Читать книгу Минотавр - Алексей Егоров - Страница 7

Казалось бы, ничто не предвещало беды. Вчера после концерта мы долго общались с Сашей. Он что-то рассказывал о работе, о своем процветающем бизнесе в столице… О том, что двадцать лет прожил с какой-то дурой…, нёс прекрасную чушь, одним словом. Потом еще много чего интересного – о звездах и планетах. Хороший, романтичный, состоятельный мужчина. Немного староват для меня, ему далеко за сорок. Потом проводил меня домой. Нежно поцеловал руку. А я вся такая не целованная… типа! Даже самой страшно стало.

Уже в подъезде позвонила Марина: почему это не удивило меня, даже не знаю. В последний раз мы общались месяцев восемь назад на закрытом показе нижнего белья, где папики выбирали себе эскортниц на выходные. Это я притащила ее туда. Думали, модельный бизнес, но им оказался бордель. Марина плюнула распорядителю в морду и уехала на такси. Поступок! После этого мы не общались.

По телефону же она смеялась и приглашала приехать к ней срочно:

– Манюня, я, наконец, сдала эту гребаную сессию. Отмечаю. Конечно, не одна! В компании с «Князем Голицыным» -брют. Мы тебя ждем.

Я осторожно выглянула из подъезда. Убедившись, что Саша ушел, вызвала такси и помчалась на другой конец города. Зачем?

Дверь мне открыл молодой пьяненький парень: помог снять туфли и провел в прокуренную кухню, где сидели еще четверо ребят и Марина. Она по-деловому поправила прическу и спросила:

– Ну как, пойдет?

Они зацокали языками и масляно заулыбались.

– Развлекайтесь, ребята, – сказала Марина и ушла. На прощание я посмотрела в ее глаза. Там был восторг женской мести.

– Твоя подруга сказала, что ты все можешь, – один из них подошел сзади и обнял меня за плечи. – Иди, помойся, а мы тебе винишка нальем.

– Да я ее и так, грязную, чпокну, – хохмил второй.

Третий забрал у меня сумку и телефон. Четвертый начал раздеваться прямо при всех на кухне. Они постоянно ржали.

Я вырвалась и закрылась на балконе. Они разбили стекло. Один из них схватил меня за волосы и выволок через оконную раму. Они притащили меня в спальню и бросили на кровать.

– Это вписка детка, – один из них потел и постоянно шептал это мне на ухо, – вписка, вписка, детка.

Его пот постоянно капал мне на лицо. Одна капля скатилась к уголку губ. Странно, что она такая сладкая.

Потом я сидела в такси и плакала, звонила маме: она долго не брала трубку. Я уверена, мама просто не хочет меня слышать. Но после десятого гудка что-то щелкнуло:

– Ты где? У тебя что-то случилось?

– Мамочка, я так тебя люблю, – прошептала я.

– Мне приснились твои похороны, – ответила она и рассмеялась в ответ, – там, во сне, когда привезли твой гроб, я попросила не открывать крышку. Не было желания смотреть на тебя. Почему-то во сне мне казалось, что дочь лежит с широко раскрытыми глазами и нагло смотрит вверх. Вызывающе нагло просверливая крышку своими красивыми, сухими от смерти глазами. Мне казалось это мерзким. Но открыть уговорили – и я, выпив немного водки, решилась подойти. Ты лежала как куколка в этом деревянном ящике, обитом красным бархатом и «украшенным» белой уродливой тесьмой. Твои длинные волосы аккуратно убрали под белую косынку. Глаза закрыты. Руки мирно лежат на груди. Казалось, ты просто уснула. Я подошла к изголовью и большими пальцами задрала закрытые веки вверх. Наклонившись к твоему лицу, я всмотрелась в туманные зрачки. «Посмотри на меня доченька», – прошептала я и насильно открыла твой рот. Набрав побольше слюны, я плюнула в пространство между разомкнутыми зубами и устало рассмеялась. Глаза у меня загорелись ненавистью. Я отскочила от гроба и, схватив тяжелую крышку, бросила ее сверху, наспех прикрыв гроб. Выхватив у одного из нанятых рабочих ящик с инструментами, я схватила молоток и начала прибивать крышку к основанию. Длинные гвозди сухо входили в древесину… Бум, бум, бум. Все присутствующие смотрели на происходящее в оцепенении. Я била, точно попадая по шляпкам, не промахиваясь и не совершая ошибок. Бум, бум, бум… Молоток поднимался и опускался. Вдруг я начала громко петь. Колотила по гвоздям и громко выкрикивала слова знакомой с детства песни: «Самый сказочный и небывалый, – орала я сквозь град слез, – самый волшебный… цветок».

