Читать книгу Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя - Алексей Гатапов - Страница 6

– Тэмуджин, вставай!

С трудом приходя в себя от сонного забытья, Тэмуджин почувствовал в голосе матери непривычный холодок.

– Что случилось? – он через силу оторвал голову от кожаной подушки, туго набитой овечьей шерстью, и сквозь смеженные ресницы посмотрел на сереющий круг дымохода. Мигали последние звезды. – Рано еще.

– Разбуди Хасара с Хачиуном, – мать была чем-то недовольна.

Тэмуджин окончательно пробудился от сна и лежал с закрытыми глазами, досадливо гадая, что нужно ей в такую рань. Вставать не хотелось.

Вдруг его словно шилом кольнула догадка: «Про вчерашнее узнала! Ведь сонида убили…» Тэмуджин сел, перебирая в уме, что и как она могла узнать.

Подумав, он стал успокаиваться. В курене тихо, значит, от сонидов никого не было. «Да неужели от удара прутом человек может умереть? – рассуждал он про себя, натягивая на голову рубаху. – Оглушился или, всего вернее, притворился, хитрить сониды умеют».

Следующие слова матери окончательно успокоили его.

– Днями и ночами носишься по чужим куреням, значит, сил у тебя в избытке, – она сидела за красным китайским столиком у очага, со стуком расставляла чашки. По юрте шел резкий запах перебродившего айрака. – А раз некуда девать силы, будешь работать.

– А что нужно сделать? – под длинным зевком Тэмуджин скрыл облегченный вздох и тут же вспомнил про стрижку овец. Другие айлы еще позавчера начали стричь, а они задержались с выделкой шкур.

– Оказывается, он даже не знает о том, что дома делается! – мать возмущенно повысила голос. – Носится по степи как безродный разбойник, а чтобы вспомнить о доме, у него и в мыслях нет. Это в такие-то годы, а что дальше от такого начала будет? – В утренних сумерках смуглое лицо ее почти сливалось с темнотой юрты, и Тэмуджин не видел его выражения, но по голосу понял, что скоро мать остынет: не так уж сильно она рассержена, просто хочет выговорить за ночную поездку. – Овец наших кто будет стричь, может быть, восточные духи придут и помогут нам?

Оправившись от первого испуга, Тэмуджин снова прилег и начал впадать в мягкую дремоту. Сонно спросил:

– А почему так рано? – сказал и тут же пожалел: если мать задумала какое-нибудь дело, отговаривать ее – что говорить со степным ветром. Мягкая и добрая, но упрямая – как уросливая кобыла.

Оэлун обошла вопрос без ответа:

– Пока не острижем всех овец до последней, будешь дома помогать. Друзья твои уж как-нибудь без тебя обойдутся.

Тэмуджин считал стрижку овец самым нудным из всех дел, которые он знал. Целыми днями сидеть на одном месте, как на привязи, без привычной воли в седле, в степи – это быстро утомляло и надоедало ему.

Вздохнув, он потянулся к гутулам, валявшимся в ногах.

– Начнем пораньше и в два дня управимся, – голос матери как будто немного смягчился. – Скоро подойдут женщины, нужно успеть все приготовить, – она вываливала творог из большого туеса в корытце, искоса взглядывая на него. – Вчера вы поздно приехали?

– Поздновато было.

– Что у них там, ехор, наверно, был?

– У кого? – не понял Тэмуджин.

– А к кому вы ездили, ведь к генигесам, сказали мне.

– А, и ехор был, и боролись, – опомнился Тэмуджин. Торопливо натянув гутулы, он обернулся к посапывающему за спиной Хасару, толкнул:

– Вставай.

Тот проснулся сразу, будто ждал, что разбудят.

– Брат! Приехал?

– Хачиуна разбуди.

– Зачем?

– Ты почему задаешь вопросы, когда тебе старший брат приказывает? – прикрикнула Оэлун. – Когда ты научишься вести себя по-человечески?

Недоуменно переводя взгляд с брата на мать, Хасар почесал в затылке, кулаками протер глаза и, понуро сопя, взялся за гутулы.

