. Мы согласны работать по самым минимальным расценкам.

Нахальство и самоуверенность молодого человека начинали переходить всякие границы. Иван Иванович даже слегка оторопел, что случалось с ним не так часто. Видимо, наслоилось болезненное состояние и недавняя неприятная беседа с дочерью. Но он быстро собрался с мыслями и спросил:

– Вы представляете себе, что такое строительство?

– Вполне.

– Нет. Вы не представляете себе, что такое строительство. Строительство – это не кирпич на кирпич за хороший магарыч. Строительство – это, прежде всего, сроки. Время. Понимаете меня? – Иван Иванович даже наклонился в сторону молодого человека, настолько сильно охватило его желание втолковать этому недотепе, куда он пытается влезть со своей самоуверенностью, – Время, – повторил он, – И только потом деньги. Не уложишься в отведенные сроки, потеряешь всё.

– Ну, я понимаю, – закивал головой собеседник, с видом преданного ученика, воспринимающего мудрость своего учителя.

– И что прикажете мне делать, если, вы, в отведенные, вам, сроки не уложитесь? Или напортачите? На переделку времени у меня не будет. Мне его никто не даст. Мне придется отвечать перед заказчиком. Мне, а не вам. С вас взятки гладки. Пришли, напортачили, ушли. Свищи вас потом, как ветер в поле. А я не уйду. Мне уходить некуда. Я останусь. Останусь отвечать перед всеми за все ваши косяки и недоделки. И не важно, заплатил я вам что-то или нет. Мне это все обойдется гораздо дороже.

– Ну, дайте нам для начала что-нибудь простое. Не такое ответственное. Например, канаву копать, – предложил молодой человек, вытянувшись на стуле, как по стойке смирно, готовый немедленно приступить к выполнению любого задания, – Я вас не подведу. Всё будет сделано на самом высоком уровне.

– Послушайте, молодой человек, зачем, вам это всё надо? – поинтересовался директор.

– Хочу заняться стройкой, – тут же ответил тот.

– Почему именно стройкой? Других занятий вам не нашлось? Вон, ставили бы киоски. Торговали. Чем плохо?

– Я торговал, но это не интересно. Тут нет позитива. Размаха, так сказать, для созидания. Всё примитивно и пошло. А я хочу созидать. Строить, – горячо выпалил соискатель фронта работ, – Надо же не просто так чем-то заниматься. Надо же заниматься тем, за что потом не будет стыдно в глаза людям смотреть.

– Вот как? Вы что действительно так думаете?

– Конечно. Только так. Я для себя решил твердо: стройка – это мое призвание.

– Что ж… я подумаю над вашим предложением, – несколько смягчился Иван Иванович, – Можете идти. До свиданья.

– Спасибо, – подскочили на месте будущий строитель, словно получил согласие на заключение контракта, – Вы ещё не всё знаете. Я собираюсь не просто работать. Я собираюсь строить быстро и дёшево. Я всё подсчитал. Я буду использовать ту самую иностранную рабочую силу. Это сейчас они иностранцы. Но раньше они все были нашими. Работать они умеют. Я говорю об украинцах, а не о молдаванах. Я специально наберу бригаду строителей. Это будет огромная экономия по фонду оплаты труда. Кроме того, им можно вообще платить просто наличными мимо кассы. Это ещё более выгодно. Никаких налогов. Никаких трудовых споров. Никаких контрактов. Это всё я полностью беру на себя. Вам достается только выполненный объем работ. Вот, – выпалил он и сел в ожидании бурных оваций.

Но оваций не последовало. Иван Иванович смерил его усталым взглядом утомленного удава и молвил:

– Такие выгодные предложения поступают мне три раза на дню. Я уже сказал вам, что я подумаю.

– Когда можно будет, вас, побеспокоить?

– На следующей неделе. После вторника. Нет. В четверг, после обеда. Позвоните секретарю. Она, вас, соединит.

– Надеюсь на успешное, долгосрочное сотрудничество, – протянул руку молодой человек, вставая, желая, видимо, скрепить, тем самым, достигнутую договоренность. Но рукопожатия не последовало. Директор треста явно до конца ещё не проникся масштабностью предложенного проекта и не бросился обнимать перспективного партнера. Выскакивать из-за стола и провожать его он тоже не собирался. Вместо этого он взял в руку оставленную на столе чашку и углубился в созерцание остывших остатков зеленого чая.

– Так, в четверг я, вам, обязательно позвоню, – втянул в себя посетитель протянутую конечность подобно потревоженной улитке и мягко заскользил к выходу.

– Да, да. Позвоните, – подтвердил Иван Иванович, хватая трубку спасительного телефона, требовательно зазвеневшего на столе. – Да? Кто? Ты? Почему ещё не начинал!?. Кто сказал?.. Я говорю, заливайте! Понял меня?.. Чтоб сегодня же всё было залито. Я с тебя спрашивать буду. Понял?.. Лично, – начал вразумлять кого-то в обычной своей деловой манере, совершенно не заметив, как гость покинул его кабинет.

«Это же надо, какой нахал, – подумал он, опуская трубку на место, – Чтобы я ещё помогал ему получить лицензию! Ну, и молодежь пошла…»

* * *

Лиза уже третий день болела. Не простудой и не иной понятной современной медицине болезнью. Её недуг находился в области иного плана, официальной науке неведомого, запретного, можно сказать, еретического, выходящего за рамки материалистического понимания Мира. Такой недуг хорошо иметь где-нибудь на Тибете или в Индии. Там им никого сильно не удивишь. Там мудрый, седой брахман или лама сразу определит причину, и успокоит страдальца добрым напутствием и молитвой. У нас же дела обстояли несколько иначе. Европейцы как-то не привыкли доверять внутренним ощущениям и больше полагаются на так называемые объективные показатели медицинских приборов, то есть на то, что можно получить в результате инструментального измерения. Иначе говоря, если что-то невозможно исследовать при помощи линейки и лупы, то этого в Мире не существует. Такой подход дает ряд преимуществ в работе с грубой материей и позволяет максимально приспособить её под свои нужны. Но он отстраняет человека от понимания сути происходящих явлений, превращая окружающую его Природу в черный ящик, наблюдение за которым составляет набор статистических данных с условно выведенными закономерностями.

