Читать книгу Не мой типаж - Алексей Иванович Левин - Страница 5

– Цезарь Петрович, почему Вы так уверены, что у Сухумской шизофрения? – Леша с заведующим сидели в понедельник в кабинете. Леша изучал историю болезни Эльвиры. – По томограмме никаких признаков же не выявлено. А нейротест проводили?

– Алексей Иваныч, читайте историю. – Старик-психиатр глотал капли, стоя возле окна. – Утверждала, что слышит голоса, убеждающие ее отказаться от родных, уйти из семьи. Бред отравления, к тому же. Жаловалась, что муж хочет ее отравить, зная о ее аллергии на сладкое. Головные боли частые.

– А тики?

– Какие тики еще? – Старик поглядел на молодого врача из-за плеча.

– В пятницу во время посещения. – Леша отвлекся от изучения документации. – Она начала говорить с мужем. Он указал на то, что сейчас другое время года. У нее случился тик. Слабый, едва заметный. А затем последовала агрессивная вспышка.

– Тик – это навязчивое, стереотипное движение. – Психиатр сел за стол, подвинув к себе документы, которые заполнял до этого. – Она у нас с декабря месяца в отделении. Никаких тиков я до этого у ней не замечал. Или что, хотите сказать, он у нее с прошлой недели начался?

Леша помолчал, услышав, как раздражение, зародившееся в первом вопросе пожилого врача, разрослось наподобие плюща за все время их разговора. Конечно, никому не приятно, когда поставленный диагноз оспаривают. Но слишком уж разительны были симптомы, которые он наблюдал в пятницу днем.

– Назначенное лечение явно не идет ей на пользу. – Отважился сказать Леша, выждав паузу. – Она у нас почти полгода. Это большой срок для пребывания в остром отделении.

– Шизофрения, голубчик, это патологическое, хроническое, постепенно ухудшающееся состояние. Что бы мы ей ни назначили, можем только ослабить остроту течения симптомов.

– А этот Валентин? Она называет себя так. У пациентов с шизофренией обычно нет имен для их галлюцинаций.

– Это бред заселения. Она говорит, что слышит его, что он указывает ей, что делать. – Старик снял очки, протирая их. Откинулся на спинку кресла. – Да у меня таких, как она, куча уже была. Поработай с мое. Шизофрению с расстояния в три километра различать начнешь.

– Можно я с ней беседу еще одну проведу? – Леша смотрел результаты выполненных диагностик. – Вы не возражаете?

– Да как пожелаете. – Старик вскинул руки. – Но только сперва изволь диагностировать поступившую с прошлой недели. Тебе надо диагноз предварительный подтвердить. И лечение назначенное скорректировать. А потом, будь добр, отправляйся в приемную и работай там. А потом, когда время вдруг появится свободное, делай, что пожелаешь.

То, как Цезарь Петрович скакал с уважительной формы обращения к личной, раздражало. Но Леша, ободренный тем, что ему разрешили хотя бы с одной пациенткой провести личную беседу, поднялся. Молодая женщина, которая намеревалась покончить жизнь свою и ребенка самоубийством, сидела на кровати в палате, уставившись в зарешеченное окно. Сегодня она выглядела посвежее, сказались несколько дней постоянного сна – первые дозы препаратов, которые вкалывали поступившим в острое, были способны уложить на кровать не то, что хрупкую девушку, а даже лютого викинга, в крови которого играли съеденные мухоморы.

Леша присел на стул рядом, поздоровавшись. Женщину звали Юля. Она поглядела на него с тягостным выражением в глазах. У нее предстояло выяснить, как протекала беременность и роды, каким было ее настроение, часто ли оно портилось, бывали ли навязчивые идеи. Далее следовало провести опрос согласно Эдинбургской шкале послеродовой депрессии. Плюсом Леша собирался еще направить ее к эндокринологу, чтобы тот взял анализ крови на уровень гормонов.

За все время беседы она ни разу не спросила о том, когда ей можно будет увидеться с родными и, тем более, с ребенком. Но такое состояние довольно часто бывает у женщин, которых недавно сняли с окна. По результатам беседы Леша подтвердил для себя, что с диагнозом не ошибся. Но нужно было еще получить результаты анализа крови, чтобы уж наверняка.

