Читать книгу Остров - Алексей Крестьянинов - Страница 11

Мы с Виктором постепенно оправлялись от многодневного стресса. Приехав с каникул, я переселился в комнату к Витьке – там освободилось место после того, как заваливший сессию Слава Пшеничный взял академический отпуск. О случившемся мы предпочитали не вспоминать. Окружающие, хорошо понимавшие это, тоже проявляли тактичность, никто не лез с расспросами и неуместным сочувствием. Разве что кое-кто из преподавателей, знавших нашу историю, время от времени интересовался, чем всё закончилось. С Павлом мы пересекались редко, стараясь не попадаться на глаза друг другу, благо, что учились на разных факультетах. Приходили в порядок и существенно разболтавшиеся нервы.

От Зои уже давно не было писем. Во время всей этой кутерьмы с Павлом мне было как-то не до душевных самокопаний, все другие проблемы отодвинулись далеко-далеко на периферию сознания и казались мелкими, несущественными. Конечно, оставайся у нас с ней всё по-прежнему, я, может быть, и старался бы найти у Зойки моральную поддержку и утешение, которых мне тогда так не доставало. Но, судя по её последнему письму, у моей дорогой подруги возникли свои жизненные сложности, вникать в которые я не собирался. Потому как был уверен, что виновником их является кто-то третий, так сказать, мой соперник. А раз так… На сей счет у меня имелся незыблемый принцип: никому никогда себя не навязывать! Если мне предпочли кого-то другого, что ж, значит, так тому и быть! Насильно мил не будешь. Что-то исправить, вернуть в прежнее состояние нельзя. Это всё равно, что пытаться склеить разбившийся сосуд: след в любом случае останется и со временем будет только всё более заметен. Для меня же любой, даже самый мелкий изъян во взаимоотношениях, представлялся неприемлемым. Конечно, в этом сказывался юношеский максимализм, но и с возрастом я не стал думать иначе. Виктор со мной не соглашался, он, естественно, придерживался другого подхода:

– Поезжай в Москву, разберись там, на месте, что происходит, дай отлуп тому, кто подгребает к Зое.

– Ему-то, допустим, я дам, как ты говоришь, отлуп. Ну, а как же Зоя? Что, тут же разлюбит его и вновь переключится на меня?

Но для Виктора такого вопроса не существовало: стерпится – слюбится, так кратко можно было охарактеризовать его подход к столь щекотливому предмету человеческих взаимоотношений. И пытаться втолковать ему что-то иное было бесполезно, ибо он придерживался прямо противоположного принципа: сила солому ломит! В чем он, однако, был прав, так это в том, что следовало иметь полную ясность о происходящем. И я, преодолев гордыню, написал Зойке письмо, в котором прямо задал вопрос: я или кто-то другой?

Её ответ меня, в сущности, не удивил, я даже подумал задним числом, что ожидал услышать нечто подобное. «Дай мне разобраться в самой себе, не торопи, – писала Зоя. – И не вздумай приезжать, сделаешь только хуже! Я дорожу нашими отношениями, но они во многом остаются школьными, в общем-то, детскими. А ведь ни я, ни ты уже не являемся теми, кем были какой-нибудь год назад». В общем, она была права. Но удивило меня другое, то спокойствие, если не сказать равнодушие, с которым я воспринял все сказанное ею! Я не почувствовал даже тени привычного трепета, который охватывал меня всякий раз, когда я прежде читал Зойкины письма. Сейчас же, сколько я не прислушивался к себе, ничего подобного не ощущал! Да, скорее всего, она была права, школьная влюбленность осталась в прошлом и тут уж ничего не поделаешь.

Семестр закончился быстро. Сессия прошло без особых проблем, а потом началась производственная практика. На этот раз индивидуальная, а не такая, как после первого курса, когда на одну и ту же шахту нас отправилось сразу несколько групп с одного потока. Я попал на крупный горно-обогатительный комбинат, расположенный в большом промышленном городе. Меня зачислили рабочим в бригаду, состоящую главным образом из расконвоированных заключенных, видимо тех, кто не совершил серьезных преступлений. Работал я на подхвате, помогая то одному, то другому члену бригады. В основном мы производили сварочные работы – меняли изношенную футеровку барабанов рудничных мельниц. Отношения с зэками и с бригадиром – Иваном Фогелем, видимо, из немцев, многие поколения которых жили в нашей стране, сложились хорошие. После работы, когда спадала жара, мы с одним-двумя «вольными» бродили по городу, по его паркам и площадям, в выходные заглядывали на рынок, где прямо из деревянных бочек торговали на разлив красным вином. Из других развлечений мы предпочитали, пожалуй, только кино.

