Читать книгу Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя - Алексей Гатапов - Страница 24

За рекой Шуус началась безводная степь. Редкие тропы, еле угадываемые в сухом ковыле, пересекаясь, расходились по разным сторонам, намечая пути к родникам и колодцам. Изредка попадались каменистые русла пересохших рек, заросшие степной травой. Далекие горы, низкие, как сопки, серыми гребнями курились в знойной дымке. Под ними, на склонах и низинах бродили тысячные стада дзеренов. Здесь, в стороне от пастбищ для скота и вдали от людей, их было, казалось, не меньше, чем комаров на ононских озерах. Они паслись, разбредаясь бескрайними тучами или, сбиваясь в длинные, тесные косяки, руслами шли по своим неведомым путям, скрываясь за гребнями далеких увалов.

Есугей, оставшись наедине с сыном, давал ему последние наставления перед разлукой. Короткими вечерами, полеживая на потнике у скудного костра, попивая нагретый на дневной жаре айрак, он говорил:

– В наше время надо надеяться на себя и на друзей, а не на родственников. Друзей человек выбирает сам, как охотник выбирает собак. Каких друзей изберешь, так и проживешь свою жизнь. Сородичей человек выбирать не может, они такие, какие есть. Тайчиуты наши родственники, но их вождь Таргудай мне враг. Кереиты чужие, а их хан Тогорил – мой анда. Если я уйду к предкам, за помощью ты пойдешь к чужаку Тогорилу, а не к соплеменнику Таргудаю. Тогорил мне кое-что должен, а он из тех людей, которые помнят добро. Но знай, что он человек расчетливый и не любит слабых. Надо показать ему свою силу и что-то дать, только тогда он будет тебя уважать. Ни на кого из наших, если говорить прямо, нельзя положиться так, как можно положиться на Тогорила. Хутугта умен, но слаб духом, Бури Бухэ силен, но слаб умом, а про других и говорить нечего…

Есугей замолчал, старательно обдумывая что-то, и потом добавил:

– Про Тогорила скажу еще, чтобы ты знал. У кереитов есть свой бог, а онгон этого бога – две палочки, скрепленные поперек одна на другой, – Есугей показал Тэмуджину, скрестив два указательных пальца. – У Тогорила на шее висит такой серебряный онгон. Когда с ним о чем-то договариваешься, то смотри за ним: если он поцелует этот свой онгон, то можешь быть уверен, что он выполнит обещанное…

– Это у него такая клятва? – спросил Тэмуджин, удивленный неслыханным обычаем.

– Это самая крепкая клятва у кереитов: целовать онгон, который они носят на шее – две скрепленные палочки.

Тэмуджин, отмечая про себя, что отец в последнее время часто говорит с ним как со взрослым, наполнялся приятным чувством своего достоинства. Выпрямив спину и по-взрослому сдвинув брови, он сурово смотрел на огонь, время от времени прихлебывая из чаши кислый, невкусный айрак.

«Если уж сам Есугей-багатур разговаривает со мной так, – радостно думал он, – значит, я и в самом деле повзрослел…»

– Запомни, мой сын, на земле люди уважают только силу, – снова и снова внушал ему отец, словно пытался навсегда вбить ему в голову эту истину. – Любое добро рано или поздно забудется, но стальной меч в твоих руках люди будут помнить и на том свете.

На четвертый день перед вечером они подъехали к горе Сумбэр. Слабый ветерок пошевеливал макушки седого, с частыми проплешинами, ковыля. Привязали коней к высокому каменному столбу, на котором были нарисованы какие-то длиннорогие, остромордые олени, и спустились к небольшому роднику.

В углублении под замшелым валуном из-под земли били струи ледяной воды и ручейком стекали вниз по склону. Родников в этой местности, видно, было много, и ручеек, все расширяясь, вырастая в небольшую степную речку, извилистым руслом уходил на юг, и берега ее, обросшие яркой сыроватой зеленью, просматривались в этой высохшей до желтизны равнине до самого горизонта.

– Там Керулен… – начал Есугей, посмотрев по направлению уходящего русла и замолчал. Взор его обострился, он сузил глаза, вглядываясь. – Сюда едет человек.

Тэмуджин утолил жажду двумя чашками ледяной воды и, вытирая тыльной стороной ладони капли с подбородка, всмотрелся. На склоне далекой сопки под закатными лучами солнца чернела одинокая точка. Прошло еще немного времени, и Тэмуджин убедился: точка движется – спускается в низину.

Есугей внимательно осмотрел степь с востока на запад и пошел к лошадям. На ходу указал место в стороне от ручья:

– Здесь разведи огонь.

Пока Тэмуджин собирал дрова, Есугей вынул из переметных сум туески с едой и питьем, укрепил китайский походный столик. Когда пламя разгорелось, они приставили рядом наколотые на прутья куски вареной гусятины.