– Простите, а можно еще спросить кое-что? – Она слегка придвинулась, когда он встал, чтобы идти. Нагнулась ниже, опасаясь, будто ее могут подслушать. – Мне никто не дал никакой банки, чтобы сцеживаться. Я просила женщину… У меня там все колом встало. – Ее руки аккуратно легли на грудь. Лицо исказила гримаса боли. – Можете, пожалуйста, сказать медсестре, чтобы помогла мне?

– Конечно, Юлия Сергеевна. – Тут только Леша понял, что мокрые пятна у нее на больничной рубашке – это следы от молока, которое приливало и приливало с того самого времени, как ее разлучили с ребенком. – Сейчас передам медсестре.

– Вы почему Юле не помогли с ее проблемой в выходные? – Спросил он, поймав одну из медсестер возле палаты.

Полная женщина растерянно оглянулась.

– Так не я на смене была.

– Неважно. Почему никто ей не помог из тех, кто дежурил?

Медсестра пожала плечами.

– А что у нее?

Леша отвел ее дальше от пациентов.

– У нее ребенок дома трехмесячный остался. Молоко застоялось в груди.

– Бог ты мой!.. – Медсестра взмахнула рукой. – А что она, сама сцеживаться не умеет, что ли?

– Да какая разница? Она просила помощи, а никто не откликнулся. Разве возможно такое отношение к пациенту?

– Все исправим, Алексей Иванович.

– И зайдите потом в кабинет. Я направление выдам к эндокринологу на анализы.

Качая головой, он пошел по коридору. Тут его внимание привлекла очередь из девушек и женщин, рассевшихся на скамейках возле стола с двумя алюминиевыми чайниками.

– А здесь что? – Спросил он, подходя.

– Воду ждем. – Помолчав, ответила женщина с бритой головой. – Пить хотим.

Он увидел Свету, которая на прошлой неделе назло описалась, когда ее привязывали к кровати. Пациентка была спокойна, но, поймав его взгляд, облизала губы и слегка расставила ноги, прогнувшись. С плеча соскользнула вязаная кофта.

– Давно ждете? – Спросил Леша, отводя глаза.

– Да уж битый час. – Отозвалась пожилая женщина, которую Цезарь Петрович снимал с кровати.

– Пить очень хочется. – Поддакнула другая, сидевшая на корточках рядом со скамейкой. – Налейте попить, а?

Жажда – еще одна типичная сторона жизни пациентов острого отделения. От многих психотропных веществ, которые им назначались, начинало сушить во рту, поэтому питьевой режим был обязательным. Леша поднял оба чайника – они были пусты.

– Нина Анатольевна! – Он нагнал медсестру в коридоре, когда та вышла из процедурной. – Почему за водой в отделении никто не следит? Оба чайника сухие уже насквозь.

– Да они только пили. – Ответила та, не сбавляя хода. – Будет обед, там и попьют.

– Вода должна быть в обязательном доступе постоянно. – Не отставал Леша. – Ведь от препаратов у многих жажда.

Медсестра остановилась, глядя на него снизу вверх снисходительным взглядом.

– Сейчас распоряжусь, чтобы санитар налил. – Помолчав, сказала она. – Да вы их не больно-то слушайте, Алексей Иваныч. Дурные же. Они все, что захочешь, наговорят. Не соображают раз. Что с дураков взять?

И она продолжила свой путь. Леша сглотнул, глядя ей вслед. Вспомнилась кривая рожа одного из санитаров, когда его угораздило попасть в психиатрическое отделение в родном городе после первой и последней попытки суицида в восемнадцать лет. «Иди, иди, дурак, лечись. Ты же за этим здесь».

Леша развернулся, направляясь к себе в кабинет. Но безобразный смех и толчки в локти все еще помнились ему, когда он брал ручку и писал направление на исследование крови для поступившей пациентки. Иди, дурак, лечись. Ну что, дурак, вылечился?

– Воюете с персоналом? – Едко спросил у него Цезарь Петрович, когда закончилось время приема пациентов и время посещений. На часах было ровно шесть.

– Донесли? – Хмуро спросил Леша, уставший, как черт.