Время летело быстро. Незадолго до окончания практики со мной произошел курьезный случай, который, несмотря на его незначительность, я почему-то запомнил на всю жизнь. Это, кстати, опять об избирательности нашей памяти! На комбинат, кроме как через проходную, можно было попасть и по железнодорожным путям, там тебя никто не останавливал, требуя пропуск. В обеденный перерыв трое зэков вручили мне деньги и попросили потихоньку, чтобы не видел Фогель, сходить в магазин за бутылкой водки. Я подумал, почему бы не сделать ребятам одолжение, портить отношения с ними мне не хотелось. К тому же особого криминала тут не было, подумаешь, одна бутылка на троих здоровенных бугаев!

Сказав бригадиру, что пойду прогуляться, я потопал по шпалам за пределы комбината. Купив водку, сунул её под спецовку за пазуху и, придерживая рукой, посвистывая, направился обратно. Уже подходя к цеху, споткнулся о шпалы и с ужасом почувствовал, как бутылка выскользнула у меня из-под руки. Словно в замедленной съемке я увидел, как она падает донышком вниз, прямехонько на ржавый рельс. Со звоном, показавшимся мне ударом молота о наковальню, бутылка разбилась вдребезги! Я стоял, не зная, что делать. Идти обратно? Но у меня не было денег, они находились в моем шкафчике в бытовом помещении, до которого не так-то просто было добраться. Оттуда к месту работы нас по утрам развозил служебный автобус. Пешком туда топать и топать, а ведь потом ещё надо снова идти в магазин.

Перерыв между тем кончался, и надо было что-то решать. Я вернулся в бригаду. Там уже вовсю кипела работа. Фогель посмотрел на меня и укоризненно покачал головой – из-за опоздания. Пославшие за водкой мужики поглядывали вопросительно. Выбрав момент, я рассказал им о случившемся. Не знаю, поверили они мне или нет – зэки народ недоверчивый – но оставшиеся дни я проявлял повышенную осторожность. Особенно в тех случаях, когда мне, стоящему в течке мельницы, те же зэки должны были сверху подавать двухпудовый футеровочный блок из стали Гадфильда, предназначенный для замены изношенного. Не удержат, упустят, а отскочить-то некуда, слишком мало места! Но, как видите, все обошлось, и я через несколько дней отбыл домой к родителям с полным карманом заработанных денег и справкой, заверенной главным инженером комбината, в которой было написано, что я успешно прошел производственную практику.

Однако дома я долго не задержался. Родители, ничего не подозревавшие о моих злоключениях в институте, подарили любимому сыну в знак успешного окончания второго курса двадцатидневную путевку в наши родные Альпы – на турбазу, расположенную в горах. Это стало одним из ярчайших моментов всей моей жизни! Такого обилия впечатлений на мою долю до сих пор не выпадало. Но главное, здесь по невероятному стечению обстоятельств я познакомился с Юлькой, которая, только представьте, как оказалось, училась со мной в одном институте, правда, на курс ниже и на другом факультете, но жили мы с ней в одном общежитии! Почему я ни разу её там не встретил – одному Богу известно! Это только кажется, что самые невероятные вещи описываются исключительно в книгах. Ничего подобного, они происходят именно с нами, в реальной жизни, в чем я впоследствии убеждался не раз!

Я увидел её на открытой танцплощадке в первый же вечер моего пребывания на турбазе. Было ещё не поздно, и она пришла с какой-то девочкой лет шести-семи. Они с ней танцевали, смеясь и дурачась, под пиратскую запись Рэя Чарльза «Hit The Road Jack» и, казалось, не замечали никого вокруг. А окружающие, наоборот, останавливались и глазели на них, так здорово у этой парочки всё получалось! Когда музыка закончилась, я подошел к ним.

– Потанцуем? – обратился я к той, что постарше.

– Сейчас, отдышусь немного, – сказала она просто, – устала! Разве за Машкой угонишься!