Лизу терзали воспоминания. Не свои, не о той жизни, пусть не длинной, но реальной, проходящей на глазах родных, близких и друзей, а какие-то иные, чужие, наведенные ярким лучом из тёмных глубин подсознания прямо перед её внутренним взором. Они постоянно и неотступно следовали за ней, словно прорываясь сквозь фон собственных картин прошлого. Поражали своей нереальностью, удивляли, пугали и настораживали. Иногда, будто накопив силы, они неожиданно возникали перед глазами яркие, контрастные, реалистичные и полностью выбивали из повседневности, бросая куда-то вниз, в хаос раздирающих душу переживаний. Правда, такое повторялось не часто, но с завидной периодичностью примерно четыре раза в год на протяжении всей жизни, насколько она себя помнила, на несколько дней погружая в состояние раздвоенности, а иногда и просто плотно окутывая сознанием иной личности. В этот период она терялась в окружающей обстановке, утрачивала нить происходящего, не узнавала родных и хорошо знакомых людей.

Три раза её пытались лечить и даже помещали в психиатрическую больницу. Однако никакого результата это не приносило. Приступы быстро, бесследно проходили, и она снова становилась такой, какой все привыкли её видеть, то есть самой собой, или той, какая наиболее устойчиво в ней утвердилась с самого первого дня появления на свет. Но те воспоминания, что терзали её в период обострений, не забывались. Они странным образом продолжали жить в ней, находясь в глубине памяти, заслоненные новыми реальными эпизодами, как живут кадры просмотренных кинофильмов или сюжеты прочитанных книг, несколько отстраненно, но рядом, готовые в любую минуту выскочить на свет.

На этот раз всё проходило не так остро, но как всегда мучительно, смешивая события из разных жизней в один пестрый клубок. Два дня Лизу не выпускали из дома. Так всегда делали в таких случаях. Продержали на транквилизаторах. На утро третьего дня она вполне нормально осознала себя в той обстановке в какой проснулась: в своей комнате, среди знакомых вещей. Встала, умылась, привела себя в порядок, провела долгую беседу за завтраком со своей мамой Екатериной Павловной и, убедив её в адекватности своего восприятия Мира, вышла в магазин за новой заколкой. Благо он располагался возле самого дома. Но там, в обувном отделе, всё вновь началось.

Утро, завтрак, разговор с мамой, выход из дома, даже дорога до магазина – всё это словно исчезло из памяти. Вместо этого она отчетливо, до последней детали, помнила иные события, ужасные, всколыхнувшие её всю до основания, совершенно разбившие жизнь, такую, казалось бы, восхитительную, можно сказать, сказочную, что так удачно складывалась и вот-вот должна была начаться, быть может, сегодня, прямо сейчас, в эту самую минуту, когда она сидит здесь в незнакомом магазине, среди чужих людей, говорящих на ином, непонятном ей языке. Как она здесь оказалась? И как хорошо, что она оказалась именно здесь. Подальше от этого монстра в людском обличии, что так искусно притворялся порядочным человеком. Как такое могло случиться, что она едва не стала его женой? Что бы тогда с нею стало? Если бы она вчера сохранила спокойствие, то, возможно, сейчас стояла бы рядом с ним возле алтаря, стала бы его женой, затем родила бы ему наследника и вошла бы в семью самой аристократической фамилии Англии, оказалась бы одной из них и могла бы легко называть тётушкой саму королеву.

Её всю передернуло от отвращения при воспоминании о вчерашних событиях, и она еле сдержалась от того, чтобы её не стошнило.

Как могла она так ошибаться! Да и кто не ошибся бы на её месте, когда он был так очарователен, так мил, так романтично ухаживал, так искушал своим положением и богатством. Кто бы устоял на её месте? Умный, сильный, обаятельный. Он так сильно вскружил ей голову, что будущее представлялось безоблачным, напоенным любовью и благополучием. Если бы не так сильно, то возможно и падение не стало бы таким ошеломительным. Нет, сказка про Золушку – это не про неё. Хотя в начале, казалось, совершенно иначе. Как хорошо всё начиналось… Прогулки, цветы, опера. Вечеринки с друзьями, яхта, старинный замок с галереей портретов предков в тяжелых золоченых рамах, дорогие подарки, помолвка и затем бесконечный банковский счет. Настолько емкий, что она на третий день обладания им потеряла ощущение реальности. Ей даже не приходилось доставать кредитную каточку. Продавцы отдавали приглянувшуюся вещь так, стоило ей только зайти в магазин и указать на неё пальцем. Счета приходили потом, прямо к нему, в его банк, и он ни разу не обмолвился о каком-либо превышении.

И вот наступил этот вечер. Вчерашний, последний перед их свадьбой. Уже вся многочисленная родня со всего мира съехалась в фамильный замок, завершались последние приготовления, в последний раз отрабатывались детали старинного церемониала венчания и её, утомленную хлопотами и пребывающую в сильном волнении пригласили на последний ужин, накрытый на двоих в отдельном флигеле, куда до этого она ни разу ещё не заходила. Приглашение принес слуга, карлик, милый и веселый, как ей казалось, человечек. Он же проводил до места, длинным, гулким коридором с бесконечными переходами.

Жених, как всегда безупречно одетый, встретил её возле двери, сдержанно поцеловал руку и подвел к небольшому столу, сервированному на две персоны фамильным серебром, стоявшему в центре каменного помещения старинной части замка. Плотно зашторенные окна, старые, пыльные гобелены и два кресла с высокими спинками возле стола завершали мрачную обстановку странной комнаты, освещенной двумя большими золочеными канделябрами.

На ней вечернее платье с глубоким вырезом, бриллиантовое ожерелье на шее, подчеркивающее белизну девичьей гладкой кожи.

– Милая, обычно перед свадьбой принято проводить мальчишники. Но мне это мероприятие представляется слишком скучным. И потом это будет не справедливо по отношению к тебе. Поэтому я решил открыть тебе маленькую тайну, прежде чем, ты, окончательно вступишь в нашу семью. Присаживайся, – усадил её в кресло, – Вина?

– Тайну? Как интересно, – оживилась она, – Какую? Я люблю тайны.

– Тебе придется узнать много разных тайн. Но эта – самая главная. Ты, умеешь хранить тайны?

– Как могила.

– Хорошо сказано. Сейчас всё узнаешь, – загадочно улыбнулся он, наполняя вином её серебреный бокал, – Помнишь месье Николя, нашего садовника?

– Нет.

– Впрочем, у нас их несколько. Всех даже я не знаю. Но этот – француз, и он отличился. Представляешь, он украл у нас золотые часы. Пытался сбежать.

– Какой негодяй.