– Ешьте побыстрее и выходите, а я пойду людей подниму, – Оэлун, подпоясав старый, со свежими заплатами на локтях, халат волосяной веревкой, вышла.

Сидя натянув рубаху, Хасар толкнул ногой лежавшего ничком Хачиуна:

– Вставай, весь праздник проспишь!

– А? Какой праздник? – Хачиун, встрепенувшись со сна, ошалело смотрел на него.

– Овец будем стричь, забыл, что мать говорила?

– А-а…

Хасар сел к столу рядом с Тэмуджином, набросился на еду. Густо смешав свежий, мягкий творог со сметаной, он начал полными ложками запихивать его в рот, едва успевая проглатывать. Вдруг он, вспомнив, остановился и с возбужденным лицом повернулся к Тэмуджину:

– Как вчера съездили, брат? Набили им горбы? Я ждал-ждал вас, да не выдержал и заснул.

Глядя в лицо ему, он перестал ворочать скулами, выжидая с набитым ртом ответа.

– Ты что, безрогий баран, болтаешь? – поперхнувшись от неожиданности, побагровел Тэмуджин. – Ты еще при людях скажи… Я тебе что вчера говорил?

Хасар смущенно посмотрел в сторону Хачиуна, уткнулся в стол, стал жевать.

– А кому вы горбы набили, а? – быстро привстал на голые колени Хачиун, возбужденно глядя на братьев.

– Никому ничего не набили, просто ему, видно, сон приснился, – сказал Тэмуджин, не сводя с Хасара негодующего взгляда. – Глупые сны обычно баранам снятся, а еще нашему Хасару.

– А разве бараны тоже сны видят? – пораженный Хачиун, округлив глаза, размазывал по щеке налипшую сметану. – Точно так же, как люди?

– У людей сны разные бывают, а баранам одно и то же снится, будто им набивают горбы и они превращаются в верблюдов. Понял? И нашему Хасару такое же снится. Ты не верь ему, когда он начинает всякое болтать, у него мозги бараньи. Только ты никому не говори об этом, а то люди узнают и будут все над нашим родом смеяться.

– А-а… – Хачиун медленно жевал, приподняв грязное лицо кверху, на дымоход и, озадаченно моргая, пытался понять услышанное.

Тэмуджин, вставая, еще раз повторил Хасару:

– А ты смотри, больше не распускай свой пестрый язык. Запомнил, наконец, что тебе говорю?

– Запомнил, – глухо проговорил тот, пряча в сторону побуревшее лицо.

Дождавшись, когда за Тэмуджином закроется полог, Хачиун быстро повернулся к Хасару, сочувственно оглядывая его мрачное лицо, спросил:

– А у тебя часто такие сны бывают?

Отрешенное в тяжелой думе лицо Хасара дрогнуло, снова стало наливаться бурым цветом. Некоторое время он внимательно смотрел на Хачиуна: смеется или от глупости болтает? На всякий случай шмякнул его тяжелой ладонью по щеке.

– Если среди нас и есть баран, то это ты. Понял?

– Но ведь брат тебя назвал бараном, – сдерживая слезы, решился на спор Хачиун, но тут же примолк, увидев медленно поднимающийся кулак Хасара.

– А что это ты вдруг замолчал? – насмешливо улыбнулся тот, придвигаясь к нему, но вдруг остановился, передумав, изменил голос. – А ты знаешь, почему брат сегодня такой злой?

– Почему? – любопытство снова овладело Хачиуном и он, тут же забыв об обиде, жадно расширил глаза.

– Вчера они ни к каким генигесам не ездили, а ездили на драку к сонидам. Понял?… – Хасар посмотрел, как на лице Хачиуна отразились его слова, и злорадно прищурил глаза. – Сониды, видно, так им всыпали, что нашему брату до сих пор свое зло некуда девать… Видишь, на мне срывает. От чужих получил, а теперь на своих бросается. Если бы наши победили, он сейчас был бы совсем другой… – Хасар опять задумался о своем, но тут же спохватился: – А если ты кому-нибудь, даже облезлому тарбагану с западного холма, расскажешь о том, что я тебе говорил, то я тебе язык вырву, – для большей убедительности он схватил Хачиуна за волосы, притянул к себе, крепкими пальцами разжал ему рот. – Понял?