Тэмуджин расседлал коней и, ведя их к ручью, видел, как путник, немного приблизившись, остановился у извилины речки и поит коня. Было видно, что он заметил их и всматривается, прикрываясь рукой от солнца. Вот он, наконец, тронул коня и двинулся в их сторону.

– Не смотри на человека прямо, – недовольно сказал отец, сидя у костра. – Не имей собачьих повадок.

Солнце уже зашло, и вода в походном глиняном горшке вскипела, когда всадник, наконец, приблизился к ним. Это был плотный мужчина лет сорока, в добротной одежде, в шапке из белого войлока. С достоинством восседая на молодом саврасом иноходце, ходко идущем вверх по подножью, правую руку уперев в пояс, он важно смотрел на них. Есугей бросил в кипяток несколько горстей сушеного, мелко накрошенного мяса и, помешав маленьким деревянным черпаком, встал, чтобы встретить путника.

Тэмуджин вежливо принял поводья и, когда мужчина, придерживая правой рукой тяжелый саадак, спустился на землю, отвел его лошадь к коновязи. Незнакомец, идя навстречу Есугею, остановился в двух шагах, важный и неприступный взгляд на его лице сменился радостным изумлением.

– Неужели я вижу борджигинского Есугея-нойона? Вот где нам пришлось снова встретиться.

– Не узнаю вас, – с улыбкой признался Есугей. – Наверно, минуло немало лет, когда мы с вами встречались.

– Меня зовут Дэй Сэсэн, а встречались мы, правда, давно, – говорил путник, протягивая обе руки и пожимая ему локти. – Да, уж очень давно. У Чжили-Буха ваши три тысячи двинулись на ставку Мэгуджина Соелту, а наши четыре сотни хонгиратов ударили по татарам справа. Вот где была настоящая сеча! Помните?

Есугей вспомнил, что одновременно с борджигинами по левому крылу татарского войска ударил какой-то незнакомый отряд, неожиданно появившись из-за леса. Татары на какое-то время пришли в замешательство, и борджигины, собравшись в кулак, всей силой обрушились на них. Удар их был сокрушителен, ряды врага расстроились, и они обратились в бегство. Тысячи Есугея, не останавливаясь на добыче, устремились в преследование. В течение трех дней они сидели на хвосте у врагов, останавливаясь только на ночь, и гнали до самого Буир-нура, где стояли их главные курени. Потом отгоняли стада и табуны, брали пленных, долго делили добычу, хоронили своих и чужих, пировали. В пылу непрерывных битв и хлопот помощь небольшого отряда вскоре забылась.

– Наверно, каждый, кто был в этой битве, запомнил ее на всю жизнь, – сказал Есугей и, соблюдая приличия, добавил: – Вы как соколы на гусей набросились, от татар перья и пух по ветру летели.

– Перья полетели, когда вы, борджигины, волчьими стаями пошли на них, а мы-то только отвлекали внимание, – заскромничал Дэй Сэсэн.

– Мы не разбили бы их в тот день, – не уступал Есугей, – если бы не ваша помощь. В самое время вы ударили, а мы успели перестроиться.

– Сполна отомстили мы тогда этим разбойникам, – польщенно заулыбался, качая головой, Дэй Сэсэн. – Ведь до этого они нам покоя не давали. А после присмирели, когда вы за них взялись.

– Они и у нас немало крови выпили, еще со времен дедов наших, – сказал Есугей и повел гостя к столу. – Поднимем чаши за ту нашу победу.

Тэмуджин, скромно пристроившись рядом с ними, съел половину гусиной ляжки, отрезая маленьким ножиком для еды, запил горячим супом и отошел к лошадям. Смеркалось. Постелив потник в сторонке, под голову положил седло и только теперь, улегшись на теплой от дневной жары земле, почувствовал, как устал он за день. В полудреме слышал, как гость говорил:

– Сын у вас, с первого взгляда видно, будет человек волчьего духа. В глазах огонь, и лицом благороден.

«Даже враги, встретившись в степи, должны говорить друг другу вежливые слова, – уже сквозь сон подумал Тэмуджин. – А потом воюют между собой. Разве это правильно?»

В утренних сумерках его разбудил отец. Дэй Сэсэн уже сидел у костра. Стреноженные кони паслись ниже по ручью. Последние звезды гасли на небе.

– У Дэй Сэсэна есть дочь, – присев рядом на одно колено, тихо сказал отец. – На один год старше тебя, это то, что мы ищем. Сейчас приведи и заседлай коней, мы поедем с ним.

Отец ушел к костру, а Тэмуджин, с тремя недоуздками в руках спускаясь вдоль ручья, мысленно пытался привыкнуть к новому своему положению.

За эти дни он уже свыкся с тем, что ему предстоит жить хоть и в чужом курене, но все же у своих родственников, среди сородичей матери. В переметной суме он вез подарки своим дядьям и двоюродным братьям. И вдруг в один миг все перевернулось и понеслось в другую сторону: он не попадет в курень, где росла его мать, а будет жить у каких-то хонгиратов, чуждых по крови, о которых раньше он почти ничего не слышал.