– Ты же знаешь, какие у нас высокие требования к персоналу. Чтобы получить работу в поместье нужно пройти довольно жесткий отбор. И, тем не менее, несмотря на все наши требования, случается и такое. Впрочем, его поймали. Сейчас он здесь. Ты можешь с ним познакомиться.

– Зачем?

– Для того чтобы познакомиться с тайной. Джим, голубчик, пригласите месье Николя, – отдал он распоряжение карлику и тот ввез в помещение провинившегося садовника крепко привязанного к креслу-каталке.

Но это оказалось не обычное кресло. Оно было усиленно крепкой спинкой со специальным приспособлением, плотно фиксирующим гладко выбритую голову пациента в неподвижном положении.

– Вот, позволь, милая, представить тебе месье Николя. Он любезно согласился порадовать нас своим участием. Как видишь, он молод, здоров и образован. Если я не ошибаюсь, вы, кажется, окончили Сорбонну, месье Николя?

– Да. В прошлом году, – словно очнулся садовник, – Отпустите меня, пожалуйста.

– Зачем, вы, украли часы? – поинтересовалась она.

– Я не крал. Это какая-то ошибка. Честное слово.

– Вы, кажется, по специальности ботаник, месье Николя? – заметил молодой лорд.

– Да. Я ботаник.

– Что же, вас, привело к нам? Вы не смогли найти работу у себя на родине?

– У вас очень хороший сад. В нем много редких растений. Мне интересно у вас работать.

– Зачем же, вы, украли часы? – снова поинтересовалась она.

– Я не крал. Это ошибка.

– Это не важно. Месье Николя спортсмен, не правда ли?

– Да. Я был чемпионом по спринту. Я очень хорошо бегаю.

– У месье Николя отменное здоровье. Ты же знаешь, дорогая, как мы трепетно заботимся о здоровье наших работников. Регулярные осмотры. Профилактика. Бесплатное лечение. Всё это важно. Важно заботиться о том, чтобы работники никогда, ничем не болели. Вы же сейчас ничем не болеете, месье Николя?

– Я здоров. Я могу работать. Я ни на что не жалуюсь.

– Вот видишь. Он здоров. Он умен. Он хорошо себя чувствует. Джим, голубчик, приступайте к делу, – отдал распоряжение хозяин своему карлику, все это время молча стоявшему за спиной связанного садовника.

Тот тут же вскарабкался на маленькую приставную лесенку, приготовленную, видимо, заранее, и оказался прямо над гладко выбритой головой пленника. Приставив к его виску какой-то аппарат черного цвета, чем-то напоминающий электрическую бритву, он стал медленно обводить голову по окружности, образуя на белой коже тонкий надрез подтекающий красными капельками быстро сворачивающейся крови.

– Что он делает? – возмутилась она, видя, как нервно морщится несчастный француз.

– Не волнуйся ему совершенно не больно. Вам же не больно, месье Николя?

– Как-то неприятно покалывает, – произнес тот, испуганно вращая глазами.

– Зачем это всё? – обратилась она к жениху.

– Сейчас увидишь, – загадочно произнёс он, наполняя вином второй бокал, – Давай, дорогая, выпьем. За нас, – предложил тост, – За наше единство.

Она пригубила. Вино оказалось густым, терпким и сладким, как кровь.

Тем временем карлик закончил свое дело, сунул странную машинку в карман и с ловкостью опытного хирурга откинул в сторону отпиленную крышку черепной коробки вместе с белым кожным покровом, явив на свет оголенный головной мозг несчастного садовника.

Ей стало дурно.

– Посмотри, милая, как он прекрасен, – подошёл к жертве молодой лорд, – Как он светится изнутри здоровьем и силой. Разве это не чудесное зрелище?

У неё не нашлось слов выразить своё возмущение и подкативший к самому горлу панический страх.

– Что у меня там? – поинтересовался испуганный француз, – На что, вы, там смотрите?

– У вас, месье Николя, имеется уникальная возможность увидеть свой мозг и убедиться в том, что он у вас есть. Редко кому при жизни выпадает подобное счастье, – заметил хозяин замка, – Покажите ему, Джим, это сокровище.

Карлик поднес к пленнику большое овальное зеркало. Тот глянул и увидел свою располовиненную голову. Его мозг бугристыми извилинами возвышался над срезом черепной коробки.

– Что вы со мной сделали? – возмутился он как-то вяло, без особой настойчивости в голосе, как дежурный воспитатель, обнаруживший мелкую шалость чужого ребенка, – Немедленно верните голову на место.

– Полно вам, месье Николя, лучше расслабьтесь. Сейчас вы испытаете огромное наслаждение. Как и я, – с этими словами молодой лорд погрузил в его мозг серебряную ложку и, зачерпнув кусочек мозговой ткани, отправил её себе в рот.

Она увидела, какое счастливое выражение обрело лицо её избранника, когда он медленно вкушал это ужасное лакомство. Она увидела как то место, откуда он извлек свою ложку, тут же наполнилось кровью. Но лицо несчастного при этом обрело такое умиротворение, словно его освободили от гнетущего, тяжкого бремени.

Последнее, что она помнила, это были слова:

– Дорогая, попробуй. Это удивительно вкусно.

Очнулась она в своей комнате. На кровати. Часы показывали половину первого ночи.

Рядом стоял карлик Джим.

– Выпейте. Вам станет легче, – участливо преподнёс он высокий, тонкий, хрустальный стакан с водой.

Она выпила и откинулась на подушки. Ей снова стало дурно. В голове побежало и она, словно провалившись в какую-то пропасть, оказалась тут, прямо в обувном отделе универмага, в окружении безвкусно одетых людей, что-то обсуждавших между собой на непонятном ей языке, рассматривавших ужасные туфли на полках, спокойно входивших с улицы и выходивших обратно, совершенно не озабоченных какой-либо тревогой или страхом. Воздух, наполнявший помещение, показался спертым, душным и был напоён такими неприятными запахами, что у неё даже закружилась голова.

* * *

Лиза присела на скамейку, пытаясь понять, что она здесь делает и как она тут очутилась. Не сон ли это? Ущипнула себя за бедро и, осознав боль, поняла, что находится наяву, что всё, что её окружает, является реальностью. Но как такое могло произойти? Как в один миг она, вдруг, переместилась сюда, в этот неизвестный ей магазин дешёвой одежды? И кто облачил её в эти жалкие обноски? Откуда взялись эти потёртые джинсы? Как на ней могла оказаться эта вульгарная блузка? И кто обул её в эти ужасные, разношенные босоножки? Она взглянула на себя в зеркало и ужаснулась. На неё смотрело малосимпатичное лицо незнакомой молодой девушки явно лишённое не только элементарного ухода, но и аристократизма.