– Понял, понял! – косноязычно заверещал Хачиун, испуганно выпучив глаза.

– Смотри, не забудь, – Хасар отпустил его и, взяв со стола чашу с арсой, стал пить большими, гулкими глотками.

Поставив чашу на стол, он снова в отрешенности уставился перед собой, перебирая свои догадки о том, что случилось за рекой вчерашней ночью.

* * *

Оэлун неторопливо, со спокойной суровостью на лице отдавала приказы рабыням. К рассвету полтора десятка их прибыло от ближайших стад, и теперь они с ножницами в руках расселись на траве у молочной и кожевенной юрт. Должны были прийти еще и женщины из куреня, накануне попросившиеся поработать за долю.

Тэмуджину с Бэктэром Оэлун велела зарезать двух старых овец – на дневную еду стригальщицам. Хасара и Бэлгутэя с толпой малолетних рабов она отправила в степь за овцами.

Наточив ножи на камне, Тэмуджин и Бэктэр из первого же гурта выловили по крупной овце. Они уже занесли над ними свои ножи, когда их сердито остановила Оэлун:

– Подождите, солнце еще не взошло!

Женщины, сноровисто привязав поваленных овец за ноги к вбитым в землю колышкам, ждали, поскрипывали ножницами, пробуя остроту лезвий.

С теплым ветерком брызнули первые солнечные лучи. Красноватым отливом покрылись бело-серые крыши юрт. Из большой юрты вышли Оэлун и Сочигэл в нарядных войлочных шапках, осторожно неся в руках переполненные чаши с молоком и архи. Сидевшие поблизости две молодые женщины услужливо вскочили и, на ходу сорвав с земли по пучку ковыльной травы, подали им. Оэлун первая начала кропить в сторону солнца, макая белой кисточкой ковыля в свою чашу. Побрызгав с короткой молитвой на восемь сторон и отпив из чаш, хозяйки разрешили:

– Начинайте!

Одновременно со всех сторон, торопливо перебивая друг друга, словно на состязании, застрекотали железные ножницы, с хрустом подрезая жесткую, в колючках сухой травы, плотную овечью шерсть. Оголенные по локоть смуглые женские руки проворно скользили по овечьим бокам, отваливая тяжелый, грязный покрой с подрагивающих под ними животных. Не успеет закипеть на огне самый малый котел воды – овца уже голая, чистая и будто наполовину похудевшая, уныло радуясь облегчению и прохладе, плетется обратно в степь. А ребятишки уже тащат другую, по животной своей глупости упирающуюся от такого блага овцу.

Тэмуджин левой рукой взял передние ноги своего валуха, встав на колено, правой ногой крепко охватил низ туловища, прижимая к земле. Осторожно сделал надрез под грудиной, быстро отложил нож. Пальцами разорвал тугой пузырь и, раздвигая теплые, влажные кишки, просунул руку по локоть, мимо упруго стучащего сердца добрался до позвоночника, нашел большую жилу, с силой дернул. Горячая струя забила внутри, и он вынул руку, красную от крови. Овца судорожно колотила задними ногами.

Подбежал Хачиун подержать овцу. Тэмуджин подозвал рабыню с бурдюком воды, наспех ополоснул руки. Оглянулся на Бэктэра – тот уже начинал свежевать: отделив краешек шкуры ножом, руками он легко отдирал ее, обнажая беловатую от наросшего жира тушу. Тэмуджин знал, что ему не угнаться за ним: у того и овца умирает сразу – рука тяжелая – и разделывает он быстро. Зато сам он резал чисто, не марал мясо, и этим довольна бывала мать.

Тэмуджин отделил печень и покосился на Хачиуна. Тот весь подобрался, сидя на корточках, не мигая, смотрел на красно-бурый, истекающий кровью кусок в руке брата. Не решаясь просить, он молча проглотил слюну и нарочито равнодушно отвернулся в сторону. Тэмуджин угостил богов, бросая кусочки на восемь сторон, и, отрезав от края почти четверть, подал Хачиуну. Тот взвизгнул от радости, быстро взглянув на него, обеими руками схватил кровавый кусок и с нетерпеливым рычанием впился зубами в мягкую, теплую плоть. Тэмуджин насмешливо смотрел на жадно подрагивающие смуглые его ноздри.