«Почему вдруг он так решил? – растерянно думал Тэмуджин об отце. – Неужели спьяну поддался уговорам проезжего человека? – Он неторопливыми движениями, выдерживая время, одного за другим седлал и зануздывал коней, стараясь удержать свой дух в равновесии: – Что бы ни было, мне нельзя показывать растерянности. Да и ничего нельзя теперь изменить: отец сказал свое слово этому хонгирату. А я должен показать себя человеком борджигинской кости».

С непроницаемым лицом он сел к костру, плотно поел из остатков вчерашней пищи, запил двумя чашками подогретого супа. Отец одобрительно посматривал на него.

Чувствуя на себе косые, изучающие взгляды Дэй Сэсэна, Тэмуджин сыто отрыгнул, убрал еду и быстро уложил посуду в переметную суму.

После восхода солнца, оставив дотлевающий костер, они двинулись вниз по восточному подножию горы. Тэмуджин, приотстав, вел в поводу двух вьючных лошадей. Дэй Сэсэн, с утра поправивший голову хорошей чашей арзы, рассказывал Есугею, видно, повторяя вчерашнее:

– У олхонутов сейчас нет подходящих девиц. Про харачу не говорю, но в лучших айлах их нет. Знаю, потому что в прошлом году мы так же искали невесту моему племяннику. У олхонутов не нашли, пришлось взять у джелаиров.

– Татар в ваших краях не видно? – спросил Есугей, придерживая коня при спуске в овраг. – Как они ведут себя?

– Если хорошенько присмотреться к ним и подумать, – голос у Дэй Сэсэна изменился, став глухим и озабоченным, – то можно сказать, что в последнее время они начали поднимать головы. Еще с осени у нас стали исчезать кони, правда, воры не попадались, но следы каждый раз вели на восток. И сами они чаще стали показываться на наших землях. При встрече кланяются, говорят, что, мол, идут проездом, а сами будто чего-то вынюхивают, видно, что не без умысла… Но прямых нападок пока не было.

Проехав овраги, тронули рысью. Далеко по правую руку, в низине широкой поймы, показались длинные ряды ивняка.

«Керулен, – догадался Тэмуджин, вглядываясь из-под ладони. – Шире или уже Онона он в этих местах?»

При воспоминании об Ононе у него заныло в груди, но он тут же подавил тоску, направив мысли в другую сторону, заставив себя думать о том, как ему нужно вести себя на новом месте, среди чужих парней – гордо и независимо.

Перед полуднем, выехав следом за отцом и Дэй Сэсэном на гребень сопки, в низине, в пойме реки Тэмуджин увидел небольшой курень. Полтораста юрт стояли правильными кругами, тесно прижавшись друг к другу, будто здесь шла война и люди готовились обороняться от врага.

Спустившись с возвышенности по зарослям вдоль маленькой речки, проехали мимо стада годовалых телят. Несколько подростков на лошадях, без седел, присматривали за ними.

Подростки разом обернулись на стук копыт, когда они выехали из-за кустов, и поклонились, когда на них взглянул Дэй Сэсэн. Выпрямившись, они открыто и неприязненно разглядывали Тэмуджина.

– Видно, из больших нойонов, – услышал Тэмуджин вдогонку. – Видели, какое оружие носит?

– И конь не для каждого…

– Ничего, уйдем к разбойникам, – ответил шепелявый, не по годам грубый голос, – и получше коней себе добудем.

Между двумя грязными ветхими юртами внешнего круга въехали в курень. Во втором кругу стояли юрты получше. Из одной из них с ревом выбежал мальчик лет шести, голый по пояс, и со всех ног пустился прочь. На черной от загара спине наискось пролегала свежая бурая полоска. Вслед вышла худая высокая старуха с плетеным ремнем в руках.

– Отродье злых духов… – озлобленно бормотала она, высовываясь из-под полога, но увидев нойонов, замолчала.

Спрятав ремень за спину, она склонила голову в шапочке из телячьих шкурок, из-под которой криво торчали две седые косички.

– Чем прогневил тебя малыш, мать Бату-нукера? – спросил Дэй Сэсэн.

– С внуками войны веду на старости лет, – хмуро улыбнулась старуха. – Вы уж простите нашего недоумка, дорогу вам перебежал, негодник.

– Ничего, – отъезжая и уже не оглядываясь, сказал Дэй Сэсэн. – Если дорогу перебежал парень, то плохого здесь нет.

Быстро добрались до середины куреня. Во внутреннем кругу оказался единственный айл, к коновязи которого они подъехали. Тэмуджин удивленно переглянулся с отцом: Дэй Сэсэн оказался главой этого куреня. Подбежавшие слуги приняли коней.

Из большой юрты вышла дородная женщина лет тридцати, в новом халате из рыбьих шкур, отороченном синей китайской тканью. Скрывая любопытство и тревогу под радушным взглядом, она выжидательно оглядывала гостей.