– Боже мой! – вскрикнула она на весь зал, закрывая лицо руками, – На кого я стала похожа!

– Что такое? – всполошились продавщицы.

– Что случилось? – обратились на неё покупатели.

– Что с моим лицом? Что он со мной сделал! – восклицала она на чистейшем английском языке и её, естественно, никто не понимал.

Но внимание проявили многие. Некоторые стали живо интересоваться, что так обеспокоило молодую, милую иностранку и чем они могут ей помочь? Но она только повторяла: «Что он со мной сделал?» и «На кого я похожа!»

– Сумасшедшая какая-то, – заключила пожилая, видная дама, явно администратор этого магазина, явившаяся на шум из-за двери с табличкой «Служебное помещение».

– Ага. С дуба рухнула, – поддержал один из покупателей, хихикнув.

– Житья нашего вкусила, – печально заметил кто-то.

С эти мнением сочувствующие явно согласились и, понимая бессмысленность дальнейшего общения, снова обратились к своим прерванным делам, тем более, что иностранка заметно утихла и только всхлипывала, вздрагивая острыми плечиками на своё отражение в зеркале.

Участие незнакомых, говорящих на непонятном языке людей, словно прошло мимо. Она практически ни на кого не обратила внимания, да и не поняла обращенные к ней слова. В это момент ей отчетливо вспомнилась одна мимолетно брошенная им фраза. Тогда она показалась ей шуткой, ибо ничто не предвещало беды. Все веселились. Ласковый, морской ветер овевал лица. Они шли на яхте и он, в капитанском кителе, отдавая какие-то распоряжения команде, вдруг, бросил в её сторону: «Не будешь слушаться, превращу в жабу». Все посмеялись. Но теперь она, вдруг, осознала, что он с ней сделал.

«Неужели он исполнил свою угрозу? Как он мог! После всего, что между нами было! После всех слов и обещаний! После всех вечеров и приемов! После разговора с самой королевой! Подлец! Негодяй! Колдун!.. Неужели он колдун!?. Боже, как мне теперь жить!.. Что со мной будет!?. Надо найти его. Вымолить прощение!..», – завертелось в голове, и в этот момент прямо перед глазами предстал карлик с маленьким букетиком ландышей, показавшийся ей удивительно походим на Джима, налепившем зачем-то себе под нос смешные, черные усики.

– Это вам, – произнес он, протягивая ей цветы.

«Джим!?.. Сам пришёл!..», – чуть не вскрикнула она от удивления.

Решение в голове сложилось моментально.

– Немедленно отведи меня к нему, — она крепко схватила его за руку, не обращая никакого внимания на преподносимый букетик.

Коротышка не ожидал такой резкой реакции со стороны девушки.

– К кому? – недоуменно поинтересовался он на понятном ей языке.

– К своему хозяину, – уточнила Лиза.

– У меня нет хозяина. Я сам по себе, – пояснил маленький человечек.

– Джим, прекрати кривляться, и отведи меня к нему. Немедленно! – приказала она.

– Во-первых, меня зовут не Джим, а Дмитрий Кириллович. Во-вторых, у меня нет хозяина. Я – свободный человек. И, в-третьих, отпустите мою руку, мне больно. Вы меня с кем-то спутали, – нагло заявил карлик.

Но такое объяснение её явно не удовлетворило.

– Слушай, Джим, – наклонилась она к нему, продолжая крепко сжимать его запястье, – Нацепи, ты, на себя хоть тридцать усов и назовись кем угодно, я тебя всё равно узнаю. Зачем он тебя послал? Где он? Отведи меня к нему. Мне нужно с ним поговорить.

– Ладно, – согласился, вдруг, карлик, – Если вы так настаиваете, я вас к нему отведу. Тем более, что он здесь рядом. За углом. В кафе. Разбирайтесь с ним сами. Лично мне это всё порядком уже надоело.

Она отпустила руку маленького человечка, поднялась со скамейки, и они вышли из магазина на улицу.

Лиза не узнала этой части города. Здесь ей бывать ещё не приходилось. Она с удивлением окинула взглядом широкий проспект, засаженный высокими, зелеными тополями, и цепочку выстроенных вдоль него длинных, блочных, обшарпанных, многоэтажных домов, удивительно похожих друг на друга. Их остекленные витринами первые этажи занимали различные магазины и заведения. Из одного из них они и вышли на улицу. Замусоренный тротуар, странные модели припаркованных рядом автомобилей и, главное, атмосфера, наполненная непонятным внутренним напряжением, передававшимся через лица прохожих, подействовали на неё крайне угнетающе.

– Где мы? – спросила она провожатого, следуя за ним к соседнему зданию.

– Где, где – в Караганде, – проворчал тот кратко, но уточнил, – В Питере, где же еще?

– В каком Питере? Где это?

– Вообще-то, в России.

– Как в России? – она даже остановилась от неожиданности.

– Обыкновенно. Он всегда тут был. А вы где хотели бы оказаться?

– В России!.. Я нахожусь в России?!.

– Ну, да. Где же ещё!

– Ты врешь! Этого не может быть!

– Я вру? Я вру! Пошли, – карлик махнул рукой в сторону ближайшего дома, предлагая подойти к нему, – Вот, взгляните на вывеску. Вы, читать умеете? – показал на первую попавшуюся им по дороге металлическую, прямоугольную табличку, прикрепленную к его фасаду слева от железной двери коричневого цвета, – Видите адрес этого учреждения? «Россия, Санкт-Петербург, проспект Косыгина» – прочитал вслух, – Видите? Я что сам её сюда пришлепал, что ли? Я вру…

– Боже… Этого не может быть!

– Я рад, что сумел сообщить вам что-то новенькое. Однако, нам вот туда, – показал на стеклянную дверь кафе, расположенного на первом этаже соседней, блочной многоэтажки, – Практически мы пришли. Он там.

Лиза медленно направилась в ту сторону, ошеломленная невероятным известием. Сознание отказывалось верить в реальность происходящего. Как она смогла в один миг оказаться в России?.. Она вспомнила, как однажды её могущественный жених произнес, обращаясь к своим приятелям: «Я всегда говорил, что нет страны хуже России, и нет людей, хуже русских». Вот почему, превратив в жабу, он отправил её сюда, к этим самым варварам – русским!