– Смотрите, ни капли крови не пролейте на землю, грех большой, – проходя мимо, говорила Оэлун и, взглянув на Хачиуна, улыбнулась: – Ешь помедленнее, а то подавишься… Шкуры потом подвесьте на солнце, слышишь, Тэмуджин, – оглядываясь на него, продолжала она озабоченно, уходя к котлам.

Подошли Унгур с Хучаром.

– А вы все еще стрижете? – Хучар, лениво позевывая, оглядел толпу стригальщиц, склонившихся над овцами.

– Нет, Хучар, мы их моем, не видишь разве? – насмешливо оглянулся на него Бэктэр и смерил его глазами. – Что-то слишком замарались у нас овцы, до воды далеко, вот мы и решили кровью их помыть: одну зарежем, другую помоем.

Хучар оскорбленно вскрикнул:

– Что ты все время заносишься? По-человечески ответить не можешь?

– А что ты глупые вопросы задаешь, – тот зло посмотрел на него. – Не видишь, что мы делаем?

– Ладно, не ругайтесь вы зря… – Тэмуджин, выпрямившись, строго посмотрел на Бэктэра и обернулся к двоюродным братьям. – Про вчерашнее ничего не слышно? Тихо там у вас?

– Пока будто тихо, – хмуро проговорил Хучар.

– Вечером думаем к генигесам съездить, – склонившись к Тэмуджину, негромко сказал Унгур. – C теми же парнями, которые были с нами вчера.

– Чтобы потом не всплыло, что не ездили к ним, – добавил Хучар.

– Правильно.

– Сейчас надо съездить и договориться, чтобы они нас вечером ждали. – Унгур, неприязненно покосившись на Бэктэра, спросил у Тэмуджина: – Поедешь с нами?

– Езжайте одни, меня не отпустят.

Посидев немного, те ушли. Тэмуджина охватила вязкая тяжелая скука.

«Поедут мимо реки, будут купаться, – тоскливо раздумывал он, отделяя ножом гибкие, мясистые ребра от позвоночника. – А мне сидеть тут целый день на жаре, стричь этих грязных овец. Абай Гэсэр Богдо хан, искоренитель зла в десяти мирах, покровитель честных воинов и охотников! – вдруг, сам того не ожидая, мысленно сказал он, подняв взгляд к небу. – Сделай так, чтобы я не оставался в курене, сделай, чтобы я отправился в степь на коне!».

Он долго смотрел в небо, выжидающе разглядывая редкие белесоватые облака, протянувшиеся к северо-западу.

– Тэмуджин с Бэктэром, – донесся до него голос матери от наружного очага, – побыстрее заканчивайте с мясом и седлайте коней…

У Тэмуджина от волнения перехватило дыхание.

– Настреляйте гусей на ближних озерах, – Оэлун, пригнувшись над очагом, поправляла огонь. – Чтобы женщинам хватило на вечернюю еду.

Тэмуджин сидел, застыв на месте, тупо уставившись на отрезанную баранью голову, лежавшую перед ним на шкуре. «Бог услышал мою просьбу? – робко и недоверчиво зашевелились в голове мысли. – Как же это вышло? Я не шаман, не умею говорить с богами… Неужели это духи предков помогли мне, передали мою просьбу?…»

Оправившись от первого испуга, он незаметно огляделся по сторонам: не заметил ли кто его замешательства. Бэктэр, убрав нож, торопливо собирал куски мяса в корыто.

– Тэмуджин, ты слышишь? – мать возилась у котла.

– Слышу, – с равнодушным видом поднялся на ноги Тэмуджин.

Наскоро управившись, они с Бэктэром взяли оружие, узды с седлами и пошли ловить своих коней.