– Живем мы скромно, – говорил Дэй Сэсэн, подводя Есугея под руку к двери юрты. – Вот жена моя Цотан сварит еду из того, что есть, на сегодня насытились, и ладно…

Войдя в юрту, Есугей поклонился онгонам на северной стороне, уселся вместе с хозяином на хойморе. Тэмуджин пристроился по правую руку.

Принесли айрак. Есугей осторожно принял из рук Цотан большую фарфоровую чашу, наполненную белым пенистым напитком, отпил и передал хозяину. Тот, пригубив, передал обратно. Есугей сделал несколько глотков и отдал Тэмуджину.

Пока ждали мясо, вели посторонние разговоры. Тэмуджин, опьянев от крепкого айрака, выпитого на голодный желудок, следил за хозяевами, ждал, когда покажется невеста.

«Наверно, в другой юрте отсиживается, – думал он и равнодушно гадал: – Красивая или не очень? Если будет совсем страшной, то откажусь…»

Стали заходить, одна за другой, принаряженные девушки с большими бронзовыми и серебряными блюдами в руках. В ярких китайских одеждах и высоких шапках, обшитых бархатом разных цветов, с золотыми и коралловыми подвесками, они все до одной были красивы.

«У них что, все служанки такие? – Тэмуджин удивленно оглянулся на отца: – А может быть, среди них скрывается моя невеста?» Отец, беседуя с хозяином, внимательно слушал его и не смотрел на девушек.

Служанки, скромно опуская глаза, ставили блюда на лакированный стол и перед уходом низко кланялись. Некоторые, что были посмелее, успевали бросить короткие, быстрые взгляды на Тэмуджина, и он, забыв о еде, провожал их восторженными глазами.

Есугей оглянулся на него и глазами указал на стол: «Ешь!» Опомнившись, Тэмуджин выпрямил спину, вынул малый ножик для еды и засучил рукава. Он подолгу жевал, отрезая горячее нежное мясо молодой овечки небольшими кусочками, незаметно взглядывал на полог двери и с надеждой думал: «Может быть, еще зайдут?» Вспоминал лица девушек; лучше других запомнилась первая, с пронзительно-черными раскосыми глазами, нежными щеками и чуть припухлыми губами. Она ни разу не взглянула на него, но сейчас, воскрешая ее в памяти, Тэмуджин был почти уверен, что та всеми движениями своего небольшого, стройного тела, поворотом головы и опущенным взглядом красивых глаз была обращена в его сторону. Тэмуджин все больше отдавался мыслям о ней, ее немного испуганное, напряженное лицо не уходило из головы.

Очнулся он от легкого толчка: отец задел его локтем случайно или нарочно – чтобы не забывался. Он снова взялся за еду, но лицо девушки, самой красивой, все так же стояло перед глазами. Другие как-то померкли, отдалились в памяти.

Когда гости утолили голод, Дэй Сэсэн предложил им отдохнуть в другой юрте. Войдя вслед за отцом в маленькое, но чисто убранное и устланное уйгурскими коврами жилище, Тэмуджин, наконец, вздохнул свободно. На правой стене уже висело их оружие, у двери были сложены их вьюки и переметные сумы.

Отец по-хозяйски уверенно прошел на мужскую половину. Сняв гутулы и раздевшись до пояса, он прилег на березовую кровать, застланную вдвое сложенным новым войлоком, сложил руки под затылком. Вскоре он задремал.

Тэмуджин присел на такой же кусок чистого войлока, расстеленного на левой половине, и смотрел на заснувшего отца. Глядя на расслабленное сном лицо и вольно раскинувшееся сильное его тело, он только сейчас вдруг осознал, что уже совсем скоро, может быть, завтра, они расстанутся, и теперь он будет совсем оторван от всего родного. Он смотрел на спящего отца и думал, что потом не раз будет вспоминать этот день и то, как отец спал на этой кровати. В этой юрте, может быть, он и останется жить, а отца уже не будет рядом – будет одно лишь воспоминание о нем, лежавшем когда-то на этой самой кровати.

Тэмуджину вдруг захотелось поговорить с отцом, услышать его мощный, уверенный голос, который он любил с самого раннего детства. Голос отца всегда разгонял страхи в ночной темноте, когда ему, маленькому, казалось, что со всех сторон окружают черти и привидения. В голой степи, когда встречались незнакомые люди со страшными разбойничьими лицами, голос отца придавал уверенность, подавляя тревогу на сердце. Тэмуджин, не решив еще, о чем они будут говорить, окликнул:

– Отец!

Есугей, чуть помедлив, открыл глаза, оглянулся на него.

– Ты почему не отдыхаешь? Ложись.

– Отец, что самое плохое для мужчины? – уже задав вопрос, Тэмуджин понял, что это то самое, что нужно было ему узнать от отца до того, как они расстанутся.

Есугей еще раз оглянулся на него, внимательно посмотрел в лицо и отвернулся, устремив взор в открытый дымоход.