«Колдун. Это колдун», – стучала в голове мысль. Теперь это стало ей окончательно ясно. Но главное заключалось не в этом, главное заключалось в том, что он тоже находится здесь. Следовательно, у неё ещё оставалась надежда признать его власть над собой и прекратить этот кошмар. Быть может даже превратить это всё в шутку. Хотя, нет. Это не шутка. Это демонстрация могущества. Но для какой цели? Неужели, для того, чтобы, раздавив, вернуть её обратно? Вернуть? После того, что она видела? После того, что она о нём знает? Как это возможно? Неужели он думает, что она сможет вернуться к нему и станет такой же, как он? Станет поедать живой человеческий мозг и испытывать от этого наслаждение!?

Её всю передернуло от отвращения. Нет, это невозможно. Это исключено. Она этого никогда делать не будет. Она просто не сможет этого сделать. Следовательно, она никогда не станет подобной ему. Потому, что она – другая. Но какая? Такая, как сейчас: страшная жаба в старых обносках, выброшенная на обочину человеческой цивилизации? Навсегда лишенная всех своих роскошных платьев, домов, бриллиантов, машин, денег, всей своей красоты и молодости, и того комфорта, уюта и респектабельности, что окружали её в последние годы, то есть всего того житейского счастья, в котором она просто купалась, греясь в лучах избранности, без чего дальше просто не мыслила своего существования? Неужели это всё можно оставить? В один миг лишиться всего и не сойти с ума?

Ну, почему он не может просто вернуть её обратно, в милую Англию и оставить в покое! Может, его можно будет уговорить сделать это? Она же никому, ничего не расскажет. А если и расскажет, то кто этому поверит! И вообще, в чём она перед ним виновата! Неужели сейчас ей предстоит сделать этот страшный для себя выбор? Сейчас, здесь, в эту минуту? Стать таким же, как он, или остаться такой, какая она сейчас есть?

«Жаба я или жизни достойна? – думала она, — Вот в чём вопрос! Как выбрать? На что решиться? И то плохо, и это как-то не хорошо».

Она посмотрела на свое отражение в стеклянной двери кафе и едва сдержала накатившие слезы. Так жалко ей себя стало, что сердце в груди сжалось от боли.

«Может, ничего страшного в этом нет? – невольно проскользнуло в голове, – Подумаешь, съел какой-то кусочек. Тот сам был виноват. Зачем он украл эти часы?».

Неужели из-за такого пустяка стоит терять всё, к чему она так стремилась? Оно уже было так близко, что оставался всё один шаг до восхождения на вершину мира. Быть может, всё-таки, стоило это сделать? Просто взять и попробовать. Может, это оказалось бы не так уж и плохо? Не так уж и страшно? Может, это действительно оказалось бы вкусным?

– Так, мы идем? – вырвал её карлик из оцепенения.

Она пропустила его вперед и вошла следом. В прокуренном, плотном воздухе, прогретом солнцем через большие витринные окна, остро пахло подгоревшим кофе. Его варили тут по-турецки в металлических турках на горячем песке. Видимо, заведение пользовалось большим успехом, так как свободных мест практически не наблюдалось. Карлик провёл её вглубь зала к столику возле окна, утопающему в ярком солнечном свете. За ним одиноко потел за чашечкой кофе какой-то молодой человек. При их приближении он поднялся с места, обнаружив довольно высокий рост, и приветливо заулыбался.

Вытянутая, тинейджерская, застриранная футболка тёмно-синего цвета с непонятными надписями через широкую грудь, протертые джинсы, грошовые часы на руке, курчавая неопрятная голова, наглое выражение лица – все, буквально всё во внешнем его облике не соответствовало образу коварного колдуна.

Лиза в недоумении останавливаясь перед ним.

Карлик молча положил на столик букетик ландышей, всё ещё находившейся в его руке, вскарабкался на рядом стоящий стул и произнёс, обращаясь к парню, по-русски:

– Вот, привел. Сам с ней теперь разбирайся.

Тот, продолжая широко улыбаться, протянул ей свою здоровенную ладонь:

– Привет. Вы меня помните? Я рад, что, вы, согласились придти. Меня зовут Николай. Мы с вами встречались в кабинете вашего отца несколько дней назад. Помните?

Лиза ничего не поняла из того, что он ей сказал, и его рука осталась висеть в воздухе.

– Кто вы? – поинтересовалась она по-английски.

– Николай. Меня зовут Николай, – повторил молодой человек, немного смутившись, – Мы с вами уже встречались. Помните? Вы зашли в кабинет, а я там сидел…

Он опустил руку на стол и неприятно поморщился, видимо, вспомнив, что так же поступил и её отец при их встрече.

– Кто это? – обратилась она к слуге, поскольку высокий парень явно не понимал человеческой речи.

– Это тот, кого вы хотели видеть. Это он меня к вам послал. Всего-навсего попросил вручить вам цветы. Вот с ним теперь и общайтесь, – как-то нагло произнес тот, схватил со стола вторую чашку, понюхал её и проворчал на непонятном ей языке, – Это, ты, мне взял? Да? Совсем остыло, пока я тут с ней возился.

Повисла неудобная пауза. Перед ней стоял явно не он. Но тогда кто? Быть может тот, кого он послал, дабы узнать: что с ней стало, не сошла ли она с ума? Но для такой миссии хватило бы одного Джима. Зачем нужен второй? А, может, второй совсем не второй? Может… он первый? Может… это и есть он? Но почему он в таком виде?.. Но в каком же ему быть виде в чужой стране? Ясно, что он изменил свой облик для того, чтобы его не узнали. Он же колдун. Он это может. Значит, это и есть он. Но тогда почему он говорит на непонятном ей языке? Почему ведёт себя так странно, как совершенно невоспитанный человек, словно не знает, кто перед ним стоит? Или он намеренно притворяется? Хочет сохранить инкогнито? Хочет сначала узнать её настроение и только потом раскрыться? Что ж… пусть так.

Лиза решила подыграть, сдержанно улыбнулась и присела на стул.

– Передайте ему, что мне очень жаль, что всё так получилось, – произнесла она, – Я не имею к нему никаких претензий. Я ни на что не претендую. Я только прошу его вернуть меня обратно. Я обещаю, что никто ничего не узнает. Я умею хранить тайны. Я никому ничего не скажу. На этот счет он может быть совершенно спокоен.

Курчавый парень недоуменно хлопнул глазами, наклонился к Джиму и тихо спросил:

– Что она сказала? Ты, понял?

– Она сказала, что ей очень жаль, что всё так получилось, и что она ни на что не претендует, – перевел тот, соблюдая конспиративность общения, – Только просит что-то вернуть. Но никому ничего не скажет.