И всю дорогу он, смешивая в душе неуверенную радость с какой-то новой, незнакомой тревогой, думал о случившемся. Вчерашние его нукеры под началом Бэктэра облавили птиц на небольших, протянувшихся на восток от куреня озерах. Тэмуджин, отстав от них на полперестрела, шагом продвигался следом, останавливаясь в отдалении, когда те оцепляли очередное озерцо. Поднявшись на склон холма, он одиноко сутулился в седле, равнодушно глядя на то, как ребята со смехом собирают подбитых птиц и ловят раненых, ломая им шеи.

«В нашем роду было много больших дарханов, – думал он. – Может быть, они завещали мне свою силу? Или все вышло случайно?… Нет! – он тут же пресек негодную мысль. – Кокэчу говорит, что ничего случайного в жизни человека не бывает. А может, проверить?…»

Тэмуджин посмотрел на следующее озеро. На середине водной глади, покрытой мелкой рябью от дунувшего ветерка, сидело с десяток уток. Вокруг озера уже выстраивалась цепь всадников. Тэмуджин, преодолевая боязнь, решился:

«Пусть крайний селезень и ближняя кряква улетят живыми, а в остальных попадут стрелы. Пусть будет так!»

Утомительно долго тянулось время. Кольцо всадников, охватившее озеро, казалось, застыло на месте. Тэмуджин еле сдерживался, чтобы окриком не заставить их шевелиться быстрее.

Утки, наконец, заметили всадников, забеспокоились, подобравшись в воде. Донесся испуганный кряк матки, и стая, переполошенно замахав крыльями, поднялась в воздух. Тэмуджин до боли в руках сжал переднюю луку седла и с искаженным лицом переводил взгляд от скакавших наперерез птицам парней на державшихся посередине косяка двух уток.

Парни на той стороне, резво подскакав под место, где пролетала стая, вскинули луки. Почти разом взметнулись с десяток стрел, выбив половину косяка, и тут же посланные вдогонку тонкие хоорцах достали еще трех.

Стрелы не задели только отмеченных Тэмуджином селезня и крякву. Он долгим взглядом провожал двух птиц, еле видимыми точками дрожавших над камышами дальнего озера.

Решительно повернув жеребца, Тэмуджин во весь опор поскакал в курень. Непрерывно понукая его поводьями и носками гутулов, он ошалело промчался между юртами под удивленные взгляды прохожих.

Спешившись в айле сотника Мэнлига, он долго привязывал коня, успокаивая гулко стучавшее в груди сердце. Подошел к малой юрте, снял с себя хоромго и колчан, повесил на березовый колышек у двери. Постоял, оглядываясь по сторонам и, выждав приличное время, вошел в дверь.

Кокэчу был в юрте один, и Тэмуджин облегченно перевел дух. Сидя на хойморе, тот брал из берестяного короба молочные пенки, неторопливо ел, ломая их на мелкие кусочки. Он мельком посмотрел на Тэмуджина и, молча указав на место рядом с собой, продолжал сосредоточенно жевать. Наконец, запил каким-то красноватым отваром из медной чаши и только тогда равнодушно сказал:

– Что, сонидов побили?

– Поучили их немного, – Тэмуджин внутренне опешил от неожиданного вопроса и, не зная, продолжать ли дальше, добавил: – Наказали за небольшое дело.

– Никого не убили?

– Нет… – Тэмуджин вдруг поймал себя на том, что ему неловко под косым, скользящим взглядом бывшего друга, и нахмурился. – Одного-двух, может быть, и переправили в тот мир, да от этого остальным будет польза: ума хоть немного прибавится.

Кокэчу покивал головой, улыбнулся чему-то своему и придвинул к нему короб с пенками.

– Попробуй.

Тэмуджин из вежливости взял кусок, стал есть.

– По какому делу пришел?

Сдерживая волнение, Тэмуджин рассказал ему обо всем: и о своем обращении к покровителю воинов Абаю Гэсэру, и об утках.

– Когда-то ты говорил, что на свете ничего просто так не бывает, – сказал он под конец. – А тут в одно утро два раза такое случилось…

Кокэчу снова покивал головой, и Тэмуджин не понял, к чему: к тому, что он помнит об этом или к тому, что подтверждает свои слова. Он смотрел на отрешенно застывшего с каменным взглядом шамана и снова почувствовал, что робеет перед ним. Ему вдруг показалось, что перед ним не тот человек, которого он знал раньше: это не был тот Кокэчу, который еще позапрошлым летом играл вместе с ровесниками куреня, ничем не выделяясь из толпы.