– Ты правильно задал вопрос, – сказал он, помолчав. – Я хотел говорить с тобой об этом завтра, перед отъездом, но скажу сейчас, раз ты спросил сам… Самое плохое для мужчины, хуже которого не может быть ничего на свете, это потерять лицо. Можно быть и рабом, имея свое лицо, а можно быть нойоном и не иметь его. Утром после сна и вечером перед сном мужчина должен думать о том, как достойно нести свое лицо и не уронить его. Это главная мудрость мужчины.

Тэмуджин теперь знал, какой должен быть следующий вопрос.

– А что самое плохое для нойона?

Есугей сел на кровати и тяжело посмотрел на него.

– Нет большего позора и несчастья для нойона, чем потерять свое знамя, полученное от предков. Можешь потерять и табуны, и людей, но пока в твоих руках знамя, ты имеешь право вернуть свое и добыть другое. Под свое знамя ты можешь собрать воинов, жаждущих добычи и славы, и подданных, ищущих защиты и покоя. Знамя – это небесное право и сила нойона; без знамени он волк, потерявший клыки и беспомощно озирающийся по сторонам. Боги и люди отворачиваются от него, он обречен погибнуть как обессилевший кулан под клювами воронья.

Есугей долго говорил о том, что есть зло, а что благо для воина и нойона, а в голове у Тэмуджина навсегда оседала мысль о бесценности двух вещей – знамени нойона и лица мужчины. Всю свою жизнь до глубокой старости, падая и поднимаясь, стоя у края пропасти и на вершине могущества, он будет помнить эту мудрость, завещанную отцом: беречь знамя предков и хранить лицо мужчины.

Поближе к вечеру зашел Дэй Сэсэн.

– Хорошо ли отдохнули? – с бодрым и радостным видом человека, удачно свершающего важное дело, говорил он. – А мои сородичи уже собрались и жаждут взглянуть на Есугея-багатура, на их глазах разгромившего главную татарскую ставку у Чжили-Буха.

– Не себя показывать я приехал, – с заметным неудовольствием сказал Есугей. – А посмотреть невесту для сына. Скажу прямо, Дэй Сэсэн: я спешу побыстрее сделать дело и возвратиться домой. Ценю твое гостеприимство, но ты нойон и знаешь сам: таких, как мы с тобой, дела никогда не ждут. Давай сейчас посмотрим твою дочь, а завтра мой сын покажет себя, и я поеду.

– Согласен! – с готовностью воскликнул Дэй Сэсэн. – Не в том суть, чтобы затягивать дело старинными обрядами. Сделаем все быстро, оставляй сына и поезжай с легким сердцем.

Тэмуджин удивился, увидев, как изменилась большая юрта Дэй Сэсэна за короткое время, пока они отдыхали. Юрту намного расширили, прибавив к ней две или три стены, и она теперь была покрыта новым белым войлоком.

Хозяин высоко приподнял расшитый черными узорами полог, пропуская их вперед. Есугей и Тэмуджин, войдя вовнутрь, увидели полтора десятка мужчин разного возраста, рассевшихся вдоль стен. Есугей оставил привезенные с собой две увесистые кожаные сумы у двери, взял Тэмуджина за руку и прошел вперед. Они поклонились сначала онгонам на северной стене, затем белобородым старикам, сидевшим у западной стены, потом тем, кто был помоложе, – у восточной стены. Дэй Сэсэн провел их на хоймор, и они сели рядом, как и днем.

Дэй Сэсэн выждал немного и, уверенным кашлем поправив голос, время от времени поглядывая на правую сторону, где сидели старики, начал:

– Все вы были в битве у Чжили Буха и видели Есугея-багатура в его рогатом железном шлеме, гнавшего свои тысячи на ставку татарского Мэгуджина Соелту. Черная пыль поднялась до неба и закрыла солнце, черная кровь лилась по земле и плескалась под копытами наших коней. Все вы были там и видели это, потому нет мне нужды рассказывать вам, что за человек кият-борджигинский Есугей-багатур. Сегодня он приехал сватать мою дочь, и для меня это большая честь, а для рода нашего великое благо соединить узы с костью борджигинов. Есугей-нойон торопится домой по важным делам и хочет посмотреть мою дочь сейчас же. Не будут ли против наши старейшины? – Дэй Сэсэн с заметной тревогой ждал ответа. – Не нарушим ли мы обычаи?

Старейшины переглянулись, и за всех ответил темнолицый старик с сивой бородой, сидевший ближе всех к хоймору:

– Всегда было так, что если архи у сватов достаточно крепкий, договориться можно о чем угодно.

По левой стороне прошелся негромкий смех.

Есугей, поняв намек, со сдержанной улыбкой поднялся с места и прошел к своим сумам у двери. Сдернул с одной туго завязанную веревку, достал вместительный туес. Налив полную чашу, он подошел к онгонам и, поклонившись, стал капать перед ними на березовую дощечку; остальное тоненькой струйкой вылил в очаг, чертя по серому пеплу широкие круги. Снова налил и с поклоном подал первому – сивобородому старейшине. Тэмуджин разносил чаши с архи сидящим у восточной стены.