– Чего вернуть?

– Не знаю, – пожал карлик плечами, – Сам у неё спроси.

Николай выпрямился, широко улыбнулся и молвил, обращаясь к девушке:

– Вы, знаете, мы тут с моим другом обычно говорим по-русски. Особенно за чашкой хорошего кофе. Может, перейдем на родную речь? Не возражаете? Вы, кофе хотите?

Лиза строго посмотрела Джима.

– Что он сказал? – спросила на понятном ей языке.

– А ты не поняла? – нахально ухмыльнулся тот.

– Джим, я просила тебя больше не кривляться. Что он сказал? Что он от меня хочет? Что тут вообще происходит? Кто этот человек? Джим, скажи, это он тебя ко мне направил? Да? Тогда где твой хозяин? Мне нужен твой хозяин. Где мне его найти? Джим, ради всего святого, объясни мне это всё, – горячо воскликнула Лиза.

Дмитрий Кириллович устало пожал плечами, тяжело вздохнул и произнес:

– Ну, сколько можно вам говорить, что я не Джим. Почему, вы, все время называете меня Джимом? А это мой старый, школьный товарищ. Зовут его Николай. Он хотел, чтобы я подарил, вам, вот этот букетик. Сам, видимо, постеснялся это сделать. Поэтому послал меня. Видимо, хочет познакомиться с вами поближе. Таким, вот, образом. Что тут не понятного? Только я, вам, зачем? Что, вы, меня всё время мучаете? Хватаете за руку! Называете Джимом. Ну, ладно, называете Джимом, это ещё терпимо, но зачем голос на меня повышаете. Будто я вам чем-то обязан. Разбирайтесь между собой сами. И вообще, говорите нормально, чтобы, вас, все понимали. У, вас, что, игра между собой такая: сегодня говорим по-английски. Так, сообщаю, по-английски он понимает плохо. Вообще не понимает. Учился в школе неважно. Сам бы он вам в этом не признался. Но теперь, вы, об этом знаете. Так что можете его больше не мучить и спокойно переходить на русский.

– Я русский не понимаю, – ответила Лиза.

– Конечно. Так я, вам, и поверил. Кончайте придуриваться.

– Я не придуриваюсь! Не смей мне грубить! – стукнула она кулачком по столу.

– Знаете что, ребята, мне это всё надоело, – громко заявил маленький человечек на родном ему языке, – Выясняйте свои отношения сами. Пошёл я отсюда. У меня своих дел до чёрта. Она ещё кричать на меня будет! Да, пошли вы все к чёртовой матери.

С обиженным видом он слез со стула и пошёл к выходу, оставив на столе недопитую чашку холодного кофе.

– Димыч, ты, что! – недоуменно вскинул вверх руку высокий парень, – А кофе?

Тот только отмахнулся, мол, ну, вас…

– Куда он пошёл? – поинтересовалась она.

– Э-э… – глубокомысленно произнес парень, провожая глазами выходящего из кофе друга и не решаясь остановить его, – Как это будет… Слушай, – обратился к недоуменно смотрящей на него девушке, – Давай я ещё кофе закажу, а?

Но она его явно не поняла и предложила:

– Если Джим нам больше не нужен, то, может быть, нам стоит поговорить открыто? Полагаю, нас никто не услышит. Мы вполне можем здесь всё обсудить. Садитесь и мы всё обсудим.

– Я говорю, кофе! Понимаешь? Кофе, говорю, хочешь? Пить, – Николай поднес к своему рту пустую чашку и слегка опрокинул её, будто пил, – Пить, пить. Кофе? О`кей?

Она согласно кивнула головой.

Парень широко улыбнулся, взял со стола букетик ландышей и протянул его Лизе.

– Позвольте преподнести, вам, этот букетик чудесных, весенних цветов. Извините, что всё так путано получилось. С этого, конечно, нужно было начинать. Ну, в общем, это вам.

Его красноречивый жест не нуждался в каком-либо переводе. Лиза сочла за благо принять подарок.

– Спасибо, – произнесла кратко.

Вдохновленный двойным успехом высокий парень поспешил сделать заказ.

Лизу охватило волнение. Карлик почему-то ушёл. Этот тип, называвший себя Николаем, двинулся к стойке. Она осталась одна. Так чего доброго они все разбегутся, и она, ничего не выяснит, останется здесь с носом, с эти уродливым, острым носом, рассекающим худое, бледное лицо на две перекошенные половины.

Она встала, чтобы лучше видеть, что делается возле стойки и в этом время к столику подошли два типа с чашками в руках.

– Свободно? – поинтересовались и, не дождавшись ответа, сели на свободные стулья.

– Кто вы? Что вам тут надо? – удивилась Лиза такой бесцеремонности.

– Оба-на! Кажись, иностранцы, – присвистнул один.

– Нормально, – согласился второй.

– Жевачка есть?

– На кол тебе сесть, – неожиданно подошел к столику Николай с двумя чашками кофе.

– Это как? – зыркнул на него первый.

– Кверху каком. Парни, не видите, столик занят? У нас тут еще два японца на подходе. Давайте, вон туда. Там только что освободилось, – кивнул головой в центр зала.

– Ну, ладно, – поднялись незваные гости и нехотя удалились в указанном направлении.

Молодой человек сел, придвинулся вплотную к девушке, обдав её жаром своего потного тела, зачарованно посмотрел ей прямо в глаза и молвил,

– Угощайтесь. Здесь варят замечательный кофе. Особенно сегодня. Я попросил добавить в него корицы. Чувствуете, какой аромат? Попробуйте. Я тут на днях машину себе купил. Вот я скажу, вам, агрегат попался, покруче пылесоса.

Далее их разговор больше напоминал беседу немого с глухим. Николай корчил странные рожи, размахивал перед ней руками, тыкал пальцами в разные стороны, пытаясь объяснить громкими восклицаниями и странными знаками, позаимствованными как ему казалось из международного языка общения глухонемых, об азбуке которого он имел довольно смутное представление, внутреннее устройство коробки передачи отечественного автомобиля «Москвич – 412». Видимо, этот вопрос сильно волновал его, поскольку, как он полагал, передачи включаются недостаточно четко, и он ещё не решил для себя стоит ли машину отдать в ремонт, что обойдется весьма не дёшево, или следует немного подождать и приноровиться. Она смотрела на него преисполненная внутреннего страха и ожидания. Стороннему наблюдателю могло показаться, что он намеривается вытащить джина из пустой кофейной чашки, но у него, пока, не получается. Тем не менее, он сумел приковать внимание к своим жестикуляциям не только своей собеседницы, но посетителей из ближайшего окружения. Некоторые из них даже попытались принять участие в интересной беседе. Но у них это получилось как-то вяло и не вызвало такого живого отклика со стороны остальных зрителей.