Тэмуджину вдруг вспомнилось, как однажды, купаясь в Ононе, они подрались, заспорив о том, кто дальше нырнул под водой, и их еле разняли. Теперь же он чувствовал, что не сможет поднять на него руку: став шаманом, тот как будто стал на несколько лет старше его.

– Приезжай вечером после захода солнца, – сказал Кокэчу. – Я узнаю, к чему все это.

Тэмуджин вышел из юрты обнадеженный.

«Дело это, видно, не пустое, – думал он, отъезжая. – А то бы он сразу все сказал, ведь незачем его на целый день растягивать».

* * *

С трудом дождавшись вечера и сказав матери, что потерял в камышах стрелу, Тэмуджин заседлал коня и перед заходом солнца снова подъехал к айлу сотника Мэнлига.

У коновязи стоял подседланный белый жеребец Кокэчу. Шея и грудь коня подсыхали от обильного пота. Тэмуджин мельком оглядел его и понял, что он только что покрыл немалое расстояние.

«Куда же это так далеко ездил Кокэчу? – изумленно обдумывал он, спешиваясь. – Спросить его или нет?»

Не успел он привязать коня, как Кокэчу сам вышел из юрты. Всегда скромный в одежде, на этот раз он был одет в новую замшевую рубаху и белую войлочную шапку.

– Поедем в горы, – коротко сказал он, отвязывая коня. – До утра вернемся.

Они шагом выехали за курень и круто повернули на запад, придерживаясь длинных теней прибрежного тальника. Как только крайние юрты куреня скрылись за холмом, Кокэчу хлестнул коня плетеным концом ременных поводьев, сразу переходя на крупную рысь. Тэмуджин отпустил поводья, пуская своего жеребца вдогонку.

Выбирая дорогу по низинам между холмами, они молча проскакали до устья Хайрхана. В сумерках по каменистому броду перешли реку, нарушив чуткую вечернюю тишину грохочущим плеском воды. Зачавкали копыта в прибрежной илистой грязи. Впереди темнели заросшие лесом пологие склоны Хэнтэя.

Подъехав к опушке, Кокэчу остановил коня. Сложил ладони трубой и дважды издал протяжный совиный выкрик. Из леса, спустя короткое время, послышался ответ и, тут же, уходя вверх по пади, несколько раз донеслись разноголосые крики ночной птицы. «Шаманы здесь держат свои дозоры, – понял Тэмуджин. – Недаром про этот лес разные слухи ходят».

В загустевшей темноте, шагом пробираясь по каменистой тропе между двумя склонами, они доехали до большой белокаменной скалы, преградившей им путь.

– Лошадей привяжите к деревьям, – вдруг откуда-то сверху раздался негромкий, но внятный голос. – Дальше пойдете пешком.

Вздрогнув от неожиданности, Тэмуджин посмотрел вверх и увидел черную тень, быстро спускавшуюся по отвесным выступам скалы. С легкостью спрыгнув на землю прямо перед мордами их лошадей, тень обернулась молодым мужчиной в оргое.

– Пошли! – повелительным голосом сказал он и первым двинулся в обход белой скалы.

Втроем они долго шли в гору, хватаясь за ветви кустов и выступы камней. Тэмуджин вскоре запыхался, а молодые шаманы привычно и споро передвигались на упругих ногах по крутому подъему, не сбавляя хода.

Стараясь не отставать от них, Тэмуджин уже напрягал последние силы, когда, наконец, они поднялись на ровную поляну. На краю ее, упираясь в склон, ведуший к вершине горы, стоял хамниганский чум, покрытый звериными шкурами. Молодой шаман, не останавливаясь, подошел к низкой двери и, едва войдя под полог, тут же вышел обратно и сказал Тэмуджину:

– Заходи.