Девочка радостно засмеялась:

– Танцуйте, я скоро вернусь.

Мы постояли еще немного и когда Пол Анка затянул свою нудную «Your Love», пошли танцевать.

– Это что, ваша дочка? – ничего не придумав лучшего, поинтересовался я с претензией на остроумие.

– Не угадали, внучка! – в тон мне ответила она.

– Хорошо сохранились, – выдал я очередную банальность.

Она посмотрела на меня и ничего не ответила. Мы медленно двигались в танце под паршивую магнитофонную запись. Увидев её танцующей с девочкой, уж простите меня за целый набор трюизмов, я был сражен наповал её физическим совершенством: идеальным овалом лица, слегка вздернутым носиком, немного капризным изгибом губ, вьющимися русыми волосами и каким-то лучистым сиянием, исходившим из глубины её темно-серых глаз. Ей не хватало разве что росточка, но этот небольшой недостаток сглаживался прекрасным спортивным телосложением девушки: одновременно изящным и, как казалось, таившим в себе немалую силу. Она, несомненно, уже тогда заметила мой восхищенный взгляд, но виду не подала, только чуть дрогнули уголки её губ, да взгляд приобрел нарочито рассеянное выражение.

– Юля, Юля, – закричала девочка, – мама зовет!

– Сейчас, пусть подождёт минутку!

– Вот, – сказал я, – теперь знаю, как вас зовут. А мое имя – Дима, то есть Дмитрий, но можно и Митя, как вам больше нравится.

– А вам?

– Мне всё равно, я ко всему привык, меня и Митяем ещё называют, и Димоном, и даже Митричем.

– Хорошо, пусть будет – Митя, простенько и со вкусом. – Знаете, мне надо проводить подругу, посадить её на автобус, если хотите – пойдемте со мной.

Мы прошли в гостиничный вестибюль. Там уже собрались отъезжающие, каждый со своим багажом, кто-то с детьми. Я поздоровался с молодой женщиной, матерью девочки Маши, назвал свое имя. Она назвала свое. Тут все засуетились, увидев через стеклянную дверь, что подкатил автобус, отправлявшийся в аэропорт. Я взял их чемодан и сумку и пристроил в багажный отсек.

– Ну, будем прощаться! – сказала её подруга.

Они расцеловались, Юля чмокнула в щеку девочку:

– Счастливого пути, я скоро следом за вами.

– Юля, на танцы идешь? – поинтересовались какие-то проходившие мимо нас парни.

Она вопросительно посмотрела на меня.

– Как хотите, – сказал я ей, – можно и потанцевать. А где живет ваша подруга?

Юлия назвала город, где я учился. Парни ушли, не дождавшись ответа.

– И вы там же? – спросил я.

– Я там учусь, в горном, на экономическом, а живу в общежитии.

– Вот это да! А я там в этом году закончил второй курс мехмаша.

– И конечно живете в общежитии номер один!

– Точно! Нет, кроме шуток! Не верите? – я назвал фамилию декана.

– Что-то не хочется на танцплощадку, каждый день одно и то же, надоело. У вас на весь срок путевка? – спросила она.

– Да.

– Тогда я советую записаться в тургруппу и сходить на перевал. Ничего сложного, категория очень лёгкая, не требует специального снаряжения и экипировки.

– Вы что, занимаетесь альпинизмом?

– С третьего класса, меня папа в детстве всегда таскал с собой в горы!

– А я больше море люблю. Хотя детство прошло на Урале, среди гор. Может поэтому море-то и люблю, горы – это привычное, обыденное для меня, а море – как праздник. Знаете, давайте перейдём на ты.

– Как хотите, не возражаю.

Мы гуляли по освещенной аллее вблизи гостиничного корпуса, сюда с танцплощадки доносились звуки музыки – там уже лабал какой-то местный оркестрик, исполняя все подряд из репертуара Лундстрема и Эдди Рознера.

– Ну что, до завтра, – сказала Юля, – пора спать, я что-то сегодня устала.