К концу этого монолога, когда внутри молчаливой слушательницы иссякнул запас терпения, а в маленькой кофейной чашечке напиток бодрости, она, ткнув пальцем в пустой стул, оставленный карликом, спросила, естественно, по-английски:

– Когда Джим вернётся?

– Он ушел, – махнул Николай рукой в сторону двери.

– Верни его. Я ничего не понимаю. Если хочешь со мной что-то обсудить, то, пожалуйста, говори по-английски. Или верни Джима.

– Он ушёл, чтобы не мешать нам, – радостно уточнил парень, – И правильно сделал. Знаешь, что я хотел сказать тебе? – принял он, вдруг, серьезное выражение лица, – Ты очень мне нравишься, – произнес проникновенным тоном, – Я, как увидел тебя в первый раз, ещё тогда, в кабинете твоего отца, так сразу понял, что, ты, будешь моей. Ты, очень красивая. Ты, даже сама не понимаешь, какая, ты, красивая. Ты, понравилась мне с первого взгляда. Я очень боялся, что, ты, не придёшь, потому что у тебя уже кто-то там есть. Но, ты, пришла. И я очень рад этому. Даю тебе честное слово, что, ты, станешь для меня самым значимым человеком в жизни. Мы всегда будем вместе. Ты, меня слышишь? Ты, меня понимаешь?

Лиза не поняла точного значения обращенных к ней слов, но общее направление мысли, облаченное в интонацию, до неё дошло сразу. Это её несколько озадачило. Сидящий перед ней парень, явно объяснялся ей в своем отношении. Она ему нравилась. Это она поняла. Нравилась даже такой, какой являлась в настоящий момент. Хотя, для него это большого значения не имело. Поскольку он больше знает её другой, если, конечно, он тот, кем она его полагает. И если он – это действительно он, то в этом нет ничего удивительного, ибо по сути своей она прекрасна, и между ними давно уже всё оговорено в полной мере. Тогда зачем дальше притворяться? К чему эти личины? Может, было бы проще вернуться и обсудить сложившуюся ситуацию так, как это принято в нормальном, цивилизованном обществе? Спокойно, без лишних эксцессов, тем более, что она в полной мере усвоила преподнесенный урок и сделала правильные для себя выводы. Что следует, хотя бы из того, что она сидит здесь и внимательно слушает эту белиберду вот уже без малого тридцать минут.

– Зачем эта комедия? – вырвалось, вдруг, из нее, – Я согласна вернуться к тебе. Давай просто вернемся домой. Я не хочу больше здесь оставаться. Мне страшно. Пожалуйста.

Словно почувствовав настроение девушки, Николай ещё больше притушил звучание своего голоса, бережно взял её руку и поцеловал. Затем ещё раз. Она не сопротивлялась. Она смотрела на него так, как смотрят на дорогой, бесполезный подарок, принимая его, но, не понимая, для чего, собственно говоря, он нужен.

Кафе они покидали вместе, почти по-дружески. После третьей чашки крепкого кофе, после перенесенных волнений и потерь, у неё сильно разболелась голова. Она шла, погруженная в эту боль, почти бессознательно, туда, куда он её вёл вдоль улицы. Он же непрестанно о чем-то рассказывал, размахивал руками и тыкал пальцем в припаркованные автомобили. Что он имел в виду, Лиза не понимала и даже не пыталась понять. Она отдалась воле Судьбы, утратив всякую надежду как-либо противиться или бороться с ней. Она сломилась. Сила намного могущественнее той, какой она обладала, раздавила её окончательно, как грузовик жабу. Ну, так и путь оно будет так, как оно будет.

Тем временем парень посадил её в какой-то пропыленный насквозь автомобиль и куда-то повез. За окном мелькали дома, деревья, машины, люди. В салоне пахло бензином и старыми тряпками. Внизу непрестанно что-то громыхало и позвякивало. Он всё время болтал, перекрикивая дребезжащую из динамика музыку, а ей хотелось просто прилечь на заднем сиденье и умереть, тихо и спокойно, так, чтобы никто не видел и никто не мешал.

Наконец, машина остановилась во дворе какого-то дома. Музыка смолкла, громыхание прекратилось. Он открыл дверцу, помог ей вылезти из салона, и повел к какому-то подъезду, мимо помойки, через длинный шлейф отвратительных запахов, исходящих от распаренных солнцем пищевых отходов. Потом последовала тёмная лестница и его горячий поцелуй прямо в губы перед какой-то железной дверью. За ней оказался узкий коридор и вот она уже лежит на кровати, а он, осыпая поцелуями её онемевшие руки, снимает с неё эту отвратительную, вульгарную блузку, стягивает старые джинсы, наваливается сверху и делает то, что положено делать только законному супругу. Но ей всё равно. Она не издала ни единого звука. Раз так предопределено то, пусть так и будет. Пускай он, безжалостный и великий, наслаждается её телом и радуется блестяще одержанной победой над беззащитной, бедной девушкой. Пускай торжествует над раздавленной её жизнью.

* * *

Лиза очень удивилась, обнаружив себя голой в чужом доме, в чужой постели, рядом с незнакомым, голым мужчиной. Всё события имевшие место сначала в универмаге, а затем в кафе, отошли в сторону, как некий посторонний сюжет из жизни другого человека, не имеющего к ней никакого отношения. Она отчетливо помнила, как всего на несколько минут вышла из дома купить заколку, зашла в обувной отдел и вот, оказалась тут, в самом, что ни на есть, неприглядном для себя виде. Кто этот парень, что с таким наслаждением курит, откинувшись спиной на подушку? И как она оказалась с ним рядом?

Она отчетливо осознавала, что между ними случилось всё, что только могло случиться между мужчиной и женщиной. Судя по ощущениям внизу живота, происходило это довольно бурно и продолжительно. Однако, она никак не могла вспомнить, как именно. И главное, почему она согласилась? Как вообще такое стало возможным! Каким образом всего за пару минут она смогла перенестись из магазина в постель и совершить то, на что минуты, при обычном развитии событий, никак не достаточно.

«Может, у меня провал в памяти? – подумала она, – Может, меня похитили? Он похитил. Иначе и быть не может. Схватил на улице, стукнул по голове и затащил в своё логово».