Кокэчу остался снаружи. Войдя в жилище, Тэмуджин увидел за очагом двух стариков, еще не дряхлых, с наполовину поседевшими бородами. На закопченных очажных камнях горели два бронзовых, залитых жиром светильника, неровным огнем освещая их темные лица. На оленьих шкурах и сосновых жердях чума в порывистой пляске трепетали черные их тени.

Присмотревшись, в одном из стариков Тэмуджин узнал главного шамана племени, который этой весной приносил жертвы на большом тайлгане. Другой ему был незнаком.

Тэмуджин снял шапку, сделал несколько шагов вперед и низко поклонился.

– Садись сюда, дай отдых ногам, – просто и радушно сказал знакомый шаман и указал ему на расстеленный перед очагом белый войлок.

Смущенный столь высокой честью, достойной разве что какого-нибудь нойона, а не такого подростка, как он, Тэмуджин присел. Какое-то время оба старика молча рассматривали его. Тэмуджин сидел, почтительно опустив глаза.

– Назови своих предков выше Хабула, – сказал незнакомый старик.

Тэмуджин назвал до Бодончара, предка в одиннадцатом колене, и замолчал, вопросительно посмотрев на борджигинского шамана.

– Дальше, – подбадривающе глядя на него, сказал тот.

Тэмуджин назвал до Бортэ Чоно.

– А кем был Дува Соохор? – спросил незнакомый старик. – Знаешь?

– Дува Соохор, старший брат Добуна Мэргэна, – уверенно сказал Тэмуджин. – Был большим белым шаманом. У него был единственный глаз посреди лба, которым он мог видеть на три кочевки вперед. Имел двух вещих кречетов и сжег души девяти татарских черных шаманов…

Старик одобрительно посмотрел на Тэмуджина и движением руки остановил его.

– Дува Соохор передал тебе свою силу, – сказал он. – Он сейчас живет в стране западных небожителей. Ему ты и будешь приносить свои жертвы.

Тэмуджин, пораженный услышанным, молча смотрел на него.

– Ты должен был стать шаманом, – говорил старик, склонившись к нему и по-простому, как равному, глядя в лицо. – Но звезды указывают тебе другой путь. Ты будешь великим воителем и ханом для многих народов. Через семь лет у тебя откроется третий глаз, – старик нагнулся вперед и коричневым пальцем дотронулся до его лба. – Вот здесь. Но до этого ты не должен колдовать, чтобы сберечь свою силу.

– Грех колдовать попусту, – строго сказал борджигинский шаман. – Больше не делай так, как сегодня с птицами.

– Тебе будет нелегко, – говорил незнакомый старик. – Ты будешь страдать, голодать, тебя предадут ближние сородичи, будут травить и люди, и звери, ты будешь в плену с березовой колодой на шее и делать черную работу наравне с рабами… Но так нужно, ты должен пройти через это, чтобы узнать жизнь людей… Но запомни одно: ты не должен применять силу, данную богами, не должен тратить ее и показывать людям до времени, а то враги загрызут тебя, пока ты молод и слаб, не дадут подняться. Потому и терпи, жди своего времени. Духи предков и мы, шаманы, присмотрим за тобой, ты останешься жив, хотя и много будет таких, что захотят твоей смерти, – старик подумал, склонив голову, и еще раз предупредил: – Никому не показывай своего дара, пока не войдешь в полную силу, запомнил?

– Да.

– А теперь иди, – старик махнул рукой.

«Почему я должен страдать? – запоздало зашевелились в голове мысли. – А где будет отец? Кто меня предаст?…»

Но он не решился задавать вопросы шаманам. Встал, поклонился и, потоптавшись на месте, вышел из юрты.

«Буду ханом и воителем, – как о чем-то далеком, несбыточном проносились в голове мысли. – А до этого буду страдать. Как все это будет?»

Он почувствовал вдруг опустошающую усталость во всем теле и, ничего не сказав вопросительно смотревшему на него Кокэчу, спотыкаясь на ослабевших ногах, прошел мимо.

Молча спустились к коням, выехали из леса и так же молча порысили на восток. На небе яркими огнями светили звезды и часто то одна, то другая, срываясь, искрами падали вниз.

«Моя звезда должна быть на небе! – почти силой заставил себя подумать Тэмуджин. – Иначе не должно быть…»