На другой день за завтраком я попросил пересадить меня за Юлин стол, на место её уехавшей подруги. Потом до самого вечера с перерывом на обед мы гуляли в окрестностях пансионата, болтая обо всем, что приходило в голову. Она рассказывала о своей семье, об увлечении альпинизмом и скалолазанием, о том, какая у неё чудесная собака – белый пудель, такая же умная, как в рассказе Куприна. А вот когда речь заходила о её школьных друзьях и подругах, она почему-то сразу же замыкалась, мрачнела и старалась побыстрее сменить тему. Мне с ней было легко и интересно, и ей со мной, судя по всему, тоже. Два последующих дня у нас ушли на экскурсии, мы съездили на водопады, побывали в местном художественном музее, а вечером опять танцевали под магнитофон и скромный оркестр, в котором, кстати, играли классные старички-профессионалы.

Накануне её отъезда, утром, наскоро перекусив, мы решили прокатиться на только что построенной канатке. До нижней станции добрались на автобусе нашего пансионата. В подвесную кабину маятниковой канатной дороги народу набилось битком и нас придавили друг к другу, словно в трамвае в час пик. Я осторожно обнял Юлю, оберегая её от натиска окружающих. Она с легкой тревогой посмотрела на меня снизу вверх, что-то хотела сказать, но передумала. Мне вдруг ужасно захотелось её поцеловать, просто слегка прикоснуться губами к её чистому лбу или загорелой щеке, но я не решился на это.

Наверху было прохладно, ветрено, и Юля зябко куталась в шерстяную кофту.

– Знаешь, – сказала она, – вон там, высоко-высоко, расположен «Приют одиннадцати».

Она имела в виду наш вечно покрытый снегами Монблан, о двух сверкающих на солнце вершинах.

– Почему одиннадцати?

– Столько их было, когда они поднялись на четыре тысячи метров и разбили там первый лагерь. Только это было давно, лет пятьдесят назад! Потом на месте лагеря построили хижину, а сейчас там трехэтажная гостиница, приют альпинистов.

– Ты там была?

– Пока нет, но обязательно побываю. Его ещё в шутку называют «Отель под облаками». Там круглый год зима. Ты смотрел фильм «Вертикаль»?

– Это с Высоцким? Нет, только песни знаю все наизусть.

– Кто их сегодня не знает! Я думала, там покажут приют, не показали, не так-то просто туда добраться, особенно с аппаратурой, всё-таки больше четырёх тысяч метров над уровнем моря.

Мы стояли и любовались нашим советским Монбланом.

– Холодно, надо спускаться, – зябко передёрнув плечами, сказала Юля.

Я обнял её и на этот раз поцеловал.

– У тебя есть девушка? – спросила она.

– Была, но сейчас уже, думаю, нет.

– Куда же она подевалась?

– Никуда, просто разлюбили друг друга.

– Как все просто, оказывается!

– Да нет, не просто. Но всему приходит конец.

– Приходит конец… – задумчиво повторила она. – Как все просто.

– А в жизни всё, в общем-то, просто. Если специально не усложнять.

– Она усложняла?

– Не знаю, может быть, это как раз я усложнял. Просто отношения исчерпали себя, или встретила кого-то другого.

– Исчерпали себя, – опять повторила она вслед за мной. – Что в таком случае ощущает человек? Душевную пустоту?

– А разве с тобой такого не бывало? Я, например, никакой пустоты не почувствовал.

Мы замолчали. Сказать по правде, я ещё никогда не вёл с девушками таких серьезных разговоров. С Зойкой мы были знакомы тысячу лет, и там никаких рассуждений не требовалось, мы понимали друг друга с полуслова. До последнего времени, разумеется, пока с ней не случилось то, что случилось. А вступать с другими девушками в более близкие отношения мне тогда не позволял мой пресловутый внутренний кодекс. Да и не нужен мне был никто, кроме неё! Сейчас все изменилось, и я чувствовал, что Юля постепенно начинает занимать в моей душе, как это цинично не прозвучит, освободившееся после Зойки место. Мы вернулись на станцию, дождались прихода кабинки, доставившей новую порцию отдыхающих, и поехали вниз. На обед мы, конечно же, опоздали.

– Давай смотаемся в город, где-нибудь посидим, перекусим, – предложил я.

В кафе, как и во всех заведениях общепита курортной зоны, было полно народу, но нам повезло, какая-то парочка, закончив трапезу, вышла из-за стола. Мы заняли её место. Напротив сидела мать с маленьким толстым мальчиком. Он все время капризничал, вертел головой, когда она подносила к его рту ложку с едой, словом, всячески выказывал своё возмущение. Наконец, так ударил мать по руке, что каша из ложки забрызгала Юльке платье.