Старики попросили налить еще по одной – не распробовали вкуса. Выпив мелкими глотками до дна, сивобородый почмокал губами, повертел головой направо и налево, посмотрел на дымоход и, наконец, определил:

– Хороший архи.

– Неплохой, – подтвердили другие.

– Можно показывать невесту? – спросил Дэй Сэсэн.

– Пожалуй, можно, – разрешили ему.

Тэмуджин вздрогнул, до боли сжав кулаки под рукавами, когда две древние старухи ввели под руки ту, которая днем была среди девушек, вносивших еду, и понравилась ему больше всех. На этот раз она была еще наряднее: в красном атласном халате и сартаульских сапожках, по обеим сторонам нежного лица ее с высокой войлочной шапки свисали жемчужные подвески.

«Боги снова угадали мое желание! – впиваясь в нее взглядом и не веря себе, с благодарностью думал Тэмуджин. – Надо принести им за это жертву».

Старухи провели девушку перед очагом и, поставив ее перед Есугеем, отступили назад. Тот с довольной улыбкой на лице зацокал языком, восхищенно окидывая ее взглядом с головы до ног.

– Как тебя зовут, девочка? – ласково спросил Есугей.

– Бортэ, – тихо сказала она.

«Бортэ… – повторил про себя Тэмуджин, – Бортэ… имя красивое, как и сама…»

Старухи снова взяли ее под руки и увели из юрты.

* * *

На другое утро Тэмуджин проснулся с тяжелым чувством. Ночью ему приснился сон, будто они с отцом ярким солнечным днем едут по степи и вдруг видят, как вся северо-восточная сторона от земли до неба быстро покрывается темнотой. Начиная шагов за сто от них и до самого горизонта вся степь – холмы и низины – все утонуло во тьме, а в небе над ними, как темной безлунной ночью, зажглись яркие звезды. Отец молча поехал в ту сторону и, не оглядываясь, скрылся во мраке. Тэмуджин долго ждал, когда он вернется, но тот так и не появился. Вместо него из мрака вышел древний старец-шаман в черной одежде, с черной, низко свисающей бахромой на шапке спереди, закрывающей все лицо. Глухим и жутким, будто из нижнего мира, голосом он сказал:

– Твой отец не вернется. Он велит, чтобы дальше ты ехал один.

Охваченный тоской и страхом, раздумывая, как он сможет справиться с делами без отца, он тронул коня…

Проснувшись, Тэмуджин долго думал, рассказать ли отцу про свой сон. По всему выходило, что не ко времени он приснился, и говорить о нем сейчас было лишне, а вскоре за ними пришел Дэй Сэсэн. «Позже расскажу…» – решил он и стал собираться вслед за взрослыми.

Когда хозяин привел их в большую юрту, хонгиратские старейшины уже сидели на вчерашних местах. На этот раз взоры всех скрестились на Тэмуджине. Борясь со смущением, он ловил на себе их придирчивые, щупающие взгляды, читал по лицам: «Тот ли это борджигин, чье племя славится в степи?…А ну, посмотрим, таковы ли внуки, какими были деды?»

Испытания начались с плетения кнута из восьми ремешков. Отец помог Тэмуджину разрезать длинный ремень на тоненькие полоски. Плести Тэмуджин умел давно, этому его и Бэктэра научил дядя Даритай еще позапрошлой зимой, когда они три дня подряд просидели в юрте, пережидая снежный буран.

Быстрыми, уверенными движениями Тэмуджин натягивал ремешки один на другой, и понемногу из-под его рук вырастала тугая плеть из скрученного ремня толщиной в палец. На концах ремешков он сделал прорези и, продевая один ремешок в другой, скрепил их вместе. Растянул готовую плеть во всю длину и, показав налево и направо, с поклоном подал старейшине.

– Очень молод жених, а не каждый взрослый мужчина сумеет стянуть так ровно, – похвалил старик, кривыми коричневыми пальцами ощупывая жесткое плетение. – Окропим первое испытание.

Налив полную чашу архи, он подал его Тэмуджину.

«Неужели напоить хочет? – удивился про себя Тэмуджин, осторожно неся чашу к онгонам. – Если после каждого испытания будут наливать по такой чаше, то и до середины не продержусь…»

Он мелкими каплями угощал онгонов, думая, как избавиться от архи. «Были бы тут младшие братья, Бэктэр или Хасар, можно было пригубить и передать им, а отцу нельзя – старшим не отдают остатки».

Лишь подойдя к очагу, Тэмуджин с облегчением нашел выход. Сделав строгое лицо, он тоненькой струйкой облил три закопченных камня, потом стал лить по краю пепла. Медленно сужая круги по ходу солнца, дошел до середины, когда архи осталось на два глотка. Он мельком покосился на отца, макнул в архи безымянный палец, побрызгал на дымоход и остальное выпил до дна. Старейшина многозначительно посмотрел на сородичей. Те переглядывались между собой.