– Уж постарались. – Старик хихикнул, скидывая халат и надевая пиджак. – Вы бы помягче с ними, голубчик. Работа тяжелая, платят мало. Рук постоянно не хватает.

– Почему вообще у нас вместо полноценного кулера в коридоре два каких-то советских чайника стоит? – Леша сел, чувствуя, как ноет в желудке. – Какого они года вообще? И пустые постоянно.

– Ну, ты на этот счет уж у главврача узнавай. Я лицо подчиненное. – Цезарь Петрович подошел к зеркалу, приводя волосы в порядок. – Как распорядится, так и закупим. Были бы деньги.

Он попрощался и вышел. Леша налил себе чай, сел за стол. Очень хотелось тоже пойти домой, но сейчас было самое подходящее время, чтобы провести встречу с Эльвирой. Допив кипяток, Леша вышел.

Рядом с процедурной был еще один кабинет, из которого медсестры сделали себе комнату отдыха. Уведомив их о том, что ему нужно это помещение для работы с пациенткой, Леша столкнулся с настоящим бабьим бунтом. Фыркая и ворча, женщины и девушки обходили его, жалуясь на то, что у них и так нет места, чтобы отдохнуть даже на пять минут во время смены.

– У вас же сестринская есть. – Попробовал возразить Леша, чувствуя стыд за то, что мешает всем нормально жить.

– Сказали тоже, «сестринская»! – Одна из медсестер поджала губы. – Бывший шкаф для швабр это, а не сестринская. Попробовали бы сами за этими дурами ходить целый день. Тоже ног бы не чувствовали к концу смены.

Опять это слово. Леша почувствовал, как кольнуло у него в желудке, и к горлу подкатилась горечь. Он уже успел познакомиться с особым отношением к пациентам психиатрической больницы, но в отделении неврозов такое происходило хотя бы только по экстренным случаям, а не на постоянной основе.

Отодвинув стулья к стенам, Леша выдвинул стол, поставил перед ним стул. Приготовил телефон с диктофоном, чтобы не упустить ни малейшей детали из предстоящего разговора. В это время один из санитаров привел Эльвиру. Пациентка держалась нагло, ходила по-мужски, широко расставляя ноги – очевидно, сейчас на Лешу этими карими глазами смотрела не она, а Валентин.

– Присаживайся. – Леша улыбнулся, указав на стул перед собой. Пациентка села. Обхватила себя поперек живота, глядя на парня с издевкой. Санитар сел на стул возле двери.

– Так что, Валя, как охарактеризуешь свои дела? – Спросил Леша. – Ничего, что я так по-простому тебя называю?

– Ничего. – Криво улыбнулась Эльвира. – А ничего, если я тебя Лехой буду называть?

Санитар подавил улыбку, невольно слушая этот разговор.

– Можно и так. – Примирительно кивнул Леша. – Может, есть какие-нибудь жалобы? Что-то болит? Рассказывай все, я приму меры.

– Сигу бы. – Помолчав, ответила Эльвира. – Никто не дает. Курить позарез хочется.

– Я не курю, извини. – Леша отметил в листе первое противоречие. В истории болезни отмечалось, что Эльвира не употребляет алкоголь и не курит. С другой стороны, в отделении многие начинали курить впервые. – А что насчет головных болей? Беспокоят?

– У меня ничего никогда не болит. – Оскалила зубы в улыбке пациентка. – И вообще, доктор. Я и этому старикану говорил, и тебе теперь. Какого черта меня засунули в женское отделение? Я что, по-вашему, баба, что ли?

Они помолчали, глядя друг на друга.

– Экспериментальная программа. – Сказал Леша. – Раздельные отделения для мужчин и женщин – прошлый век. В западных странах уже давно смешанные отделения. Как ты думаешь, справишься?

– Без проблем. – Эльвира казалась польщенной. Наклонилась чуть вперед, готовясь сообщить нечто конфиденциальное. – Тебе, кстати, как местное окружение? Змеиное гнездо, а? – Она рассмеялась.

– Везде есть своя специфика. – Уклончиво ответил Леша. – Мне, кажется, Цезарь Петрович дал не ту историю болезни, тут много странной информации. Упоминается Эльвира. Знаком с ней?