Оно посмотрела на его наглое, самодовольное выражение лица.

«Каков подлец! Стукнул, затащил и изнасиловал. Поэтому я ничего и не помню».

Рядом с раскрытым диваном на журнальном столике поверх ярких обложек автомобильных изданий валялась растерзанная пачка импортных презервативов «Durex».

«Надеюсь, он пользовался ими. Убью, если нет, – промелькнуло в мозгу, – Однако, что мне теперь делать?

– Любимая, ты, проснулась? – заметил он движение её глаз и тут же загасил сигарету прямо об одну из лощеных обложек журналов, сунул окурок в пустую коробочку из под презервативов. – Мне было так хорошо, – произнёс вкрадчивым тоном. – Ты, у меня такая красивая, – склонился над ней и нежно поцеловал в плечо, – Такая нежная. Тебе со мной хорошо?

От него неприятно пахло табаком и потом.

– Ты бы мог больше не курить, – сдержанно заметила она.

– Извини. Я у тебя спросил, но, ты, ничего не сказала. Ты, видимо, спала. Я вообще-то бросаю, но сегодня… ты, снова говоришь по-русски? Я рад. У тебя такой нежный голос.

– Я что, похожа на дуру, которая не говорит по-русски? – зло заметила она, прикрываясь одеялом. – Где моя одежда? – присела, оглянулась, заметила на рядом стоящем кресле свою скомканную блузку. – Это, ты, её сюда бросил?

– Извини. Я хотел аккуратно, но… – начал он оправдываться.

– Отвернись. Мне нужно одеться. Хотя сначала, я бы хотела принять душ, – почувствовала она на своем теле отвратительные, чужеродные выделения. – У тебя есть душ?

– Конечно. Сразу направо. Первая дверь. Я провожу?

– Сиди. Сама найду. Полотенце там есть?

– Синее. Махровое. С тигром. Чистое. Позавчера повесил.

– Спасибо.

Она встала, подняла с пола свои джинсы, стянутые с неё вместе с трусиками, подхватила блузку и вышла в коридор.

Ощущение «дежа-вю» больно толкнуло в сердце. Здесь она уже раньше была. Этот узкий проход, оклеенный полосатыми, коричневыми обоями, уже когда-то встречался в её жизни. Но когда? Щелкнул выключатель. Ванная комната оказалась маленькой, узкой с грязным чугунным корытом, ютившимся за просаленными, полиэтиленовыми шторами. Но это обстоятельство уже мало её беспокоило. Хотелось поскорее вымыться и уйти отсюда. С тем, чтобы забыть, как дурной сон, смыть чистой водой из памяти всякое воспоминание об этом дне, выкинуть из себя, как наваждение, как досадное недоразумение, что иногда случается в нашей такой непростой, суетной жизни.

«Надеюсь, деньги он у меня не украл», – промелькнула в голове мысль.

Поверила карманы джинсов. Маленький кожаный кошелек белого цвета оказался на месте. Деньги из него не пропали.

«Как же это он смог меня сюда затащить? – подумала она, открывая воду, – Хотя такой бугай, мог сделать, что угодно. Кто станет вмешиваться? Хотя… не похож он, вроде как, на насильника, – она чуть приоткрыла дверь и в образовавшуюся щель выглянула наружу. Парень с виноватым видом сидел на диване, чуть свесив вниз голову, – Нет, не похож он на насильника, – отметила про себя, – Значит, случилось что-то другое. Неужели опять приступ?»

Лизе уже много раз рассказывали о её странных приступах, и о том, что во время их наступления она говорит исключительно на английском языке, объявляя себя невестой какого-то английского лорда. Она и сама что-то об этом потом помнила. Но всякий раз отметала в сторону, как нечто несуразное, никак не согласующееся с условиями её обычной, нормальной жизни. Слишком абсурдным всё это казалось. Да и английский язык она с горем пополам освоила только в рамках школьной программы и никак не могла изъясняться на нём свободно. Она даже испытывала к нему внутренне отвращение, как к чему-то мертвому, чужеродному, навязанному извне насильно, вопреки желания и здравого смысла. Но он упомянул о том, что она снова говорит по-русски. Следовательно, она говорила иначе. Он называл её «Любимая», и его поведение никак не соответствовало её представлениям о насильниках. Выходит, она отдалась ему добровольно? Во время своего очередного приступа? Иначе как объяснить её присутствие здесь, в чужом доме, в одной постели с этим мужиком? Значит, он овладел ею в то время, когда она не осознавала себя, хищно воспользовался её беспомощным состоянием. Подлец.

Тщательно вымывшись, она оделась и вышла из ванной. Он встретил её в узком коридоре, облаченный в модную темно-синюю футболку и джинсы.

– Я приготовил нам перекусить, – ласково улыбнулся ей, – Кофе, горячие бутерброды с ветчиной и сыром. Наскоро, что успел. Всё готово.

Из кухни доносился восхитительный аромат поджаренной ветчины, хлеба и кофе. Настолько сильный, что моментально перебил исходящий от него запах пота и отозвался сокровенным урчанием в желудке.

Лизе сразу захотелось есть. Только сейчас она почувствовала, как сильно устала и как страшно голодна. Словно почувствовав эту внутреннюю борьбу между желанием уйти и остаться, он произнёс, несколько смущаясь и путаясь:

– Ты, знаешь, я так счастлив, что, ты, у меня осталась. Я хочу сказать, что мне очень хорошо с тобой. Мне ещё никогда не было так хорошо и спокойно, как сейчас, когда, ты, здесь, со мной. Ты, такая красивая. Спасибо тебе, что, ты, есть на этом свете. Спасибо тебе, что я тебя встретил. Пожалуйста, не уходи, так быстро. Позволь мне ещё немного побыть рядом. Позволь угостить тебя, Любимая?

Она не знала, что на это ответить. Он буквально настигнул её врасплох, опрокинул и спутал все карты. И пока она вновь собиралась с мыслями, достал из-за спины большой помидор ярко красного цвета и спросил с обезоруживающей детской непосредственностью:

– Нашел в холодильнике последний помидор и не знаю, что делать. Порезать и положить на горячий сыр или просто подать отдельно, на тарелочке? Ты, как думаешь?

Ей захотелось ответить ему, что он может засунуть этот помидор в известное ему место, но не смогла. Сердце её дрогнуло, и зов плоти пересилил голос рассудка. Она согласилась остаться и перекусить. Тем более, что он больше не вызывал в ней никакого страха или настороженности.

«Уйти я всегда успею» – решила она, следуя за ним на кухню.