Остальные шесть испытаний должны были пройти в степи за куренем. На ровном лугу, раскинувшемся на три перестрела от реки до подножия песчаной возвышенности, уже собрался народ из ближайших куреней. От восточных холмов порывисто поддувал легкий тепловатый ветерок. В ожидании зрелищ люди толпились большими и малыми кучками, возбужденно переговаривались, делились между собой тем, что удалось узнать о нежданных сватах, обсуждали:

– Жених-то, говорят, шаманского корня…

– Говорят, когда родился, правая рука была по локоть в крови.

– Отец кровожадный как волк, а сын, видно, и его перегонит.

– К хорошему или к плохому такой жених?

– Смотря по тому, как сваты уживутся…

– С борджигинами хорошо дружить и тяжело враждовать.

– В случае войны помогут…

У берега, среди развесистых кустов краснотала, уже пылали костры. К ним со стороны крайних юрт шестеро рабов вслед друг за другом катили чугунные котлы, оставляя на изъеденной овцами траве свежую копоть. Торопясь, они густо марали сажей свои засаленные штаны и черные от работы руки. Последний, пожилой мужчина с искривленной спиной, остановился, наскоро переводя дух и, вытирая ладонью пот, густо измазал лицо и двинулся дальше под хохот мальчишек, с усилием толкая перед собой котел. Другие суетились в отдалении, расставляли кожаные клубки мишеней для стрельбы, на вбитых в землю кольях укрепляли толстые чучела из плотно связанного камыша – для метания копий.

В сторонке, в тени прибрежных зарослей вяза веселились молодые парни, громко шумели, собравшись вокруг десятка конных подростков, выставленных на состязание с женихом.

Когда Тэмуджин, заседлав отцовского заводного коня, приехал со старейшинами на место состязаний, он быстрым взглядом окинул толпу и в кругу девушек увидел свою невесту. Вновь тревожно и радостно застучало в груди. Его Бортэ, по обычаю окруженная плотным кольцом подруг, крепко взявшихся за руки, на этот раз не скрывала любопытства, приветливо смотрела на него. Тэмуджин, приблизившись, оторвал от нее взгляд, сделав бесстрастное лицо, проехал мимо. Примолкшие люди перед ними отходили в сторону, давая дорогу, молча смотрели на гостей.

Доехав до середины луга, где уже выстроились подростки на конях, сивобородый старейшина взял из рук Тэмуджина повод недоуздка и, проведя вперед, поставил его в середину строя, заставив подростков потесниться. Те, неприязненно кося глазами, оценивающе оглядывали его лошадь, сбрую, оружие. Тэмуджин равнодушно смотрел перед собой.

Сивобородый выехал в круг перед народом и, подняв правую руку, требуя тишины, громко начал:

– К нам приехали люди лучшего из народов нашей степи, из рода кият-борджигин. Перед вами потомок хана Хабула, великого воителя, при наших отцах и дедах дважды разгромившего войско чжурчженей.

Старик надрывно кричал, наклоняясь вперед, поворачиваясь направо и налево. Порывы ветра, то и дело проносясь по травянистой пойме, с шумом раскачивали ветви прибрежных ив, заглушали хрипловатый голос старика, относили его слова в сторону.

Тэмуджин видел, как примолкла толпа, как в дальних рядах мужчины прикладывали ладони к ушам, вслушиваясь, и впервые по-настоящему почувствовал в груди жар гордости за свое племя, за то, что и он есть отпрыск рода великого Хабула.

– Эту плеть, – старик вынул из-за пазухи сплетенный им ремень, потряс им над головой, будто грозя стоявшим перед ним людям, – эту плеть он на наших глазах свил из восьми ремешков за время, за которое вскипает в котле вода. Кто из вас так сможет? – он обернулся к строю подростков. – Молчите?…

Не дождавшись ответа, он снова повернулся к толпе:

– Ну, какое сейчас состязание? Начинайте, – махнув рукой, он отъехал к толпе старейшин.

К тем подходили молодые мужчины, помогали им спешиться и, приняв у них коней, проводили к расстеленным на траве войлочным сиденьям. Старейшины, с трудом распрямляя согбенные спины, важно рассаживались на почетных местах.

Неожиданно где-то позади громко забили барабаны. Тэмуджин едва удержался, чтобы не оглянуться. Толпа всколыхнулась, расстраиваясь, и медленно потянулась к месту стрельбы – к взрытой на земле черте для стрельцов и расставленным в ста алданах от нее длинным рядам ременных клубков величиной с кулак взрослого мужчины.

Тэмуджин спешился вслед за другими подростками и, передав коня подбежавшему слуге Дэй Сэсэна, придерживая тяжелый колчан на поясе, подошел к черте. Народ густыми рядами стоял по обе стороны, растянувшись от стрелков до самых мишеней. Глухой гомон толпы то и дело перекрывался хохотом и руганью спорщиков.