Это был отчаянный шаг, потому что упоминание о второй личности могло вызвать у пациентки ярость, как в прошлый раз. Но Эльвира только высокомерно выплюнула:

– А, опять эта психичка.

– Так ты ее знаешь? Что можешь о ней рассказать?

– Да че о ней рассказывать. – Она зевнула, откинувшись на спинку стула. – Не вывозит она ничего. Бесится на пустом месте. Слабачка, словом.

Становилось интереснее.

– А что, разве были прецеденты, когда она проявляла слабость?

– Да постоянно. – Эльвира снова сменила позу. – М*дак этот, за которого она замуж вышла… Говорил же я ей тогда: «Он тебе жизни не даст. Я таких душнил за версту чую». А она все – любовь-морковь, бабочки в животе.

– А вы часто обсуждаете людей, с которыми знакомы?

Пациентка отвлеклась на шум в коридоре. Потом посмотрела на Лешу через плечо.

– А че ты под кожу лезешь?

– Разве тебе так показалось?

– Что я, в первый раз тут, что ли. – Эльвира встала. – С детства по таким больничкам, как эта, таскаюсь.

Леша взглянул в анамнез. Подобное состояние у пациентки было диагностировано впервые. Прежде она никогда не получала психиатрической помощи.

– И есть на то причины? – Леша жестом показал санитару, что помощь пока не нужна. Эльвира, заложив руки за спину, стала прохаживаться по кабинету.

– Нет, конечно. Но вам же лишь бы отчитаться. – Она снова села, глядя на Лешу исподлобья. – Долго вы меня тут держать еще будете?

– А есть возможность с Эльвирой поговорить? – Пациентка явно начинала углубляться в свой мир, поэтому нужно было успевать вытаскивать ее на контакт любой ценой, даже игнорируя вопросы. – Мне бы очень хотелось.

– Да что вам всем от нее нужно?! – Зарычала внезапно та, кинувшись к столу. Санитар едва успел ее перехватить. – Эльвира то, Эльвира се! Нахер она вам нужна? Что, меня недостаточно? Чем я-то плох??

В кабинет вбежал еще один санитар и медсестра. Навалившись на девушку, они вжали ее в стену и поставили укол. Та еще вырывалась какое-то время, мешая нецензурную брань с криками, но затем притихла. Ее отнесли в палату.

– Девку только мучаете. – Укоризненно покачала головой старшая медсестра. – Цезарь Петрович уже давно с ней работает. У него опыта-то побольше вашего будет.

Леша ничего ей не ответил, останавливая запись диктофона. Картина пока что оставалось неясной, нужно было выждать время, когда Эльвира будет в сознании, и провести беседу непосредственно с ней. Но одно он знал точно – то, что он видел сегодня, было далеко не шизофренией.

Дома он оказался в половине десятого. Едва не заснул в маршрутке и не проехал свою остановку. В желудке продолжало настойчиво пульсировать, поэтому первое, к чему он потянулся, открыв холодильник, был Альмагель. Заглотив сразу две ложки и морщась от мятно-медицинского вкуса этой жижи, Леша устало сел за стол в полной темноте. Еще даже недели не проработал, а уже так устал. Недалеко он уйдет…

Из комнаты Зубова послышался смех. Потом ударили струны гитары, загремел бубен, и какая-то девушка завела зычным, совершенно фольклорным голосом песню. Леша не понял, о чем поется – песня была не на русском, но мотив показался ему знакомым. Он посидел немного на кухне, послушал. Затем тяжело поднялся и направился в единственную освещенную в квартире комнату.

– О, привет. – Зубов с гитарой расплылся в улыбке. – Че, мешаем?

Он и еще трое молодых людей сидели на полу по центру комнаты. Совсем рядом с ним была девушка с распущенными пушистыми волосами. Далее – парень с бубном и еще один возле дверей с флейтой в руке. Очевидно, все они были участниками группы, о которой Зубов рассказывал.

– Нет, я на самом деле… – Леша приоткрыл дверь. – Хотел послушать, о чем вы поете. Можно к вам?

– Конечно, заходи! – Зубов махнул рукой. – Так, Марин, давай со второго куплета еще раз.