– Знаешь, пойдём отсюда, – сказал я ей, – только настроение всё испортят.

Официант, подошедший принять заказ, оценив ситуацию, предложил:

– Садитесь вон за тот столик, видите – служебный, всё равно он пока пустует.

«Надо же, – подумал я, – и такое бывает, мир не без добрых людей!». Мы пересели. Я помог Юле оттереть с платья кашу.

– Пить что-нибудь будем?

– Это необходимо?

– В общем-то, нет. Но ты ведь завтра уезжаешь, давай выпьем за твои удачно проведенные каникулы. Нет, лучше – за нашу встречу!

– Главное – был бы повод, да?

– А ты считаешь, за это не стоит выпить?

– Не знаю, мы с тобой, между прочим, только три дня, как познакомились.

– Четыре! – уточнил я.

Я заказал бутылку какого-то местного сухого зелья, закуску, салаты. Шашлыка, естественно, в наличии не оказалось, пришлось остановиться на котлетах «по-киевски».

– Как это родители отпустили тебя одну, будь я твоим папой – ни за что бы не отпустил.

– Если бы мой папа был таким, как ты, мы бы с тобой здесь не встретились. Да и не одна я сюда приехала, а с Катей и Машкой, просто им раньше надо было вернуться домой.

– Ну, не здесь, так в институте я бы тебя все равно засек, рано или поздно.

– А если бы это случилось поздно, тогда что?

Я разлил вино по бокалам, и мы выпили по глотку.

– Тогда бы сожалел об этом всю жизнь.

– Всего-то! И не попытался бы отбить меня у кого-то другого?

– Понимаешь, отбить можно только того, кто хочет, чтобы его отбили. Вот если бы ты захотела…

– У-у, да у тебя философия!

– Да, Юленька, именно так! Есть у меня дружок, который считает иначе.

– А мне нравится твоя философия, она оставляет за женщиной право выбора.

– Право выбора всегда остается за женщиной! Это только нам, мужикам, кажется, что все обстоит наоборот. Мы можем, конечно, пыжиться, производить впечатление. Но если женщина потеряет к тебе интерес – пиши пропало! Так что важно не довести дело до этого. Иначе – пеняй на себя.

– Знаешь, есть женщины, даже среди моих подруг, которым нравится, когда подавляют их волю. Я даже думаю, что таких женщин большинство.

– Ты тоже к ним принадлежишь?

Юля задумалась:

– Честно сказать, ещё не знаю, возможно.

– Тогда я тебе сочувствую.

– Почему?

– Видишь ли, им, этим женщинам, нравится вовсе не то, что их подавляют, а что решения за них принимают другие.

По мере того, как бутылка пустела, язык мой развязывался все больше. А Юля почти не пила, так, лишь пригубливала бокал. Мне нравилось, что я говорю столь умные вещи, это должно произвести на девушку впечатление.

Когда мы вышли из кафе, на улице уже смеркалось. Мы медленно брели по аллее и молчали. Навстречу нам шли такие же праздные люди, парами и компаниями, никто никуда не спешил, откуда-то доносилась музыка. Зажглись фонари, вокруг каждого из них бесчисленным роем клубились мошки. В парке под огромным развесистым деревом я хотел было поцеловать Юлю, но она легонько меня отстранила.

– Не надо, давай не будем спешить.

Мне показалось, что она хотела сказать ещё что-то, но передумала. Возле нашего пансионата мы сели на скамеечку.

– Ты знаешь, в школе у меня был мальчик, с которым мы вначале просто дружили, а потом дружба переросла в нечто большее…

Она замолчала, как бы раздумывая, продолжать ли дальше.

– И где он сейчас? – спросил я.

– Его больше нет. Он прыгнул вниз с девятого этажа, когда узнал, что у меня появился другой.

– Неужели не было иного выхода?

– Был, наверное, но, очевидно, не для него. Знаешь, как тяжело сознавать, что ты виновна в смерти кого-то.

– В чем же твоя вина? Что полюбила другого?

– В том, что предала. Помнишь, у Данте – предатели находятся в девятом круге ада, вмерзшие в заледенелое озеро.

«Боже! – подумал я, – и такое творится в голове девочки, которой всего девятнадцать!»