– Что ты несешь, мама? – мой голос стал холодным и бесчувственным. – Меня только что изнасиловали.

– Мы прокляты с тобой, девочка моя, – Надежда истерически расхохоталась и добавила: – Моя молодость тому подтверждение. Я ничем не лучше тебя. Сильно не отличаюсь. Взять, к примеру, твоего папашу… Никогда не забуду тот вечер. Все как будто было предопределено. Запрограммировано. Петр только пришел из армии. Заскочил за какими-то делами. Встал на пороге. Вылупился на меня. Мать ушла в ночное. А он вернулся, якобы что-то забыл. До сих пор не могу понять, зачем я его впустила? Молодая была. Дурочка несмышленая. Потом это вино в голову дало. Диванчик в прихожей. Монотонное поскрипывание. Я же губу закусила и пошевелиться боялась. А он, как увидел, что я девочкой была, немного расстроился. «Лучше б это был не я», – бросил через плечо и ушел, накинув бушлат на плечи.

Мать узнала, заставила жениться. А зачем? Вся наша с ним жизнь была вот такой же. Как на том самом диванчике в прихожей. Я с закусившимися удилами – и он, сам себе приятный. Потом тупой дежурный вопрос: «Ну как тебе?» Вот бы бог такое спросил хоть у одного человека на земле: «Ну как тебе?» – «Хорошо, милый, ты великолепен», – врала я и отворачивалась к стене. Так, наверное, у всех, считала я. Чем я-то лучше или хуже? Он копеечку в дом несет. Дочь любит. Наверное, любит. Зовут как отца… может. это судьба! Дура малолетняя. А после того, как тебя родила, отношения только ухудшились. Я вся разорвалась, плод крепенький был, больше четырех килограмм. А муж на третий уж день мне в затылок задышал, идиот! Я тогда впервые отпрянула, сделав вид, будто к ребенку надо скорей. Встала и ушла в детскую. Наутро приперлась его мама и, густо намазывая масло на белый хлеб, нравоучительно выговаривала моей матери на кухне:

– Петеньке уже надо, а ваша от него шарахается!

– Так вся заштопанная, – причитала мать, – пусть хоть заживет немного.

– Ничего, не убудет, – спорила свекровь, – а если дырочку ушили, так ему и слаще будет. Петеньке моему.

Сука старая. В тот же вечер он получил, что хотел. Позже меня забавляла его реакция. Молча стягивал трусики и небрежно бросал их у кровати. Сначала я всегда закрывала глаза и стонала, притворяясь, будто мне очень приятно. А потом стало любопытно посмотреть в его глаза. И я посмотрела. Он отвернул голову влево и больше никогда не смотрел мне в лицо. Никогда. Однажды сквозь его стоны и прерывистое дыхание я услышала тоненький скрип. Повернув голову к двери, я увидела тебя.

– Подожди, ребенок смотрит, – прошептала я и попыталась вылезти из-под него.

– Пускай смотрит, – он вдавил меня в подушку и начал двигаться еще интенсивнее, – в жизни пригодится. Может, не будет таким же бревном, как мамаша.

– Зачем ты все это мне рассказываешь? – сквозь злые слезы зашипела я.

– Я такая же тварь, как и ты, – ответила мать, – тварь, тварь, тварь, тварь!

Я отключилась, вытерла слезы, зашла на свою страницу и написала в истории следующее:

«Я ненавижу людей, не верю обещаниям, мечтаю стать нужной и даже незаменимой. Из меня вполне бы вышел сносный диктатор. Будь у меня небольшое государство и усы. Я бы жила, вдыхая аромат осени и мужчин, которые нас не любят. Мужчин, которые потеют во время секса, я бы расстреливала. Мужчин, которые трахают девочек на вписках, я бы кастрировала. Вот такой распорядок дня королевы-диктатора. А вечером… вечером я бы умирала для этого безумного мира. Потому что этот мир – самое дурацкое, что можно было придумать, изготовить и запатентовать за шесть дней. Я не хочу верить, я не хочу надеяться, я не хочу любить. Я просто хочу быть счастливой. Оставьте меня в покое. Это моя новая религия, адептов попрошу не беспокоить. Я хочу перестать думать. Я хочу перестать верить. Я хочу перестать лгать. Лгать прежде всего само́й себе, что мне уютно, что мне хорошо, что я живая. Мне плохо!»