Она снова запела. Подхватив ее голос, вторил флейтой парень возле дверей. Зубов, наклонив голову на бок, медленно водил пальцами по струнам. В комнате было душно, но как-то тепло и уютно, уходить не хотелось. Леша присел на край кровати.

Темп песни внезапно подскочил вверх. Музыканты заиграли быстрее. Поющая девушка не удержалась на месте, вскочила и начала короткими прыжками перемещаться за спинами парней. У нее в руках оказались кастаньеты. Ими она щелкала себе в ритм. Леше понравилось, как она выглядит. Прикрыв глаза, она словно плыла на волне своей мелодии. Девушка встряхнула волосами, ударила кастаньетами, и последовал бурный проигрыш.

Потом что-то не задалось на последнем куплете, и ансамбль распался. Зубов рассмеялся, перестав играть.

– Не, у нас же тут кода, вы что, забыли?

– А, точно. – Ответил парень с бубном. – Я забыл.

– Я слышу, что-то не то. – Поддакнул флейтист. – А сам концовку уже вовсю играю.

Девушка засмеялась, наблюдая за их растерянностью. На ней был свободный, длинный сарафан. Леша подумал, что это концертное платье. На запястьях были деревянные наручи. Длинные бусы бежали нитью по полной груди. Наверное, это ее хотел пригласить в гости Зубов. Странно, что она отказала. Она смотрела на гитариста с симпатией, достаточной для того, чтобы запросто пообниматься в душных, скомканных поцелуях на этой скрипучей кровати.

– Не скучно тебе с нами? – Перехватив его внимательный взгляд, спросил Зубов. Леша улыбнулся.

– Нет, я люблю наблюдать за людьми.

– Давайте тогда еще раз с проигрыша. – Гитарист отсчитал пальцами ритм, который подхватил парень с бубном. – И… Марина, твой выход.

Девушка начала петь припев. Язык песни был похож на немецкий, по Леша сомневался – из всех иностранных языков разбирался только в латыни, и то не до конца. Завершив пение лихим взвизгом, она вскинула руки с кастаньетами. Музыканты сыграли финал очень бойко. Затем разом замолчали, слушая, как умирают в окружающей тишине звуки игры. Выдохнули.

– Игоря нет, плохо. – Вздохнула Марина, садясь на свое место рядом с Зубовым. – Там мы с ним вдвоем должны петь в кульминации.

– А как песня называется? – Подал голос Леша.

– «Герр Маннелиг». – Ответила певица. – Это средневековая скандинавская песня.

– Ого. – Леша впервые слышал такое название. – А на каком языке? На немецком?

– Обычно да, но у нас она на древненемецком. – Она закинула волну пушистых волос на плечо и стала заплетать косу. – Там рыцарь в лесу встречается с троллихой, и она ему предлагает взять ее замуж. Говорит, и саблю тебе подарю, и боевого коня, который не сбросит с себя, и земли свои отдам. Только возьми меня под венец.

– И что? Уговаривает она его? – Спросил Леша. Марина отвлеклась от своей косы.

– Нет. Он ей говорит – это, кстати, партия Игоря, его нет сегодня – я бы, говорит, женился, если бы ты была христианской девушкой. Но ты же тролль, я на тебе жениться не смогу. А она ему: «Я бы и стала христианской девушкой, так ведь никто в жены не берет». Видимо, проклятье на ней какое-то, и только свадьба поможет его снять.

Она улыбнулась, закончив объяснять. Потом снова принялась расплетать и заплетать свои волосы в косу.

– Немного грустно. – Отметил Леша, чувствуя, как завибрировал у него телефон в кармане.

– Да. У них там в Германии с древности проблемы с женами. – Марина засмеялась.

– Мы выступаем в эту субботу на концерте. – Подал голос Зубов, видя, что Леша собирается уходить. – Придешь?

– Если не будет планов никаких, то, наверное, да. – Леша взялся за дверную ручку, выходя в темный коридор. – А во сколько и где?

– Да в пять, в этом… Марин, напомни.

– В «Зеленом фонаре».

– Хорошо. Я постараюсь прийти.

Это было сообщение от Электроника. Он писал, что может забрать его завтра с того же места. Леша оттянул высокий воротник водолазки, в которой ему пришлось сегодня пойти на работу, чтобы никто не увидел синяков. Альмагель, наконец, подействовал.