Стрелял Тэмуджин хорошо, и сейчас, стоя под сотнями взоров, устремленных на него, чувствовал себя уверенно. Он знал, что где-то поблизости стоит его Бортэ, смотрит на него, и от этого где-то в груди шевелилось новое, радостное чувство. Было светло и легко на душе оттого, что сейчас он удивит и обрадует ее своей стрельбой.

В борджигинских куренях часто состязались в такой игре – кто больше выбьет мишеней. Еще дядя Мунгету, когда был жив, готовя своих племянников к состязанию с юношами других родов, учил: нельзя спешить, нельзя и медлить, нельзя смотреть, как стреляют другие, нельзя слушать криков толпы – нужно отрешиться от всего и думать, что ты один в голой степи, нужно представлять в уме, как тупой наконечник твоей стрелы направляется прямо в середину лежащего вдали куска мишени.

Но Тэмуджин умел еще и другое. В последнее время он почти не целился глазами, вместо этого он стал чувствовать цель руками – они без него знали, куда и как стрелять, и делали все сами. Выпуская стрелу, Тэмуджин уже знал, что попал. Дед Тодоен этой весной на тайлгане обрезания лошадиных грив заметил его стрельбу и перед всем народом объявил, что такое чутье приходит только к тем, в чьих жилах течет шаманская или дарханская кровь. Тогда же и подарил ему семнадцать заговоренных годоли, не знающих промаха. Тэмуджин до сих пор не трогал их, храня в отцовском сундуке, а теперь все они были в его колчане, на них он и надеялся.

Из толпы вышел статный молодой мужчина в синем шелковом халате. В правой руке он держал длинный, около алдана, лук из оленьего рога; из колчана торчала единственная стрела с синим оперением из правого крыла селезня. Мужчина прошел вдоль строя подростков и встал рядом с Тэмуджином. Толпа снова притихла. Вынув стрелу-йори из колчана, он поднял ее высоко над головой, показывая народу, затем, быстро приладив к тетиве, резко натянул до самого жала. Тонкий свист хлестнул по ушам и унесся в сторону мишеней. Мужчина отошел в сторону, и стрелки одновременно подняли луки.

«Бухэ Бэлгэтэ хаган, направляй мои стрелы…» – мысленно произнес Тэмуджин и первым выстрелом выбил крайнюю мишень.

Толпа вновь зашумела, дружными вскриками встречая точные выстрелы подростков. Тэмуджин, отрешившись от всего, неотрывно смотрел вперед прищуренными глазами. Руки его размеренными движениями посылали стрелы одну за другой.

Из пятнадцати его стрел только две ушли мимо цели, у других по пять и больше мишеней стояли нетронутые. Крики толпы усиливались, сливаясь в беспорядочный рев, многие с силой топтали травянистую землю кожаными гутулами, махали руками, и Тэмуджин не мог понять, от восторга его стрельбой или от досады на своих стрелков шумят хонгираты.

Стрельба сменилась скачками… Состязания, одно за другим, шли почти без перерыва, лишь менялись места на лугу да распорядители из молодых мужчин сменяли друг друга. Тэмуджин шел туда, куда шли другие подростки, делал то, что и они, и к концу он уже не мог припомнить, что было прежде, а что позже: скачки, стрельба на скаку, борьба, метание копья… Лишь крики толпы да непривычный для слуха трескучий говор хонгиратов врезались в память от этого дня.

Солнце перевалило на западную половину, когда он после последнего состязания – метания аркана – усталый, на запотевшем коне, встал в ряд со своими соперниками.

– Все вы видели! – снова выйдя в круг, кричал сивобородый старик, пытаясь перекрыть шум толпы. – Жених к нам попал непростой… Жить он будет у нас в курене, и поэтому все дети должны обучиться у него мужским искусствам. Отныне все игры с ним…

Тэмуджин не слушал старика. Теперь, когда все было позади и оставалось одно – разлука с отцом, – его охватило глухое ко всему безразличие, смешанное с тоской, усталостью. Даже мысль о Бортэ не грела его сердце, как вчерашним вечером или нынешним утром.

Над дальними горами медленно проплывали вереницы белых облаков.

«На север кочуют, – сузив глаза, чтобы не было заметно, Тэмуджин следил за ними. – На Онон… Скоро и отец тронет коня в ту сторону… а я останусь…»

Прощальный пир был в той же большой юрте Дэй Сэсэна. На этот раз, кроме старейшин и мужчин, пришли старухи и родственницы невесты. Тэмуджин долго подносил подарки, привезенные с собой, сидящим вдоль обеих стен, начиная от старших. Потом, восседая рядом с невестой, долго слушал юролы старейшин…

Наконец все вышли из юрты, и в кругу собравшегося народа Есугей подарил Дэй Сэсэну своего заводного коня.

Провожали Есугея с пышными почестями. Дэй Сэсэн поехал с ним до места их встречи в степи у родника, взяв с собой полусотенный отряд нукеров. Там они должны были заночевать и расстаться наутро. Тэмуджин остался в курене хонгиратов.